там было больно, там – обидно,
а несколько попалось мест,
где стало пакостно и стыдно.
«С юных лет любил я чтение…»
С юных лет любил я чтение,
но потом увлёкся чтивом,
отдавая предпочтение
заскорузлым детективам.
«Внутри себя, как по пустыне…»
Внутри себя, как по пустыне,
порой угрюмо я скитаюсь,
и об усохшие святыни
довольно часто спотыкаюсь.
«Да, я писал не поэтично…»
Да, я писал не поэтично,
да, не хватало дарования,
однако многим симпатична
была такая графомания.
«Забавна мне судьба моя…»
Забавна мне судьба моя
и мне доставшаяся доля:
уж в очень разные края
меня ссылала Божья воля.
«Забот неисчислимых паутина…»
Забот неисчислимых паутина
опутывает нас до самой старости;
кончается жестокая рутина,
и мучаемся мы от жалкой жалости.
«Мне одинаково близки…»
Мне одинаково близки
в душе, ничем не озабоченной,
то волны муторной тоски,
то всплески радости беспочвенной.
«Интимной близости с фортуной…»
Интимной близости с фортуной
мне испытать не удалось,
но звон гитары семиструнной
мне говорит: авось, авось.
«Такой кошмар гуляет повсеместно…»
Такой кошмар гуляет повсеместно,
такой повсюду злобности раскат,
что кажется порой: судья небесный
ещё и у подонков адвокат.
«Не только глаз очарование…»
Не только глаз очарование,
но и души увеселение
несло с друзьями пирование;
но убывает население.
«Мой разум, кажется, угас…»
Мой разум, кажется, угас,
я жалкой слабостью томим:
вчера приснился унитаз,
и я воспользовался им.
«Вертится пластинка дней моих…»
Вертится пластинка дней моих,
песни мне поёт однообразные,
я почти не вслушиваюсь в них,
празднуя мои досуги праздные.
«Готов оставить мир в золе…»
Готов оставить мир в золе
крутой маньяк большого звания,
чтоб сохранились на земле
следы его существования.
«Восемьдесят пять совсем не шутка…»
Восемьдесят пять совсем не шутка —
грустно, только масса интересного:
кроме увядания рассудка,
много ухудшения телесного.
«Никто не знает наперёд…»
Никто не знает наперёд,
что с ним на той неделе будет,
и что случится с ним вот-вот;
лишь потому нормальны люди.
«Поездил я по разным городам…»
Поездил я по разным городам,
на сотне шумных пьянок я присутствовал,
и много видел я прелестных дам,
но только ничего я к ним не чувствовал.
«Что нужно для душевного спокойствия?…»
Что нужно для душевного спокойствия?
Свобода и немного продовольствия.
А лично мне ещё необходима
и выпивка слегка, и струйка дыма.
«Вчера смотрел отменное кино…»
Вчера смотрел отменное кино,
убийствам посвящённое и кражам,
и не с ментами был я заодно,
а с дерзким и преступным персонажем.
«Как будто это страшный сон…»
Как будто это страшный сон:
везде сплошная жидовня,
и виски пьёт жидомасон,
жидобандеровцу звоня.
«Я нынче думал о себе…»
Я нынче думал о себе,
о том, что грустен жизни вечер,
и о сложившейся судьбе,
которой вечно я перечил.
«Забавно мне моё предчувствие…»
Забавно мне моё предчувствие
и дар ничуть не унывать,
что никому моё отсутствие
не помешает выпивать.
«Ловлю погодные прогнозы…»
Ловлю погодные прогнозы,
опаску стыдную гоня,
что непомерные морозы —
плюс десять завтра ждут меня.
«Олег отомстил неразумным хазарам…»
Олег отомстил неразумным хазарам.
Но дети рождались, и внуки…
И ныне они по всемирным базарам
торгуют дарами науки.
«Да, судил весьма скоропалительно…»
Да, судил весьма скоропалительно
я про всё, что видел на веку;
нынче даже вспомнить унизительно,
как ярлык я клеил на скаку.
«Наших жизней неровные линии…»
Наших жизней неровные линии
оборвутся однажды и вдруг;
будет небо такое же синее,
и такими же – песни пичуг.
«Я получал весьма самостоятельно…»
Я получал весьма самостоятельно
нехитрые познания свои,
поэтому я слаб образовательно,
но много понимаю о любви.
«Много разных мнений есть на свете…»
Много разных мнений есть на свете,
разные умы их создают,
мы легко заходим в эти сети
и немедля чувствуем уют.
«Мойте осторожно стариков…»
Мойте осторожно стариков:
хоть у большинства больное сердце,
старческий задор порой таков —
бабе не под силу отвертеться.
«Умение людей расчеловечить…»
Умение людей расчеловечить,
лишив их осознания греха
и выложив идею им на плечи —
мечта почти любого пастуха.
«Память шепчет: «Лишнее сотри…»
Память шепчет: «Лишнее сотри,
мне противно рыться в этом слое».
Я бы вымыл память изнутри,
чтоб унять живучее былое.
«Сирена воздушной тревоги…»
Сирена воздушной тревоги,
покой и заботы нарушив,
ещё и подумать о Боге
зовёт несозревшие души.
«Я, будущая горсть земного праха…»
Я, будущая горсть земного праха,
ругался так на блядство в этом мире,
что сдохли от неслыханного страха
все тараканы, жившие в сортире.
«Мой образ жизни нынче – крайне смутный…»
Мой образ жизни нынче – крайне смутный,
последний не торопится звонок,
а ветер в голове моей – попутный,
заботливо несёт он мой челнок.
«Снится ящерице – стала крокодилом…»
Снится ящерице – стала крокодилом,
всё живое ей доступно для съедения;
и забавно мне, что маленьким мудилам
снятся именно такие сновидения.
«Живу теперь в такой ленивой неге…»
Живу теперь в такой ленивой неге,
забросив сочинительства херню,
что мыслей одиночные побеги
немедля усыхают на корню.
«Отшумели житейские бури…»
Отшумели житейские бури,
есть достаток какой-никакой,
и под небом чистейшей лазури
я вкушаю тревожный покой.
«Неведомое мне корней сплетение…»
Неведомое мне корней сплетение
и память пережитого всего
поддерживают слабое цветение
хиреющего духа моего.
«Укору свыше неподсуден…»
Укору свыше неподсуден,
жуя житейское меню,
я из обеденных посудин
бутылку выше всех ценю.
«Напрасно сил обережение…»
Напрасно сил обережение —
они ушли, чего беречь?
Но жаль моё воображение —
куда оно могло утечь?
«Плохо со зрением, плохо со слухом…»
Плохо со зрением, плохо со слухом,
высох органчик, без устали певший,
только подобно бессовестным мухам
лезут мыслишки в чердак оскудевший.
«Хоть был я усерден и стоек…»
Хоть был я усерден и стоек,
напрасно пропали труды:
и корень учения горек,