– Да что же ты? Что же ты сорвался-то?! Ведь завязал же… Завязал!
Голос Раткина звучал надрывно. Слышно было, что капитан на грани срыва и чуть ли не плачет.
Парень поднял руку, будто хотел отмахнуться от слишком навязчивого внимания, но она зависла на полдороге. Он медленно почесал щеку и пустил слюну, уставившись мутным взглядом в одну точку. Дыхание у него стало сбиваться, становясь все прерывистее и натужнее.
– Хорошо-то как. Не больно. Дышать только тяжело, – просипел парень и попробовал набрать побольше воздуха. В горле забулькало.
– Ты же у бабушки сидел взаперти, и все хорошо было! Как же ты вышел-то?!
– Реваз ключи подобрал, – почти нараспев протянул Раткин-младший. – Он умеет. Я и вышел.
На миг взгляд парня стал почти осмысленным. Он посмотрел отцу прямо в глаза и сказал:
– Папа. А знаешь, кто Андрея Вадимыча убил?
– Кто? – непроизвольно вклинился в разговор Соколов, но тут же осекся.
Сын капитана икнул:
– Дышать трудно, – и срыгнул вязкую нитку желчи.
– Что сидишь-то? – опомнился внезапно Раткин и скомандовал жене: – В «Скорую» звони скорее!
Катерина мигом сорвалась в комнату, стало слышно, как она лихорадочно крутит диск телефона.
В этот момент парень снова открыл глаза и хрипло прошептал:
– Я убил, папа.
Видно было, что он из последних сил пытается удержать сознание. Парень заговорил очень быстро и сбивчиво, однако все трое мужчин в коридоре так внимательно прислушивались к его словам, что слышали каждое слово очень четко:
– У Тагира людей собрали, ну, типа надо мэра завалить, всех вообще, и быков, и нас – кто на подхвате. Стали жребий тянуть…
Младший снова закашлялся, брызгая слюной и желчью, его тело начало корежить в конвульсиях.
– Саша, Сашенька, да что же ты! – Раткин пытался прижать руки и ноги сына к полу, но выходило плохо. – Ведь ты же завязал! Что же это такое!
Соколов присел рядом, внимательно всматриваясь в Сашино лицо. Ему уже приходилось наблюдать подобные симптомы, и ничего радостного они не сулили.
– Передоз.
– И что же теперь? – всхлипнул капитан.
– Откачивать надо. Иначе загнется, – бросил майор, не слишком заботясь о словах. В стрессовых ситуациях у него проявлялась такая неприятная особенность, на которую некоторые обижались. Но капитан, похоже, даже не обратил внимания. – Что там «Скорая»?
Повернув голову парня набок, чтобы тот не захлебнулся собственной блевотиной и желчью, Святослав с силой похлопал его по лицу:
– Не спи! Не спи! Говори со мной, говори.
Из комнаты донесся рыдающий голос Катерины:
– Буран там! Мы же в «Долине смерти» живем, дорогу всю завалило! У них, говорит, две машины сломались, две на выезде.
– Окно, окно приоткройте! Пусть воздух свежий идет! – отдал распоряжение Соколов, Миронов бросился открывать ближайшее окно.
Между тем Раткин подорвался к телефону, вырвал у жены трубку и стал орать:
– Да вы поймите, что он умирает! Ну а я как его к вам привезу, у меня тоже машины нет!
Пока он слушал бубнеж из телефонной трубки, Катерина подошла к окну в комнате и попыталась распахнуть рамы. В квартиру моментально со свистом ворвался порыв ветра. Подоконник засыпало снегом. Буран на улице разошелся уже вовсю. С трудом захлопнув окно, женщина нараспашку открыла форточку, да так и осталась стоять под беснующимися снопами влетающего в помещение снега. Плечи ее дрожали, а всхлипывания были слышны даже сквозь завывания ветра.
– А я откуда знаю? – продолжал между тем кричать в телефон Раткин, уже не пытаясь скрыть отчаяние. – У меня сын умирает, понимаете? Какие еще три часа?! Вы что! Ну и пошли на хер!
– Ваня, Ваня, что же делать? – повернула к мужу заплаканное лицо женщина. – Ведь он же бросил!
– Что делать, что делать? Что же делать? – повторял тот, метаясь между беспамятным сыном, бесполезным телефоном и плачущей женой. – От нас до города восемь верст, до больницы если. Так. Но там все «Десять поворотов» завалило уже. В «Скорой» так сказали. Даже если пацанам позвонить, они не проедут. На себе надо нести.
Не говоря ни слова, Соколов вытащил из кармана мобильник и набрал номер.
Глава 19
В домике поста ГБДД было тепло и уютно. Пахло застоявшимся сигаретным дымом, мужским потом и хлоркой. Запахи, казалось бы, не слишком приятные, но такие привычные, что без них эту халабуду представить себе было уже невозможно.
Двое сержантов стояли перед окном и со смаком прихлебывали чай из фаянсовых кружек. На столике в углу тихонько наигрывало радио. Попсовая мелодия как-то особенно удачно резонировала с дребезжанием оконного стекла – на дворе начался настоящий снежный буран. Темень, хоть глаза выколи, и только белое крошево пляшет перед стеклом, закручивается в тугие спирали. Из теплого домика смотреть – красота.
– Пипец буря, скажи? – нарушил тишину один из милиционеров. Он был постарше своего напарника, а когда говорил, становились видны его крупные «лошадиные» зубы.
– Ага, – нехотя ответил второй – изрядно обросший жирком колобок лет тридцати.
– Дорогу вообще всю замело. Дня два еще расчищать будут.
«Колобок» кивнул, хлебнул чаю и повернулся к напарнику:
– Дай сигаретку.
– Бери.
Он закурил, смачно затянувшись и пуская дым кольцами. Второй сержант пожевал губами, как заправский конь, и произнес:
– Серег?
– А.
– На! Задрал уже курить. Ты, блин, свою пачку выкурил уже и мои полпачки.
– Ну а че делать-то еще? – искренне удивился толстяк, пожимая плечами. – Сиди да кури.
– Да? А то, что нам тут то утра еще куковать, это ты забыл?
– Ну и что же? – снова не понял претензии «колобок».
– А курить что будем? – возмутился его тугодумством напарник, красноречиво тыча пальцем в полупустую пачку «ЛМ». – Или ты до ларя побежишь?
– Ну, и побегу, и че же?
– На говно похоже. Ты выйди на улицу, погляди, там что творится. Двух метров не пройдешь, тебя унесет на хрен или заметет, как снеговика.
– Да ну.
– Вот те и ну. – Накал страстей у зубастого сержанта быстро начал спадать, потому что «колобок» на все его возмущения реагировал как старый ботинок – никак. Затеять перепалку для поднятия тонуса не получилось, так что и напрягаться, похоже, смысла никакого не было. Однако сдаваться просто так старший милиционер не собирался. Точку в «споре» должен был поставить именно он, поэтому, повелительно махнув рукой, распорядился:
– Иди вообще на улицу кури, тут и так дышать нечем.
И даже этот выпад не возымел действия. Серега снова пожал плечами, поставил кружку с чаем на подоконник и согласился:
– Ну, пошли покурим.
Зубастый только глаза закатил. Ничем этого пузыря не проймешь. А еще он никак не научится ставить кружки на стол, а не растыкивать их по всей комнате. Вот же горе-напарник достался!
Качая головой и сокрушаясь про себя, старший переставил чашку на положенное место, вытащил из пачки сигарету и, ступив на крыльцо, уже собрался прикурить, как вдруг… Его брови непроизвольно поползли вверх, а глаза буквально вылезли из орбит.
За те полминуты, на которые он отстал от Сергея, случилось что-то невообразимое. Тот сорвал с плеча автомат и стал палить одиночными в темноту. Не понимая, что так напугало напарника, зубастый проследил за его взглядом, и рука тоже непроизвольно потянулась к автомату. Однако вместо того чтобы начать стрелять, он стянул с головы шапку и несколько раз перекрестился, не в силах оторвать взгляда от инфернальной картины.
Сквозь белую бурю летел черный конь. Он казался нереально огромным, потоки снежных хлопьев обтекали его мускулистое тело, будто не решаясь к нему прикоснуться. Вслед за конем бежали небольшие сани-розвальни. Они буквально летели над землей, подпрыгивая на волнах снежного шлейфа. Но даже не это было самым устрашающим в привидевшемся милиционерам кошмаре. В санях стояла гигантская фигура. Мужчина в черной, как вороново крыло, рясе правил лошадью. Его бороду сбило ветром набок, а свободное одеяние облепило неправдоподобно массивную фигуру. Он несся сквозь ночной мрак и снежный буран, будто это была его родная стихия. И даже монахи Медвежского монастыря ни за что не узнали бы в этом мрачном богатыре своего настоятеля. Отец Роман спешил сквозь ночь, аки темный ангел.
Глава 20
В давние времена в богатом городе, стоявшем на распутье торговых дорог, правил праведный и благочестивый царь. Царь был добр и милостив к людям своим, и город процветал. Золотые купола его возносились высоко в небо, а люди носили белые одежды, гордились своим благочестием и воздавали хвалу царю. И не было в городе, среди плодоносных садов и фонтанов, нищих и обездоленных.
Но был среди них один, который не носил белых одежд. То был золотарь, что целыми днями таскался по улицам со своей зловонной бочкой. С утра до вечера он вычерпывал нечистоты и чистил отхожие места, чтобы честные жители не пачкали своих белых одежд и не страдали от дурного запаха.
Золотарь был стар и носил грязное рубище, вечно испачканное нечистотами. Когда жители слышали скрип его телеги, они закрывали ставни и обходили старика стороной, чтобы не оскорблять себя зловонием, которое от него исходило.
Но вот однажды к царю пришли слуги его и, пав ниц, доложили:
– О, добрый правитель, бедствие пришло в наш славный город. Никто больше не убирает нечистоты, и мерзкая грязь заполняет улицы.
– Кто же раньше выполнял эту презренную работу? – нахмурился царь.
– Один старик, о благороднейший, мы немедля поскакали к нему и нашли его в лачуге за стенами города. Когда мы, превозмогая зловоние, приблизились, то застали его больным, лежащим при смерти… Что нам делать?
– Неужели он не оставил никого, кому бы он передал свое ремесло?
– Нет, он был одинок, – отвечали слуги, – женщины нашего города избегали его, и не нашлось ему жены, и не было у него детей. А ремесло его вызывало у горожан такое презрение, что даже последний бедняк предпочитал жить подачкой, но не идти к нему в подмастерья.