вторичный этот признак половой.
«Я в руки взял себя, и ныне я…»
Я в руки взял себя, и ныне я
с упрямством чисто иудейским
далёк не просто от уныния,
но чужд и горестям житейским.
«Случайные связи постельные…»
Случайные связи постельные
уходят из памяти начисто,
и лишь эпизоды отдельные
всплывают – различного качества.
«Что во всех веках без изменения?…»
Что во всех веках без изменения?
Хвалятся державы храбрым воинством,
а девицы ищут применения
всем их неопознанным достоинствам.
«Я слаб душой. Умом я недалёк…»
Я слаб душой. Умом я недалёк.
Людьми уже почти что я забыт.
Но тлеет мой незримый уголёк,
заметно осветляя скудный быт.
«Что старость – это счастье, а не горе…»
Что старость – это счастье, а не горе,
я раньше полагал, а нынче – каюсь:
теперь уже о старческие хвори
я сам же то и дело спотыкаюсь.
«Не то бесовская игра…»
Не то бесовская игра,
не то расчёт природы тонкий,
что дети света и добра
идут в мерзавцы и подонки.
«Не разбираюсь я в фасонах…»
Не разбираюсь я в фасонах —
мой жалкий ум и так загружен,
однако знаю, что в кальсонах
нельзя идти на званый ужин.
«Мы жили рядом, но не вместе…»
Мы жили рядом, но не вместе,
и мне понятно с неких пор,
что ум без совести и чести —
лишь вычислительный прибор.
«Прочёл я очень много книг…»
Прочёл я очень много книг —
досадное мальчишество:
я не подумал ни на миг
про тонкий яд излишества.
«Растаяли мои былые знания…»
Растаяли мои былые знания,
но главная обида и досада —
фамилии и разные названия
уже не выплывают, когда надо.
«Поставил в жизни я себе задачу…»
Поставил в жизни я себе задачу:
без цели, наобум и наудачу
сполна прожить отпущенный мне век,
и сделался – свободный человек.
«Нас так везде охотно убивали…»
Нас так везде охотно убивали,
надеясь извести еврейский род,
что нынче в мире сыщется едва ли
святой непогрешимости народ.
«Как ни пестуют в нас человечность…»
Как ни пестуют в нас человечность,
как ни балуют нас в умилении,
человекообразная нечисть
возникает в любом поколении.
«Бывало доброе и злое…»
Бывало доброе и злое
то время, коего уж нет;
но если плюнуть на былое,
то плюнет в вас оно в ответ.
«Увы, не свойственна мне вера…»
Увы, не свойственна мне вера,
святого нет во мне огня.
И грустно мне: какого хера
судьба обидела меня?
«Забавно мне, что с постарением…»
Забавно мне, что с постарением
нам новых знаний не поднять:
мой дух страдает изнурением,
и я могу его понять.
«Мне вовсе не враждебен коллектив…»
Мне вовсе не враждебен коллектив,
я против не имею ничего,
но в каждом коллективе есть актив,
заведующий мыслями его.
«Нынче странны мне воспоминания…»
Нынче странны мне воспоминания,
как о чём-то спорил горячо;
нету сил, а главное – желания
вскидывать винтовку на плечо.
«Как только заходит речь о смысле…»
Как только заходит речь о смысле
нашего земного пребывания,
сразу вспоминаю, как закисли
всех веков былые упования.
«Успехи нынешней науки…»
Успехи нынешней науки
не могут нас не изумлять,
но, как и прежде, властны суки,
и фарту радуется блядь.
«Ни шуму времени не вторю я…»
Ни шуму времени не вторю я,
ни к новостям не знаю жажды;
но очень чувствую историю —
она прошлась по мне однажды.
«Увы, увы, но будущего зёрна…»
Увы, увы, но будущего зёрна
никак ещё покуда не измерены;
зря ноги раздвигаются проворно
у девок, что в потомстве не уверены.
«Я вижу это хорошо…»
Я вижу это хорошо,
почти ничуть не удивившись:
грядущий хам уже пришёл,
на много личностей разбившись.
«Жизнь улитки тяжела…»
Жизнь улитки тяжела
и дела идут не прытко,
но пока она жива,
тихо движется улитка.
«Я жил негромко и неброско…»
Я жил негромко и неброско,
хотя весьма любил застолье;
ни блеска не было, ни лоска
в моём умышленном подполье.
«Какая б ни была трагедия…»
Какая б ни была трагедия
и сколько жизней оборвётся —
о ней потом энциклопедия
сушёным текстом отзовётся.
«Ну да, поэт я небольшой…»
Ну да, поэт я небольшой,
но есть особенность одна:
пишу в согласии с душой,
которая не всем дана.
«Я всё хотя рифмую без различия…»
Я всё хотя рифмую без различия,
при всей любви к бумажному листу
я не дорос до мании величия,
а в сторону обратную – расту.
«Я не силён душевным нюхом…»
Я не силён душевным нюхом,
и было понято не мной:
есть люди с очень сильным духом,
но запах духа – он дурной.
«Случайностей полно всегда грозит нам…»
Случайностей полно всегда грозит нам,
несхоже протекают судьбы личные;
а также теребят нас паразиты,
и в том числе – двуногие различные.
«Чтобы слова не тратить попусту…»
Чтобы слова не тратить попусту,
но чтобы высказаться всласть,
давайте скажем вслух и попросту:
ебись конём такая власть!
«Идёт к концу существование…»
Идёт к концу существование,
земного времени провал,
а вместе с ним – повествование
про то, как жил и рифмовал.
«Меня в далёком детстве часто били…»
Меня в далёком детстве часто били —
за то, что я еврей, а веселюсь;
теперь вот еду я в автомобиле
и разве что полиции боюсь.
«Душа человека – потёмки…»
Душа человека – потёмки,
мы знаем о ней очень куцо;
когда-нибудь наши потомки
подвалам её ужаснутся.
«Ларьки, палатки и киоски…»
Ларьки, палатки и киоски,
творя свой вечный будний сбыт,
напоминают нам про плоский,
великий и унылый быт.
«Осенняя тоска, сезонная морока…»
Осенняя тоска, сезонная морока —
мне это ежегодно суждено;
а чувство – что не выполнил урока,
который задан был уже давно.
«Душе опасны спор и прения…»
Душе опасны спор и прения
про человеческие качества:
мои благие намере́ния,
про ад услыша, смылись начисто.
«Как и вся страна, такой и я…»
Как и вся страна, такой и я,
в чём-то безусловно я калека:
под гипнозом страха и вранья
прожил я чуть больше полувека.
«Мы в лютый шторм на утлой палубе…»
Мы в лютый шторм на утлой палубе
спасенья ждём. И надо ждать:
Господь читает в день по жалобе,
Ему до нас ещё лет пять.
«И солнце с запада взойдёт…»
И солнце с запада взойдёт,
и все моря вольются в реки,
и станет мудрым идиот,
и люди выйдут в человеки.