и был как бы магнитом я влеком
к совсем никак не умственным забавам.
«В моём большом житейском опыте…»
В моём большом житейском опыте —
куда ни суну я свечу,
скопилось столько мерзкой копоти,
что им делиться не хочу.
«Смешны, кто пафосно и выспренно…»
Смешны, кто пафосно и выспренно
творит словесные парады;
блаженны те, кто верит искренно,
а не играется в обряды.
«Я чересчур упрямым не был…»
Я чересчур упрямым не был,
но защищал я всё, что думал,
и возгонял под мирным небом
волну воинственного шума.
«Не видеть этого нельзя…»
Не видеть этого нельзя:
такое ощущение,
что стали суше все друзья
и выдохлось общение.
«Яркая влекла меня задача…»
Яркая влекла меня задача:
письменность – судьбы моей удел;
и пришла на старости удача:
ягодицы я не отсидел.
«Не просто ум, нужна ещё отвага…»
Не просто ум, нужна ещё отвага,
чтоб выжить под наплывом стервецов,
где даже совершаемое благо
идёт на пользу зла в конце концов.
«Увы, моё ума развитие…»
Увы, моё ума развитие
слабей, чем рост шального тела —
я это грустное открытие
ещё в далёком детстве сделал.
«Что вредна доверчивость в излишке…»
Что вредна доверчивость в излишке
и что зря беспечны были мы,
знаю я отнюдь не понаслышке,
а на светлом опыте тюрьмы.
«Уже предел моих мечтаний…»
Уже предел моих мечтаний
при той же в жизнь моей влюблённости
лежит не в гуще испытаний,
а только лишь в уединённости.
«Была жестока Божья милость…»
Была жестока Божья милость,
и мне с тех пор нехорошо:
сестра таланта мне явилась,
а он, засранец, не пришёл.
«Не болит покуда ничего…»
Не болит покуда ничего.
Думаю порой неприхотливо.
И обиды нет ни на кого.
Что же мне так больно и тоскливо?
«Я памятник себе не воздвигал…»
Я памятник себе не воздвигал,
но верю почему-то чрезвычайно,
что кто-нибудь напишет мадригал
тому, кого вчера прочёл случайно.
«Случайных мыслей вязкое роение…»
Случайных мыслей вязкое роение —
я это наблюдал уже не раз —
такое порождает настроение,
что пагубен от выпивки отказ.
«Что делать? Кто-то знает? Расскажи!..»
Что делать? Кто-то знает? Расскажи!
Не может это кончиться нечаянно:
упряжка из насилия и лжи
карету блядства тянет нескончаемо.
«Мне высоты и глубины…»
Мне высоты и глубины —
вещи недоступные,
мне понятны середины,
и не сильно крупные.
«Я выпил лишнего вчера…»
Я выпил лишнего вчера
и очень был речист,
из-за чего уже с утра
я нынче пессимист.
«А жалко всё же мне империю…»
А жалко всё же мне империю:
рождественские крася яйца,
просравши всю свою материю,
она за дух теперь цепляется.
«Мой дом – моя, конечно, крепость…»
Мой дом – моя, конечно, крепость,
легко могу не отворить;
и только полная нелепость —
в России это говорить.
«И Муза, и Пегас ко мне дорогу…»
И Муза, и Пегас ко мне дорогу
забыли, времена пошли глухие,
стишки свои кропаю понемногу,
но слабые ценю как неплохие.
«Разные по жизни достаются пряники…»
Разные по жизни достаются пряники,
и разнятся финиши в этом кратком беге:
равно умирают и подлец, и праведник,
но подлец кончается в роскоши и неге.
«Когда-то я учил наук азы…»
Когда-то я учил наук азы —
и в школе, а потом в дурацком вузе;
теперь со мной остался лишь язык,
и счастлив я, что с ним живу в союзе.
«Когда закопаюсь в холодном суглинке…»
Когда закопаюсь в холодном суглинке,
пройдя сквозь последний вокзал,
то жаль – не приду я к себе на поминки —
какие б я тосты сказал!
«Я больше ничего не сочиню…»
Я больше ничего не сочиню,
хотя ещё не думаю о тлене,
судьбы моей роскошное меню
кончается десертом сна и лени.
«К любой проблеме есть отмычка…»
К любой проблеме есть отмычка —
надежда толком разобраться:
закрутка курева и спичка,
и ни спешить, ни волноваться.
«У тех, кто одержим жестокой страстью…»
У тех, кто одержим жестокой страстью,
легко заходят шарики за ролики;
конечно, опьяниться можно властью,
но быстро переходишь в алкоголики.
«Хотя года ведут меня к усушке…»
Хотя года ведут меня к усушке,
ещё я не утратил интереса:
живя в литературе на опушке,
я впитывал живые звуки леса.
«Явление, конечно, уникальное…»
Явление, конечно, уникальное,
когда на необъятное пространство
ползёт слюнотечение фекальное
и подлое блаженствует засранство.
«Никем сей факт ещё не признан…»
Никем сей факт ещё не признан,
но вывод кажется единственным:
энтузиазм с идиотизмом
родством повязаны таинственным.
«Высокие серьёзные поэты…»
Высокие серьёзные поэты —
что многим доставляет беспокойство,
имеют очень явные приметы
необщего душевного устройства.
«Даже хрупким покоем довольный…»
Даже хрупким покоем довольный,
но извечно готовый к беде,
наш еврейский народ – очень дойный,
почему нас и терпят везде.
«Я по жизни видел очень много…»
Я по жизни видел очень много
вовсе непотребного для гласности,
но не оскорбил ни разу Бога,
всуе заподозрив о причастности.
«Не зря в России нынче дефицит…»
Не зря в России нынче дефицит
способного и гордого народа:
держава совершила геноцид,
а гены были – разум и порода.
«Писать надоело мне чушь и банальности…»
Писать надоело мне чушь и банальности,
мой чайник мыслительный явно распит;
а книги спасают меня от реальности,
и чтение мне, как отшельнику – скит.
«Расцветают цветы, колосятся хлеба…»
Расцветают цветы, колосятся хлеба,
наливаются яблоки соком,
только прежняя светит России судьба
под недремлющим царственным оком.
«Я себя люблю не слишком пылко…»
Я себя люблю не слишком пылко,
много тёмных пятен замечая,
но еврей от пяток до затылка,
внутренние органы включая.
«Высоцкий, Галич, Окуджава…»
Высоцкий, Галич, Окуджава —
духовной жизни кровь и плоть;
как ни губительна держава,
а все ростки не прополоть.
«Предавшись искусительным идеям…»
Предавшись искусительным идеям,
надеясь на пристойный карнавал,
уж очень был Господь самонадеян,
когда Адама с Евой затевал.
«Чуть недоглядел – опять суббота…»
Чуть недоглядел – опять суббота,
как успело время пронестись?
А к субботе главная забота —
выпивкой в достатке запастись.
«Испытываю я скорей смущение…»
Испытываю я скорей смущение,
в гостях увидев наглого ребёнка,
однако выражаю восхищение,
поскольку деликатен, как болонка.