отменно мыслит задним местом.
«Мы свою не улучшим породу…»
Мы свою не улучшим породу,
бесполезны мечты и попытки,
но на краткое время свободу
всё же дарят спиртные напитки.
«В моём оставленном отечестве…»
В моём оставленном отечестве,
в его немыслимой огромности
скопилось нынче столько нечисти,
что страшен дух её духовности.
«Сейчас, когда кругом такие дылды…»
Сейчас, когда кругом такие дылды
и геев необузданный помёт,
я ближнего охотно полюбил бы,
но он меня неправильно поймёт.
«Верю я, что вновь раскучерявится…»
Верю я, что вновь раскучерявится
солнце у вселенной на боку,
и распутно шалая красавица
подмигнёт хромому старику.
«Душою не преподаватель…»
Душою не преподаватель,
тем более – не педагог,
я просто тихий обыватель,
не выходящий за порог.
«Бог явно сейчас в меланхолии…»
Бог явно сейчас в меланхолии —
обрыдло земное кино:
ведь то, что мы только что поняли,
Ему было ясно давно.
«Сейчас в Москве стоять бы мне…»
Сейчас в Москве стоять бы мне
в густой толпе, кричащей гневно,
а в этой крохотной стране
тепло, уютно и душевно.
«Я грамотен, но плохо образован…»
Я грамотен, но плохо образован —
давно мне это стало очевидно;
ну, словом, я вполне цивилизован,
и только за невежество обидно.
«Пока что варит мысли голова…»
Пока что варит мысли голова
и не болит нигде и ничего,
и зубы безупречны – тридцать два,
но только своего – ни одного.
«О старости ничуть я не горюю…»
О старости ничуть я не горюю,
повадка моя жизненная – верная,
и рюмку поднимаю я вторую —
за то, чтоб остальные шли, как первая.
«Чужим стихом разбудоражен…»
Чужим стихом разбудоражен
я так бываю иногда,
что из моих душевных скважин
течёт солёная вода.
«Чтоб жизнь текла благообразно…»
Чтоб жизнь текла благообразно
и чтобы в ней был дух соблазна,
не надо числить как убытки
расход на крепкие напитки.
«На старости прекрасна эта участь…»
На старости прекрасна эта участь:
ничуть не беспокоя никого,
никоим вожделением не мучась,
плыть по теченью срока своего.
«Бег лет уже сейчас изрядно быстрый…»
Бег лет уже сейчас изрядно быстрый,
кончается вода в моём колодце,
и если скорбный дух у оптимиста
бывает, то такой и вознесётся.
«Нам жить дано до полного износа…»
Нам жить дано до полного износа,
о чём жалеть – банально и привычно,
а пить или не пить – тут нет вопроса,
решает это каждый самолично.
«Неразличимый образ предка…»
Неразличимый образ предка
мне часто в голову является:
он осуждаем был нередко
за то, что был шутник и пьяница.
«Утратил я с годами основание…»
Утратил я с годами основание
к чему-то побуждать себя невнятно,
никчёмное моё существование
вполне мне симпатично и приятно.
«Много чего мы посеяли…»
Много чего мы посеяли —
грустно теперь и смешно:
сеяли мы во спасение,
но ничего не взошло.
«Во мне сюжеты не шевелятся…»
Во мне сюжеты не шевелятся,
герой не скачет на толпу,
моя мыслительная мельница
толчёт лишь мелкую крупу.
«Восхищённый прогрессом могучим…»
Восхищённый прогрессом могучим,
я слежу за явлением этим:
мир технически – круче и круче,
и безумнее с каждым столетием.
«У жизни есть таинственная сложность…»
У жизни есть таинственная сложность,
но верю, что родится дарование,
которое, осилив невозможность,
нарушит этой тайны обаяние.
«Все титулы, чины, посты и звания…»
Все титулы, чины, посты и звания,
все знаки почитания и доблестей
растлительно влияют на сознание,
обманывая мнимостью способностей.
«Всегда силёнки были средние…»
Всегда силёнки были средние —
не вырос я в богатыря,
а нынче – силы-то последние,
их неохота тратить зря.
«Все самые весомые итоги…»
Все самые весомые итоги,
жестокие порой, как прутья стали,
мы видим, когда мы уже убоги
и жить уже болезненно устали.
«От лет тюремных, в памяти живых…»
От лет тюремных, в памяти живых,
одно осталось чувство ярче многих:
я не люблю собак сторожевых,
особенно – улыбчивых двуногих.
«У любого больничного здания…»
У любого больничного здания,
даже в самом из них показушном,
атмосфера немого страдания
расползается воздухом душным.
«Я жизнь мою творил как черновик…»
Я жизнь мою творил как черновик,
надеясь, что ещё улучшу качество,
и только много позже горько вник,
что всё необратимо было начисто.
«Когда снаружи ветрено и влажно…»
Когда снаружи ветрено и влажно,
повсюду залегла глухая мгла,
то очень своевременно и важно,
чтобы в запасе выпивка была.
«Увы, мы ничего не знаем точно…»
Увы, мы ничего не знаем точно,
нам каркает о жизни вороньё,
а что внедрилось в нас давно и прочно —
обычно это миф или враньё.
«Писать всерьёз и о высоком!..»
Писать всерьёз и о высоком!
Я стану свеж, как лист капустный,
и захлебнутся желчным соком
те, кого бесит смех мой грустный.
«Между ткущих бесшабашно…»
Между ткущих бесшабашно
мысли новые и ноты
те мудры, кому не страшно
зачисляться в идиоты.
«Давно в повадках нету детскости…»
Давно в повадках нету детскости,
ещё я тихо шебуршу,
уже безгрешен я по ветхости,
но в мыслях я ещё грешу.
«Хоть не был видный я талант…»
Хоть не был видный я талант
средь мира исполинского,
зато я не был комендант
концлагеря колымского.
«Я превращусь в холодный труп…»
Я превращусь в холодный труп,
и про меня всё будет ясно,
и не сочтёт мудак за труд
меня охаять громогласно.
«Несмотря на покой и уют…»
Несмотря на покой и уют —
а такое случалось и прежде,
все режимы однажды гниют.
Этот факт укрепляет в надежде.
«Уже я плохо помню прошлое…»
Уже я плохо помню прошлое:
свою наивность, глупость частую;
оно хоть не было роскошное,
однако не было несчастное.
«Я не люблю самокопания…»
Я не люблю самокопания:
я всякий раз себя засуживал;
дурной была моя компания,
но я такую и заслуживал.
«Теперь тиха душа моя…»
Теперь тиха душа моя,
года смирили прежний нрав,
не посылаю на хуй я,
а говорю лишь – «ты неправ».
«Ища себе духовную опору…»
Ища себе духовную опору,
безжалостны по молодости лет,
мы скатывались к яростному спору,
в котором смысла не было и нет.
«В минуты тягостных смятений…»
В минуты тягостных смятений,
в виду путей необратимых