Не знаю, что со мной такое,
меня как будто развязали,
ведь помышлял я о покое,
а суечусь, как на вокзале.
«Заочный друг мой, лютый книгочей…»
Заочный друг мой, лютый книгочей,
давай во имя правды миф разрушим:
словесности разнузданный ручей
впустую протекает через души.
«Я не умел учить и наставлять…»
Я не умел учить и наставлять,
уроки я проваливал бы с треском;
чиновная нахрапистая блядь
умеет это делать с хамским блеском.
«Обряды разные творят…»
Обряды разные творят
восток и запад, юг и север,
и осознать никто не рад,
что мы вражду тем самым сеем.
«Мне пока ещё не в чем покаяться…»
Мне пока ещё не в чем покаяться,
и положена мне Божья милость…
Я пишу, а перо спотыкается —
это память во мне оживилась.
«Порой из опыта, порою по наитию…»
Порой из опыта, порою по наитию,
от мысли, что иного нет пути,
заранее готовы мы к событию,
которое должно произойти.
«О смерти мысли не напрасно…»
О смерти мысли не напрасно
ко мне приходят вечерами
и сообщают мне бесстрастно,
что финиш мой – не за горами.
«Что жизнь даётся людям не навечно…»
Что жизнь даётся людям не навечно —
равно для мудака и мудреца,
и лучше проживать её беспечно —
как раз от неизбежности конца.
«Наносит возраст поражения…»
Наносит возраст поражения,
и не доверишь никому,
как тяжки эти унижения
твоей гордыне и уму.
«Обилием высоких воспарений…»
Обилием высоких воспарений,
по счастью, никогда я не грешил,
но много появилось подозрений,
что я в себе романтика глушил.
«Плывут по небу облака…»
Плывут по небу облака,
и видеть их довольно странно:
тому, что жив ещё пока,
я удивляюсь непрестанно.
«Судьбу свою негоже знать заранее…»
Судьбу свою негоже знать заранее.
Подростку похвалиться ещё нечем.
Чуть позже происходит возгорание.
Потом фортуна гасит наши свечи.
«Моё сознание расколото…»
Моё сознание расколото,
я стал похож на инвалида:
то бродит тень серпа и молота,
то светится звезда Давида.
«У старости – несчётно привилегий…»
У старости – несчётно привилегий,
о долге не заходит даже речь;
нельзя соревноваться только в беге,
чтоб морги и больницы поберечь.
«Прошла куда-то девка тучная…»
Прошла куда-то девка тучная,
и жалость вдруг ожгла мне грудь:
живот огромный, попка скучная —
её любил ли кто-нибудь?
«А жизнь, поскольку обаятельна…»
А жизнь, поскольку обаятельна,
а мы податливы и хрупки,
нас подвигает увлекательно
на идиотские поступки.
«Всё в этой жизни увядает…»
Всё в этой жизни увядает —
цветы, азарт, любовь, дискуссия,
лишь никогда не пропадает
войны повальная конвульсия.
«А вечером является тоска…»
А вечером является тоска
и вовсе без причин упадок сил,
как будто днём я тяжести таскал,
волок их, поднимал, переносил.
«Не знаю. Сомневаюсь. Что-то слышал…»
Не знаю. Сомневаюсь. Что-то слышал.
Совсем не понимаю эту хрень…
А если в ком-то знаний выше крыши,
то крыша уползает набекрень.
«Куда сильней, чем путь стремительный…»
Куда сильней, чем путь стремительный,
люблю я благостный уют;
во мне смолкает гул мыслительный,
когда мне курицу дают.
«Когда вечерняя тревога…»
Когда вечерняя тревога
меня прихватит невзначай,
я вмиг налью себе немного,
и рад, что это был не чай.
«Единства человекам не дано…»
Единства человекам не дано —
у всех ко всем имеются счета;
а миф, что все евреи заодно, —
заветная еврейская мечта.
«Женитьбу я считал пустой…»
Женитьбу я считал пустой
игрой, чтоб деток завести, —
вот почему я холостой
ходил почти до тридцати.
«Всё, к чему отнёсся я небрежно…»
Всё, к чему отнёсся я небрежно,
чем я пренебрёг, похороня,
несколько поздней не слишком нежно
ловко по лбу щёлкало меня.
«Причина вся – в уме, душе и совести…»
Причина вся – в уме, душе и совести,
от них так часто смотримся мы мрачно:
от них текут потоки вязкой горести,
что мы сотворены так неудачно.
«Не так уж безнадёжно был я пуст…»
Не так уж безнадёжно был я пуст,
и вдруг меня не станут презирать,
а маленький поставят в парке бюст,
чтоб было воробьям на что посрать?
«Весь век я тихим обывателем…»
Весь век я тихим обывателем
пожить хотел. И получалось.
Но слать покой к ебене матери
мне тоже изредка случалось.
«Я пью, молчание храня…»
Я пью, молчание храня.
Теперь увидимся мы снова,
когда судьба пошлёт меня
на то трёхбуквенное слово.
«Знают взрослые и дети…»
Знают взрослые и дети:
правды нет на белом свете.
Но, по счастью, есть веселье —
девки, музыка и зелье.
«Осенняя пора – не только листопад…»
Осенняя пора – не только листопад,
холодные дожди и шалый ветер,
она ещё и мысли невпопад,
что длится так недолго жизнь на свете.
«Поскольку не животные, а люди мы…»
Поскольку не животные, а люди мы,
то мы из нашей речи накропали
моря и океаны словоблудия,
в котором с детства каждого купали.
«Стихами я прихвачен был не сразу…»
Стихами я прихвачен был не сразу,
студентом был уколот я судьбой,
пожизненно в себя впитав заразу,
которой и обязан всем собой.
«Лишь тем дано благополучие…»
Лишь тем дано благополучие,
кто с каждой властью вяжет нить;
сальери могут в этом случае
любого моцарта травить.
«В будущем, совсем когда-нибудь…»
В будущем, совсем когда-нибудь,
в дымке безусловно иронической,
вся наша сегодняшняя муть
мелкой будет пылью исторической.
«Однажды надо мной сгустились тучи…»
Однажды надо мной сгустились тучи,
пять лет я в невесомости парил,
и сумрак, для России неминучий,
меня весьма стихами одарил.
«Лично я – и тих, и примитивен…»
Лично я – и тих, и примитивен,
мне не по душе высокомерие,
только к тем, кто суетно активен,
острое питаю недоверие.
«Ища душевную гармонию,потратил я немало лет…»
Ища душевную гармонию,
потратил я немало лет,
и отыскал в себе иронию —
на всё про всё простой ответ.
«Два раза в день теперь я сплю…»
Два раза в день теперь я сплю —
все старцы склонны к наслаждению,
а то, что вечером я пью,
приносит радость пробуждению.
«В могиле большинство моих товарищей…»
В могиле большинство моих товарищей,
друзей и собутыльников моих,
я в памяти брожу, как на пожарище,
и очень ясно вижу лица их.
«Что стар я стал, не удивительно…»
Что стар я стал, не удивительно.