Среди всевластных упырей,
заливших кровью и помоями
свою страну, – бывал еврей?
По счастью, нет. Нет-нет, по-моему.
«Сегодня думалось некстати…»
Сегодня думалось некстати:
там – был дурак, а тут – промашка…
Но всё же в общем результате
я – человек, а не какашка.
«Тьма открытий, тьма изобретений…»
Тьма открытий, тьма изобретений
были бы сегодня на планете,
если бы в живых остались тени
всех убитых в канувшем столетии.
«Критерий качества режима…»
Критерий качества режима —
среди других и заодно —
насколько вверх неудержимо
всплывает разное гавно.
«Что само собою разумеется…»
Что само собою разумеется,
то и будет – Господом завещано;
так, отменно знает красна девица,
что однажды станет она женщина.
«Когда вторично налиты стаканы…»
Когда вторично налиты стаканы,
и время захмелённым разговорам,
то все житейской скверны тараканы
беззвучно разбегаются по норам.
«Всё, что мне вдруг является мысленно…»
Всё, что мне вдруг является мысленно,
от чего и смешно мне, и страшно,
никогда я не выражу письменно
и не выскажу вслух бесшабашно.
«Прошу понять, прошу прощения…»
Прошу понять, прошу прощения,
что по душевной мутной темени
я прекратил с людьми общение
и стыну в тянущемся времени.
«Я мыслитель очень небольшой;…»
Я мыслитель очень небольшой;
в мире всё загадочно и чудно,
но во что-то верить всей душой
с возрастом уже довольно трудно.
«Поскольку жизнь весьма причудлива…»
Поскольку жизнь весьма причудлива,
крута, как опытная блядь,
не стоит вязко и занудливо
её зигзаги вычислять.
«Я хорошо живу, наверно…»
Я хорошо живу, наверно:
небритый, дряхлый и чудак;
что дальше будет очень скверно,
всё не поверю я никак.
«Ни фанфары, ни литавры…»
Ни фанфары, ни литавры
путь мой не сопровождали —
видно, ждут на небе лавры
и подобие медали.
«Когда вполне достиг развития…»
Когда вполне достиг развития
духовный мой материал,
я первородный грех соития
весьма охотно повторял.
«Слабо светят фонари…»
Слабо светят фонари,
давит грусть недужная,
темнота во мне внутри
гуще, чем наружная.
«Так уже близко расставание…»
Так уже близко расставание
с уютной участью земной,
что нарастает расстояние
между живущими и мной.
«Поток ушедших очень густ…»
Поток ушедших очень густ.
И без надежд на воскрешение.
Любимых родственников куст —
моё по жизни утешение.
«Иллюзий нет, увяли ожидания…»
Иллюзий нет, увяли ожидания,
мечтаний дух давно уже зачах;
но славно, что в сезоне доживания
не думаешь о прошлых мелочах.
«Ежели кого раздумье точит…»
Ежели кого раздумье точит,
есть весьма известная граница:
думать может каждый всё, что хочет,
но не стоит мыслями делиться.
«Сливаются тела, умы и души…»
Сливаются тела, умы и души,
играют струны творческого духа,
и, праздник этот вовсе не обрушив,
с косой в руке является старуха.
«Давно несёт меня течение;…»
Давно несёт меня течение;
года для ереси не те,
но тяжко мне увеличение
сомнений в Божьей правоте.
«Слава непоседливому херу!..»
Слава непоседливому херу!
Нынче понимаю я вполне,
сколько женщин делали карьеру,
нежно возлегая на спине.
«Прапредки нам оставили в наследство…»
Прапредки нам оставили в наследство —
за что их каждый день благословляю,
то болеутоляющее средство,
которым я печали разбавляю.
«Боюсь, не ждёт меня хвала…»
Боюсь, не ждёт меня хвала
от тех, кто сменит нас,
а современников хула
мне похуй и сейчас.
«Кремлёвским гостем буду я навряд ли…»
Кремлёвским гостем буду я навряд ли,
что надо как удачу понимать,
а то пришлось бы мне различной падле
изгаженную руку пожимать.
«Когда с годами меркнет свет…»
Когда с годами меркнет свет
и глуше жизни тон,
полезен дружеский совет
оставить выебон.
«Мне симпатична точка зрения…»
Мне симпатична точка зрения,
давно усвоенная мной,
что жизнь моя – лишь предварение
пока невнятной, но иной.
«Люблю я свет прозрачный утренний…»
Люблю я свет прозрачный утренний,
который льётся на кровать,
но осуждаю голос внутренний,
бормочущий «пора вставать».
«Зимний воздух пахнет сыростью…»
Зимний воздух пахнет сыростью,
ошалело дует ветер;
чьей-то жалостью и милостью
мы живём ещё на свете.
«Мне хорошо в уюте здешнем…»
Мне хорошо в уюте здешнем,
ношу я стоптанные тапочки,
а что творится в мире внешнем,
признаться честно, мне до лампочки.
«Из гущи разных сновидений…»
Из гущи разных сновидений
одно я помню до сих пор:
мне длинный список заблуждений
читает жирный прокурор.
«Родились мы у очень разных женщин…»
Родились мы у очень разных женщин,
росли в тени разнящихся идей,
а личностей повсюду много меньше,
чем общее количество людей.
«Нисколько я не буревестник…»
Нисколько я не буревестник,
но страх не стих…
А злобный этот век – ровесник
внучат моих.
«Всего сильней люблю беспутные…»
Всего сильней люблю беспутные
часы куренья одинокого,
а мысли, шалые и смутные,
всегда кишат во мне и около.
«Игра печали, гнева, упований…»
Игра печали, гнева, упований —
идёт у всех, то бурная, то плавная;
мелодия моих переживаний
ничью не повторяет – это главное.
«Стихов моих огромный корпус…»
Стихов моих огромный корпус,
на прочий мусор не похожий,
охотно выставлю на конкурс
херни, забавной и расхожей.
«С таким количеством смертей…»
С таким количеством смертей
идёт столпотворение —
боюсь, в аду среди чертей
заметно изнурение.
«Старость верит в медицину…»
Старость верит в медицину,
сотворившую вакцину;
мрём теперь не от ковида,
а от собственного вида.
«Я жил без пафоса и шума…»
Я жил без пафоса и шума,
я на задворках ошивался,
подобно всем о Боге думал
и всем подобно ошибался.
«Я сижу в замечательной клетке…»
Я сижу в замечательной клетке,
где решётка – мои убеждения,
а мои неизвестные предки
видят это, копя осуждения.
«От нас уходят наши старики…»
От нас уходят наши старики,
напрасны и забота, и лечение;
но долго ещё смерти вопреки
не тает их душевное свечение.
«Забавны дряхлости приметы…»
Забавны дряхлости приметы:
круг интересов и желаний
настолько сузился, что нету
о них уже и поминаний.