Тот ли знак я понял? Правильно ли я разгадал Твою загадку?
Да, убивать грех. Но что делать с убийцей, который казнит невинных тысячами?
Праведно ли принять на себя грех убийства, если ты спасешь сотни?
Простишь ли Ты меня, за то, что я решил быть Твоим скальпелем?
За то, что я осмелился лечить?
Глава 35
Снег падал с ночи. Правда, не слишком обильно, так что земля укрылась всего лишь тонким белым покрывалом. Но хотя покров и не был особо плотным, на нем отчетливо проступали россыпи птичьих следов, редкие отпечатки собачьих лап, а кое-где попадались и отметины от сапог. Тяжелые ватные сугробы были еще впереди, но в воздухе отчетливо чувствовался привкус зимы, грядущих морозов и… чего-то еще, плохо уловимого, смутного, но от того только более пугающего. Наступающая зима пахла тревогой.
Если бы сейчас кто-то выглянул из монастырских ворот, он бы сразу заметил эту самую смутную и страшную тревогу в глазах немолодого уже мужчины, занесшего руку, чтобы постучать в дверь. В последнюю секунду гость остановился и с сомнением оглянулся на жену, которая замерла чуть позади. Руки женщины были сцеплены перед грудью не то для молитвы, не то в просительном жесте. В глазах плескалось, едва не выливаясь через край, то же выражение, что и у мужа, только тревога еще гуще смешивалась с надеждой и отчаянием.
Женщина мелко закивала, подбадривая супруга. Однако постучать он так и не успел. Небольшая дверь в воротах монастыря открылась, и из нее вышел отец Антипа. В руках он держал видавший виды портфель и явно был озабочен делами насущными. Однако, увидев посетителей, остановился.
– Благословите, батюшка, – тут же обратился к нему мужчина. Они с супругой одновременно шагнули вперед, поближе к божьему человеку.
Тот сотворил над ним крестное знамение и собрался уже идти дальше, но просители не думали отступать. Поймав руку Антипы, мужчина сжал ее и заглянул в глаза священнику.
– Сын у меня, это. Кирилл Пономарев…
– Ну, знаю, как же, – едва заметно поморщился монах. – Два раза уже от нас бежал. Во второй раз трудника нашего метлой ударил и чайник украл.
Женщина беззвучно охнула и прикрыла рот рукой. Мужчина мелко закивал, лицо его сделалось красным от стыда. Но руку святого отца он не выпустил.
– Да он и у нас уже все вытащил из дома! Телевизор даже!
– Шторы, – всхлипнула супруга.
– Счетчик один остался! Батюшка, помилуйте, возьмите его к себе!
Антипа в ужасе отпрянул, вырвал руку из сухих и жестких ладоней просителя.
– Ну как же я его возьму? – удрученно воскликнул он и отрицательно покачал головой. – Куда? Он и в Бога не верует, и работать не хочет. У нас ведь монастырь, а не тюрьма. Не привяжем же мы его!
– Да привяжите! Привяжите! – продолжал напирать мужчина. Он уже почти прижал монаха к воротам, но, похоже, даже не заметил этого. В голосе слышалось отчаяние. – Только спасите и нас, и его!
– Так… – Антипа решительно отодвинулся и сделал несколько шагов в сторону. – Но как же мы его привяжем? Это же ваш сын. Что же вы сами-то его не привяжете?
– Да как же мы его привяжем? Он злющий, да и мы уже не молодые.
– Он уже на отца с ножиком кидался, – снова всхлипнула женщина и вытащила из кармана носовой платок.
– Ну а милицию что же не вызвали?
– Вызвали. Они и связали его, а то не знаем, что и было бы.
Мать непутевого стала промакивать заблестевшие глаза. Слово опять взял отец:
– Ну а кабы взяли они его? Вышло бы как о прошлом годе: направили в профилакторий государственный лечиться. Был я там… – мужчина безнадежно махнул рукой, – …барак хуже тюрьмы. Странно, что он там ноги вообще не протянул.
– Ну так что? Бросил? – В глазах священника отчетливо читалось, что ответ он уже знает.
– Как же, бросил. Вернулся оттуда чумной весь – его же кололи там всякой дрянью. И через неделю опять начал. Страшнее прежнего.
– А лечить его больше негде, – уже не в силах сдерживаться заплакала женщина.
Супруг сжал ее руку и кивнул мрачно:
– Ну, разве к еврейчику этому – Маршаку. Только там квартиру продавать придется. Дорого. И как выйдет он, то же самое будет! Уж его дружки во дворе сидят! Поджидают.
Повисла тягостная пауза. Отец Антипа тяжело вздохнул, глядя на несчастных родителей, покачал головой:
– Ну все, поговорили, и будет. Не тюрьма у нас – монастырь! Он же сам не хочет к нам идти! Все. За здравие его помолимся, а взять – нет. Еще не хватало, чтобы он зарезал кого из братии. Все-все. До свидания.
Монах попытался уйти, но мужчина ухватил его за рукав. Его голос превратился в бурлящую смесь из гнева, мольбы и рыданий:
– Так ведь сказано: «Приходящего ко Мне – да не изгоню вон!»
– «Приходящего»! – с ударением повторил монах, силясь вырвать рукав рясы из дрожащих, но крепких пальцев прихожанина. – «Приходящего ко Мне»! А он – убегающий от Господа нашего!
– Да, не может он ходить. Так ведь и к Христу расслабленного через крышу на носилках спустили. И Он его исцелил!
– Так то Христос. А мы людишки жалкие, маловерные.
– А у отца Романа велика вера! – воскликнула женщина. – Мы его будем ждать.
– А ну, идите! – замахал на нее руками Антипа, замки его портфеля металлически звякнули. – Идите сейчас же! Уж отца Романа-то хоть пожалейте! Он, как с вашими наркушниками связался, аж почернел весь! А сына сажайте по статье. В тюрьме вылечат.
– Что же вы… батюшка… – задыхаясь, все еще цеплялся за монаха несчастный отец, – отрекаетесь от нас?
– Да! Помолюсь за вас и за сына вашего помолюсь, а сюда его, на плечи отца Романа, взваливать не дам! Не дам!
– А что же, и Господь от нас отречется?
– Не мне судить.
– А ведь Господь говорил, – уже неприкрыто разрыдался вслед за женой горемычный проситель, и его обличающий перст поднялся вверх, – что вы не нас – больных стариков с одержимым сыном прогнали, – вы Господа самого сейчас прогнали!
И было в этих словах столько отчаяния и неприкрытого горя, что отец Антипа растерялся. Ему стало жалко этих людей и совестно перед ними, но ведь невозможно же всех приютить и всем помочь. Это только Богу под силу, а мы всего лишь Его чада. Нашим силам предел есть.
Ответить старый монах ничего не успел – дверь в воротах снова открылась, видимо, кто-то из братии услышал горячую перепалку. Однако вместо рядового послушника на улицу ступил сам настоятель, отец Роман. Он внимательно оглядел всех троих, а когда мужчина хотел облобызать руку игумена, руки ему не дал. Вместо этого он благословил прихожан и поцеловал их в лоб. А пока они благодарили да переглядывались, чуть наклонился к Антипе и прошептал едва слышно:
– Мы в монастыре для чего? Чтобы за людей молиться. Не за себя, а за людей. Но мало молитвы. Мало.
Глаза монахов встретились, и стало понятно, что настоятель решит дело по-своему. Старый монах смиренно потупился.
– Где он? – спросил Роман прихожанина. – Сын ваш? Везите его сюда.
У мужчины от удивления округлились глаза, нижняя губа мелко задрожала, однако он смог быстро взять себя в руки и, тыча пальцем себе за спину, затараторил:
– Так мы это. Мы же привезли его уже!
Он стал пятиться к стоящему в нескольких шагах старенькому «Москвичу». Было похоже, что он боится отвернуться от отца Романа: вдруг тот исчезнет или решение свое поменяет.
Когда они подошли к багажнику, оттуда стали слышны мычание и глухие удары – кто-то пинал старую машину изнутри. Священник посмотрел сначала на отца, затем на мать, но те только отводили глаза и горестно вздыхали.
Чтобы не заставлять божиих людей ждать, мужчина кинулся к багажнику и попытался его побыстрее открыть. Однако спешка пошла не на пользу. Так как от возбуждения, страхов и переживаний руки сильно тряслись, ключ в замок у него получилось вставить далеко не сразу.
В багажнике, скрючившись, лежал молодой парень лет двадцати. Его руки за спиной удерживала веревка. Она же тянулась к лодыжкам и обматывала их несколько раз. Рот был завязан тряпкой. Парень изо всех сил извивался, пучил налитые кровью глаза и корчил рожи.
Когда отец неловко попытался вытащить сына, из этого ничего не вышло – тот сопротивлялся всеми доступными средствами. А у пожилого мужчины физических возможностей явно не хватало.
Посмотрев на это, отец Роман не стал дожидаться развития событий, подошел к багажнику, взял связанного молодца за шкирку и одним движением извлек наружу. Аккуратно положив его на землю, он стянул тряпку, закрывавшую рот непутевого отпрыска. А тот как будто только этого и ждал – тут же повернул голову и от всей души харкнул в сторону родителей.
– Суки! Волчары! – заорал он хриплым полным ненависти голосом. Затем изогнулся в дугу от прошедшей по всему телу судороги и взвыл: – Ломает меня, плохо мне!.. Что лыбишься, начальник?
Последние слова адресовались настоятелю монастыря, который стоял рядом и смотрел спокойно и даже с сочувствием.
– Дай сибазон или налоксон, а то сдохну тут у тебя.
Сообразив, что ничего не получит, парень снова вспомнил про родителей:
– А до вас, старое говно, я еще доберусь…
– Во-во. Начал опять! – покачал головой отец. – Я, батюшка, рот-то завяжу ему. А то у него там помои.
– Ничего. Пусть кричит. Кричи, Кирилл.
Рука священника остановила отца, уже собравшегося снова вставить отпрыску кляп.
– Крещеный?
– А как же. Крещеный, еще в детстве крестили.
– А что без крестика?
– Так не носит он его, нехристь, – махнула рукой мать. – Продать хотел, так я насилу спрятала.
Она вытащила из внутреннего кармана тонкую цепочку, на которой висел простой серебряный крестик. Похоже, еще крестильный.
– Крестик-то я принесла вам, вот.
Отец Роман взял крестик, сжал в кулаке. Потом посмотрел на лежащего на земле наркомана – тот продолжал извиваться и скулить вперемешку с руганью – и перевел взгляд на родителей:
– Ждите тут. – Он без усилий поднял парня, взвалил на плече и позвал отца: – Идем со мной.