авиться. Повезло, главное…
– Но мы…
– Молчать!!! Под носом у засады мэра чуть на тот свет не отправили! Да еще не факт, что он выживет!
– Мы же не виноваты, что он окно открыл.
Здоровяк постарше развел руками, будто сказанное полностью снимало с него и напарника ответственность.
– Открыл? – Лицо Соколова приобрело багровый оттенок, а губы превратились в одну тонюсенькую белую линию. – А это вы видели?
Он указал на подоконник. Охранники подошли ближе, осторожно огибая разъяренного начальника, и увидели там грязь и пятна земли.
– А это вы видели? – продолжал тыкать пальцем майор, на этот раз указывая на маленькое кровавое пятнышко под левым ухом мэра. – В общем, такой же сценарий, как и с Лосевым. Наш убийца выстрелил через форточку шприц-капсулой со снотворным, потом открыл окошко, залез сюда, нарисовал у мэра точку на лбу, а вот потом что-то его спугнуло, и он убежал.
– Ну вот, мы его и спугнули. – Лица охранников приняли самодовольное выражение. – Нам премию давать надо, а вы: «Удостоверение на стол»!
От подобной наглости Святослав аж задохнулся, подыскивая нужный ответ, состоящий не только из отборного мата. Но озвучить его не получилось. Как раз в этот момент зашевелился Сковородько.
– Ну вот, живой вроде, – ухмыльнулся спецназовец помоложе. – А зачем точку-то он на лбу нарисовал?
– Да ты совсем салага, видать, – ответил ему напарник и только собрался дать недотепе развернутое объяснение, как Кузьма Кузьмич захрипел и грузно свалился со стула на пол лицом вниз. На его голой спине были вырезаны два слова, затекшие кровью: «Азъ воздамъ».
Глава 44
Потемневшие деревья подрагивали над дорожками парка своими черными ветвями, покрытыми снегом, похожими на лапки насекомых. Солнце еле-еле пробивалось сквозь плотные зимние облака и разбрызгивало тусклое золото то тут, то там. Людей почти не было. Оно и понятно, погода нагоняла скорее сонливость, чем желание выйти прогуляться. Однако и в такую не слишком привлекательную погоду нашлось несколько человек, которым сырой воздух улиц казался более привлекательным, чем тепло домов.
По одной из дорожек парка неспешно прогуливались двое мужчин. Они негромко беседовали, любой сторонний наблюдатель предположил бы, что встретились хорошие знакомые, чтобы провести вместе время и поделиться последними новостями. Но если бы кто-то присмотрелся повнимательнее, то заметил бы, что между этими двумя незримо подрагивает волна напряжения. Говорили они хоть и тихо, но в каждой фразе было очень много энергии. Мужчины не спорили, но явно обсуждали какие-то очень щекотливые и неоднозначные темы. И судя по всему, далеко не всегда сходились во мнениях насчет предмета беседы.
– Святослав, я хотел с вами поговорить начистоту, – произнес более молодой из собеседников. – Так сказать, без протокола. Тут еще так получается, что дело щекотливое, поэтому сперва консультацию надо от вас получить, чтобы дров не наломать.
Он мял в руке снежок, и было видно, что каждое слово подбирает аккуратно и вдумчиво. Похоже, неоднозначная ситуация вынуждала вспоминать все журналистские навыки, полученные за годы работы в СМИ.
Соколов исподтишка бросал на молодого человека внимательные взгляды и ждал продолжения разговора.
– Конечно, слушаю. Что могу, подскажу.
Иван несколько секунд думал, взвешивал, размышлял и только потом заговорил. Майору нравилось, что журналист не рубит сплеча и не болтает почем зря, лишь бы «погнать волну». Но все-таки ухо с ним стоило держать востро. Вернее, даже поэтому и стоило.
Наконец Миронову надоело мять снежок, он его отшвырнул и сказал:
– Вот отец Роман – титаническая личность.
– Да. Мы это обсуждали.
– Обсуждали, – согласился молодой человек, посмотрел на собеседника и снова перевел взгляд на присыпанные снегом клумбы. – Вы, понятно, другим заняты. А я вот разобрался. Докопался! Вот вы знаете, откуда он пришел в церковь? Кем был до рукоположения?
Иван теперь уже смотрел на Соколова не отрываясь, в его взгляде читались одновременно вызов и триумф. Он явно был доволен собой и хотел, чтобы старший товарищ тоже оценил проделанную им работу. И – чего уж греха таить – немного позавидовал. Но милиционер отреагировал очень сдержанно:
– Нет, не знаю, конечно. Да и не мое это дело.
Губы Миронова невольно поджались – ответ ему не понравился. Без сомнения, он ждал другой, более эмоциональной реакции. Но сдаваться журналист не собирался. Если Святослава не заинтересовали его вопросы, намекающие на знание особенной информации, то уж сама-то информация поразит на сто процентов. Впрочем, гнался Иван не только за восхищением и признанием от старшего и уважаемого им человека. Гораздо интереснее ему было докопаться до правды. И поделиться ею, помочь увидеть эту правду другим, а если получится, то и воздать по заслугам преступнику. Юношеская страсть к детективам и обостренное чувство справедливости всегда помогали журналисту в работе, он привык прислушиваться к тому, что они ему подсказывали. Сейчас они внятно говорили, что найденными сведениями необходимо поделиться со следствием… Вернее, с конкретным оперативником.
– Как вы знаете, монахам дают новые имена, – начал Миронов издалека. – И как его звали в миру, мы не знаем. Знаем одно – лет семь назад в одном маленьком монастыре на Северном Кавказе служил монах, отец Авраам. Сын чеченки и русского священника, внук известного местного старейшины. Местные почитали его за святого и не трогали, даже когда началась вся эта неразбериха.
А он ходил к самым отмороженным боевикам и как мог вымаливал у них пленных. Иногда это удавалось. Так вот, однажды он привез на своем ослике исхудалого высокого человека в солдатской форме. Контуженного. Говорить тот не мог, ничего не помнил. Документов нет, ничего нет. Попросил знаками остаться при храме. Ему говорят: давай мы твое фото отправим в армию, родные найдут. Он: не надо, мол, нет никого. Ну и оставили его. Потом перевезли чуть подальше, боялись, что нагрянут боевики и казнят его.
Этот новый монастырь был покрупнее. Сначала он был трудником, потом послушником. Так и не говорил ничего. Только молился про себя. Добрый был очень. Работал много, братии помогал, самые тяжелые послушания выполнял: туалеты там мыл, за ранеными ухаживал. Постился, молился, работал. Ну, потом стал иноком Романом.
И что? Начал чудеса творить. Исцелял людей. И все не говорил ничего. А там уж и слухи поползли про него. Со всей страны народ к нему в монастырь стал стекаться. Никому он не отказывал, а чтобы в прелесть не впасть, ушел из монастыря и жил рядом в какой-то норе. Монастырь этот известным уже стал, уже и высшие чины к нему стали приезжать, приглашать его к себе, а он все отказывался. И вот в один прекрасный день у него было видение, что старец Иона из Медвежьего ему говорит: спаси этот город. Омой его свежей кровью. Улучши его своим делом, а слова тут уже не помогут.
– Даже так? – удивился Соколов и покачал головой.
– Да, так, – ответил журналист недовольно.
Было заметно, что история произвела куда меньшее впечатление, чем рассчитывал Иван. Казалось, не слишком-то милиционер верит во все эти «чудеса», «видения» и «подвижничество». Не то чтобы враньем считает, но чем-то явно не от мира сего. Подобные вещи люди больше придумывают, а на самом деле такое – редкость… если вообще случается.
Миронов осознал, что для убеждения ему понадобится тяжелая артиллерия, а не просто занимательные истории. И он постарался уже в который раз подвести собеседника к очевидному с точки зрения самого журналиста выводу:
– Это мне, собственно, сам отец Роман и рассказал. И вот после этого видения он просится уйти из своего монастыря – то есть опять начинает говорить – и переезжает сюда. И тут сразу… я хочу подчеркнуть – сразу! – прямо с первого дня начинаются убийства. Как только он приехал. Я, конечно, ни о чем конкретно не говорю, но все-таки!
Из груди Святослава вырвался тяжелый вздох. Глянув искоса на своего спутника, он заговорил, делая акцент буквально на каждом слове, чтобы сказанное лучше доходило:
– Ну, предположим, даже если и так. Даже если и так, какие у вас улики? Или так, голословные подозрения просто?
«Как с маленьким со мной говорит», – с обидой фыркнул про себя Иван. А вслух уверенно заявил:
– Так ведь Урус-Егор! Все же совпадает!
– Ничего пока не совпадает.
– А вот и совпадает, – не собирался сдаваться журналист. Он горячился все больше и больше, стремясь доказать свою правоту и обижаясь, что собеседник считает его доводы недостаточно вескими. – Я ведь не какой-нибудь там щелкопер. Я, извините, русский журналист. Позвонил ребятам из архива, фотки они мне переслали, информацию по нему. Там все засекречено, но кое-что нарыли. Я сравнил – и все совпало! Вот!
Из стильной кожаной папки, которую сжимал под мышкой, Миронов извлек несколько снимков и протянул майору. Тот взял фото и стал рассматривать, задумчиво хмурясь. Фотографии были отчетливые и в хорошем качестве. На них прекрасно был виден молодой привлекательный спецназовец в камуфляже. Высоченный, широкоплечий, но что куда важнее, его лицо не вызывало сомнений – это был отец Роман. Только моложе лет на десять. На одной из фоток, где боец был снят крупным планом, Соколов задержался, внимательно вглядываясь в знакомые черты. Лицо было однозначно, то… Но одновременно и совсем другое. Особенно отличались глаза. С фото смотрел жесткий, упрямый и, вероятно, не особо сострадательный человек. Спецназовец, проходящий службу в горячих точках и прекрасно знающий, что на войне все средства хороши. Сейчас у отца Романа глаза были совсем другие. Абсолютно.
– Это же он! – настойчиво повторил Иван, указывая на изображение. Весь его вид говорил: ну, попробуй, возрази мне!
Святослав покачал головой и, передавая назад фотографии, ответил:
– Был он. – Майор сделал особое ударение на слове «был». – Иван, я, конечно, ценю ваш журналистский нюх, но это, знаете, неэтично, что ли… Даже если отец Роман и был этот Урус-Егор…