Связанный повис как мешок. Он перестал дергаться и только надсадно кряхтел. Похоже, ему действительно было уже очень нехорошо.
Роман махнул отцу Антипе, отпуская того по делам, и вошел на территорию монастыря. Мужчина следовал за ним. Внутри им почти никто не встретился. А те несколько монахов, которые попались по дороге, быстро кланялись и спешили поскорее уйти.
Великан-священник шел широким шагом, придерживая свою необычную ношу, и не оглядывался. Проситель старался не отставать, из-за чего почти бежал. Когда маленькая кавалькада добралась до места, он дышал почти так же надсадно, как и его сын.
Возле крестообразных козел отец Роман остановился, ударом ноги вышиб бревно, которое на них лежало, и сгрузил с плеча свою ношу. Он поставил парня на колени, и развязал веревку перекинул его руки через перекладину козел.
– Батюшка… что это вы задумали? – растерянно поинтересовался отец, но ответа не удостоился.
Настоятель молча зашел под навес конюшни, который высился неподалеку, и через минуту появился с хлыстом в руке. Краска схлынула с лица пожилого мужчины. Его глаза в панике стали перебегать со стоящего на коленях и почти потерявшего сознание сына на огромную фигуру священника с плетью. Но ни возразить, ни задать вопросы он не успел. Все так же, не говоря ни слова, отец Роман бросил плеть ему. Та, стукнувшись в грудь застывшему от страха отцу, упала в снег.
– Давай, отец. Поучи сына, если раньше руки не доходили, – проговорил настоятель монастыря. Он подошел к парню, быстро стащил с него куртку и рубашку, бросил в снег и снова посмотрел отцу прямо в глаза. – Ведь кроме тебя беса из него никто не выгонит.
От холода наркоман начал приходить в себя и попытался дернуться, однако отец Роман не дал ему сделать ни одного движения. Он быстро опустился напротив него на колени и сжал перекинутые через козлы руки своими руками. Глаза смотрели в глаза. Взгляд священника был спокоен и сосредоточен. Он буквально прожигал насквозь. И парень замер, как загипнотизированный удавом кролик. По его худой спине, украшенной дешевенькими трайбл-татуировками, пробежала дрожь, но вырваться он даже не пытался.
– Божий вечный, избавляющий человеческий род от плена дьявола! – начал говорить отец Роман, и под звучание его слов отец несчастного поднял плеть. – Освободи твоего раба Кирилла от всякого действия нечистых духов, повели злым и нечистым духам и демонам отступить от души и тела раба твоего Кирилла, не находиться и не скрываться в нем.
Мужчина колебался. Он сжимал и разжимал в руке плеть, но никак не мог решить, что же ему делать. Он смотрел на сына, на его татуировки, и в памяти стали всплывать картины, которые он уже привык видеть в ночных кошмарах. В висках застучало, к горлу подступил противный колючий ком.
Идиотское выражение лица Кирилла, искаженного очередной дозой. Текущие по подбородку слюни. Неприкрытая животная ненависть, с которой он орал и кидался на мать, требуя денег. Когда он ударил ее первый раз, потом попросил прощения. А в следующий раз – уже нет.
– Да удалятся они от создания рук Твоих Во имя Твое святое и единородного Твоего Сына, и животворящего Твоего Духа, – плыл по морозному воздуху голос настоятеля монастыря. И будто выдавливал из памяти все новые и новые отвратительные картины.
Вот Кирилла притаскивают домой какие-то подозрительные типы. Он не в себе, не может пошевелиться или сказать слово. Штаны мокрые от мочи, куртка заблевана. А потом, буквально на следующее утро, едва оклемавшись, он вынес из дома стиральную машину, разбив отцу губы кулаком, когда тот попытался его остановить.
Воспоминания наплывали сплошным потоком под монотонный распев отца Романа:
– Чтобы раб Твой, очистившись от всякого демонского действия, пожил честно правдиво и благочестиво…
Они с женой едва успели вызвать «Скорую», когда сын порезал себе вены кухонным ножом. Все было в его крови. Думали уже, что не выкарабкается. Через несколько недель он вернулся из больницы… В голове мужчины рванул взрывом звук бьющегося хрусталя и истеричный смех Кирилла. Он крушил молотком сервант с посудой, которую они собирали двадцать лет и берегли для гостей. И для времени, «когда сыночка женится»…
– …удостаиваясь Пречистых тайн Единородного Твоего Сына и Бога нашего, с которым благословен и православен Ты вместе с Пресвятым Всеблагим Животворящим Твоим Духом Ныне и всегда во веки веков. Аминь.
На последнем слове пелена воспоминаний будто спала с глаз отца. Он вздрогнул и посмотрел на Кирилла. Спина сына была исполосована следами от ударов, в некоторых местах кожа лопнула, кровь окрасила снег красным. А ведь именно этого мальчика они с женой так ждали, так хотели. Так холили, лелеяли и любили. Когда он был маленьким, он ведь был похож на ангелочка.
Мужчина выронил плеть и почувствовал, будто его руки коснулась маленькая ручка ребенка. Его сына… Не в силах больше сдерживаться, он упал на колени и разрыдался.
Отец Роман поднялся на ноги, надел на шею бесчувственно повисшего на козлах парня крестик, поцеловал в лоб и поднял за плечи. Посмотрев на рыдающего отца, он вздохнул и понес свою ношу, как пастух овцу, к лазарету.
Глава 36
Иван и Святослав шли рядом через небольшой сквер возле здания телестудии. Майор следил, как сероватое зимнее небо прорезают птицы, а журналист исподтишка поглядывал на него и размышлял, как завязать разговор.
Наконец он спросил:
– Вы на войне были?
Соколов повернулся к нему не то с удивлением, не то с иронией.
– На Кавказе – нет, – ответил он коротко.
– А где были?
– В Москве. На необъявленной.
Кривая усмешка недвусмысленно давала понять, что он об этой самой «необъявленной» думает. По идее, на этом разговор на данную тему должен был бы и закончиться, но у Миронова имелись свои планы на этот счет. Он тоже криво усмехнулся и продолжил:
– Ну, на Кавказе тоже была необъявленная. Мне вот довелось. Я тогда совсем молодой был, поехал военжуром.
– Ну, что за история? – без особого интереса спросил Святослав. Было видно, что он не горит желанием слушать чужие излияния и уж тем более откровенничать сам. Но журналист не собирался обращать на это внимание. Если бы он так делал, то за все годы профессиональной деятельности ничего бы не добился. А Ивану было чем похвастаться на журналистской ниве. Поэтому, сделав вид, что его собеседник сгорает от любопытства, он заговорил:
– Так вот, эта история уже в легенду превратилась. Ее те, кто в самой каше был, и то уже забывать стали. Был там один отдельный штурмовой батальон спецназа под командованием капитана Егора… Вот фамилию даже не помню, обычная какая-то. А звали его все Урус-Егор.
– Слышал-слышал я про это дело…
Соколов посмотрел на собеседника – тому все-таки удалось его заинтересовать.
Теперь главное – не допустить, чтобы рыба сорвалась с крючка. Мысленно потирая руки, журналист продолжил:
– Прекрасный боец он был, говорят. Но очень жестокий. «Смирись Кавказ, идет Ермолов», в общем. Действовал четко по принципу генерала Ермолова: «Ни один набег не должен остаться безнаказанным».
– Это он тела террористов в свиные шкуры зашивал?
– Да. Только не тела, а живых еще. Села их выжигал. Заложников брал. Солдат своих, как нянька, берег. У него всего несколько человек погибло – и те по неосторожности. Бойцы его боготворили. Террористы уважали и боялись. Сколько раз на него покушения делали, ничего не получалось – нюх у него звериный был.
– Ну а чем же все кончилось?
– Продали его. Свои же и продали. эмвэдэшники. Отряд его вместе с оперативниками вышел на зачистку и задержание полевого командира Аль-Салеха. А это оказалась ловушка, и весь отряд попал в плен.
Иван заметил, как взгляд Соколова потемнел и сделался каким-то далеким.
– Знаю я эту историю… – сказал он. – Среди этих оперов был мой… сослуживец. Все пропали без вести, да…
– Не все. Двои приняли ислам и вступили в ряды террористов. А остальных или запытали, или казнили, или…
– Или – что?
– Поговаривают, что Урус-Егору удалось бежать. – Журналист очень внимательно следил за реакцией собеседника, сохраняя в то же время совершенно нейтральное выражение лица. Со стороны могло показаться, что он как будто не смотрит на майора, но на самом деле краем глаза Иван фиксировал малейшее движение. – Впрочем, это, скорее всего, только слухи.
Они недолго помолчали, затем Соколов спросил:
– Иван, а ты мне вообще зачем эту историю рассказал, да еще с таким глубокомысленным видом? Мир этот несправедлив, это я и без тебя знаю. И сам не меньше твоего могу порассказать.
– Да-да, конечно, – поспешил подтвердить журналист. – Я все это, разумеется, не просто так. Я вот думаю, что этот Урус-Егор играет какую-то роль в нашем деле. – В ответ на изумленно поднятые брови майора Миронов торопливо продолжил: – Поговаривают, его видели в одном из монастырей на Северном Кавказе. И он, жестокий человек, умевший пытать и казнить, сам прошедший зиндан и пытки, вполне мог решиться мстить этому миру… Мне, к сожалению, моих журналистских связей не хватает все прояснить. Я хочу вас попросить узнать про него. И где он сейчас. Ведь это возможно? Я думаю, вы поняли, кого я имел в виду. Мне удалось найти только такое его фото.
Соколов нахмурился и взял листок с распечатанной фотографией.
– Возможно, думаю… – неуверенно проговорил он, рассматривая черно-белое изображение. На фоне гор фотограф запечатлел большую группу людей, которые как будто оказались вместе случайно: кто-то был одет в камуфляж, кто-то в старую форму-«песчанку», а кто-то вообще был в штатском.
– Вот он – Урус-Егор. – Иван ткнул пальцем в изображение. – Его легко узнать: он на две головы выше всех.
Святослав смотрел на фото. Однако внимательному наблюдателю не составило бы труда заметить, что взгляд майора направлен совсем не на высоченную фигуру пресловутого Урус-Егора. Он остановился на одном из людей в штатском. Губы майора при этом сложились в тонкую жесткую линию.