Семь минут… Никаких улучшений. Плохо. Очень плохо. Никакого эффекта… Девять минут. Кубики в воздухе начали танцевать танец. Пока ещё неуверенно. Фигуры распадались, создавались новые. Постепенно танец становился всё более чётким… Что это значило? Что Сомову удавалось достичь гармонии. Болезнь неуверенно начала отступать…
Одиннадцать минут, Пот катил градом по лбу Сомова. Глаза слезились… Гармонизация — пятьдесят процентов. Восемьдесят… Четырнадцать минут… Сотня!
Закончено!
Сомов откинулся в кресле совершенно обессиленный.
— Неужели получилось? — ошарашенно произнёс стажёр.
— Посмотрим, Подождём.
Девочка под воздействием стимуляторов пришла в себя через двадцать минут.
— Я чувствую себя лучше, — с благодарностью прошептала она, предварительно поправив на груди медальон-переводчик.
— Да, твои дела пошли лучше, — согласился Сомов, включая свой электронный переводчик.
— Вы хотите сказать, что я ещё не совсем выздоровела? — спросила Наоми, округлив наивные глазёнки.
— Пока ещё нет. Нужно продолжить лечение.
— У меня очень страшная болезнь?
— Была когда-то страшная. Но мы научились её лечить, не волнуйся.
— Я правда вылечусь?
— Конечно, но ты должна нам помочь.
— А что надо делать? Лежать в больнице?
— Нет, милая. Скоро мы тебя выпишем, но ты будешь ещё некоторое время приходить к нам и подлечиваться. Ты ведь будешь приходить к нам?
Девчушка кивнула и устало прикрыла глаза.
— Ещё дня два и у неё начнётся устойчивая ремиссия, — проговорил Сомов, обращаясь к молодому коллеге. — Надо надеяться, — неуверенно добавил он.
— Вы просто маг и волшебник, Никита Фёдорович! Я уже дважды сегодня проводил ей спецрегенерацию эритроцитов, но толку ноль, а вы с первого раза достигли потрясающего эффекта, Я не видел, чтобы так работали с техникой.
— Сложный случай, — сказал Сомов. — Надо будет следить за девочкой. Хорошо, если это генетические сдвиги. А если неизвестная форма болезни?
— Вряд ли.
— Твоими бы устами… Давай, кличь практикантов в ординаторскую на пятиминутку.
Вскоре главный госпитальер выступал перед пятерыми стажёрами, практиковавшимися в его лечебном учреждении.
— Ну что, друга мои, тяжела ноша? — улыбнулся он.
— Ещё бы, — послышались голоса практикантов.
— Дикость какая-то процветает.
— Меня колдуном обозвали, просили женщину приворожить.
— А мне руки целовали. «Мои жёны теперь твои жёны». Местный богатей у Голубых Озёр.
— И чего, не воспользовался?
— Ага, тебе бы всё хохмить, а я еле выбрался.
— А мне копьём угрожали. Тоже мол, колдун. Если от смерти спас, значит, дружит с ней. Ну, со смертью…
— Да, друга мои, — кивнул Сомов. — Тяжёлое место, забытые болезни. Дикость. Но тот, кто не бывал здесь, на Ботсване, разве может называться настоящим врачом?
— Не может, — воодушевились практиканты.
— Для ботсванцев вы колдуны. Они живут в мире, где колдуны куда большая реальность, чем доктора. Но их нельзя презирать за это. Помните, что такое деонтология? Сумма представлений о должном во взаимоотношениях врача и пациента, без чего медицина становится бездушной, врачевание лишается мудрости, а сам врач теряет нравственную силу. Изучение личности больного, его переживаний, эмоций, особенно психики врачу просто необходимо, чтобы оказаться на высоте своего положения, чтобы реализовать своё призвание…
Практиканты знали за Сомовым страсть поговорить на морально-этические темы и вообще о судьбах медицины и человечества. И относились к ней снисходительно, даже с интересом. Они любили главного госпитальера,
Потом Сомов, оглядев пятёрку совсем ещё юных практикантов, перешёл на разбор самых трудных случаев заболеваний у пациентов, находившихся в данное время на излечении в госпитале. «Пятиминутка» растянулась на целый галактический час. А потом — обычная госпитальная карусель. Напряжённый день врача, для которого нет ничего важнее своего долга…
Ближе к вечеру Малютка Пен усадил Джона в свой личный глайдер и помчался вместе с ним, как он выразился, «на лоно природы».
— Там тебе, старый мой друг, будет лучше всего. Моя вилла находится на искусственных островах в получасе лёта от мастерской. Там тебя никакой дьявол не разыщет.
— Надеюсь.
— Правильно надеешься. Это, Джон, частные владения. Туда без ордера суда, заверенного надзирательной комиссией, утверждённого административным советом, зарегистрированного в контрольной судебной системе и подписанного вице-мэром, отвечающим за соблюдение гражданских прав, не сунется ни одна легавая собака.
Пен был прав. Священное право на неприкосновенность собственных владений издавна ценилась куда больше даже права на жизнь. На частную территорию с обыском было заявиться практически невозможно даже таким организациям, как ФБР. Обыски практически ушли в далёкое прошлое. Собрать все подписи на ордер было нереально, так что обыски проводились во всём Нью-Тауне не больше одного раза в два года. Правда, если ФБР прознаёт, что Замойски скрывается здесь, они могут заявиться под видом конкурирующей банды и пострелять всех свидетелей — такое бывало, но не так уж часто. Для этого они должны были полностью быть уверенными, что преступник скрывается именно там.
Владения Малютки Пена располагались на искусственном острове, сооружённом из бытовых отходов огромного города, именно той их части, которая не поддавалась утилизации и вторичной переработке. Подобный мусор закатывался в специальные контейнеры-кубы из практически не разрушающегося материала, и из этих-то кубов и «насыпали» искусственные острова. Они стоили сравнительно недорого и могли приобретаться всеми, кто не желал выкладывать гораздо большие суммы за виллы на гораздо более удалённых, но натуральных островах. Прозвали их в народе по разному. «Гангстерские ранчо» — поскольку они были по карману и устраивали в основном гангстеров средней руки. «Дерьмовые кучи». «Рай засранцев». И прочее — в том же духе. В выражениях аризонцы никогда не стеснялись.
Малютка Пен, не мудрствуя лукаво, «облагородил» безликий ландшафт своего островка наведёнными голографическими картинками роскошного первозданного леса, выстроил дом из недорогого материала, запоминающего заданные формы, и зажил в нём, как в средневековой крепости, предварительно обезопасив свой остров подержанной установкой силового поля, чтобы никто, кроме него и членов его банды, не мог туда проникнуть.
Сутки Замойски провёл в тишине и спокойствии, время от времени наблюдая свою физиономию в «Новостях». «Разыскивается за государственную измену». Судьба беглых преступников и московитянских шпионов мало кого волновала в Аризоне. Во всяком случае куда меньше, чем обещание звёзды «Кретин-рока» Джоанны Линч продемонстрировать тридцать пятую позу интимного контакта с её псом породы Баскервилль, напоминавшим больше по размерам корову. Поэтому долго физиономия Замойски на экранах не задерживалась. Оживлялись аризонцы, лишь заслышав о крупной награде за поимку агента. Но в награду тоже никто не верил. Да и вообще в Нью-Тауне было не так много людей, в чьих головах надолго могла задержаться какая-то мысль.
На вторые сутки Малютка Пен объявил:
— Сегодня у меня небольшое семейное торжество. Прибудут несколько моих друзей с… э-э… жёнами. Так что повеселимся…
— Ты что, одурел? Чтобы мою физиономию увидели и сравнили её с изображением из «Новостей»?!
— М-да, незадача получается, — согласился Малютка. — Но встречу я отменить не могу. Это вызовет излишние кривотолки.
— Тогда я не выйду к гостям.
— Тоже нельзя. Они всё равно пронюхают о твоём присутствии.
— Ладно, — кивнул Замойски. — Приму участие в вашей вечеринке. Только мне нужен косметический комплект «Дракула».
— Будет.
Действительно, через час доставили комплект. Замойски уселся у зеркала. И через сорок минут оттуда на него глядел совершенно другой человек. Для большинства населения «Франкенштейн» — просто игрушка. Но в руках мастера он творит чудеса. Теперь никто бы не узнал Джона Замойски. Кроме, конечно, полицейидентификаторов, для которых, чтобы раскусить этот грим, понадобилось бы ровно две сотых секунды.
— Бог ты мой, — всплеснул руками Малютка Пен. — Я было подумал, что кто-то пробрался через силовое поле. Ты художник.
— Умею, — удовлетворённо кивнул Замойски.
Как и было обещано, на острове появились трое ирландцев со своими дамочками, которые вряд ли могли быть их жёнами, поскольку вели себя так, как могли бы вести себя на подобных вечеринках женщины лёгкого поведения, приглашённые скрасить компанию закоренелых холостяков.
— Парни, представляю вам мистера Нила Гардина, — проговорил Малютка Пен, когда все разместились за столом, сервированным под званый ужин прямо на берегу моря.
— Я слышал о вас, — пожал руку Джона чернявый подвыпивший коротышка с плутовато бегающими масляными глазками.
— Польщён, — кивнул Замойски, прекрасно зная, что это наспех выдуманное имя никто раньше слышать не мог.
— Что-то с игорным бизнесом. Да? — не отставал коротышка.
— Вроде этого. Только не здесь. Стар-Вегас.
— А-а, — с уважением протянул коротышка. — Меня зовут Большой Рекс, и я заправляю всеми делами в этом… э-э, коллективе. Вон того хохотунчика, что лезет под юбку той наивной девственницы, кличут Жеребец. Откуда эта кличка — об этом лучше расскажут наши подружки. Того, который набивает брюхо, не обращая внимания на трущуюся об него Салли, зовут Проныра. Он своего никогда не упустит. Ну а Малютку Пена вам и представлять нечего — вы его и так знаете. Хороший малый, только жаден, как Крез. Замойски не стал объяснять, что последний царь Лидии Крез был не жадный, а богатый.
— Зато девочку Пен себе отхватил что надо. Её зовут Кальвина, Как вам нравится это имя? Никогда не слышал подобных имён! А так всё остальное у неё в высшей степени удачно подобрано — и то, что выше пояса, и то, что ниже…