и вмиг зачерствели плоды.
«Когда в тюрьме я дивно прохлаждался…»
Когда в тюрьме я дивно прохлаждался
и зэков изучал дурное племя,
я так тогда рифмовкой наслаждался,
что помню очень светлым это время.
«Вот и кончается путь…»
Вот и кончается путь.
Долго текла благодать;
существования суть
я не сумел разгадать.
«Когда-то, наивным безусым юнцом…»
Когда-то, наивным безусым юнцом —
а годы такие ведь были же —
я фильмы любил со счастливым концом.
Состарясь, люблю я такие же.
«Сквозь чёрные тучи событий…»
Сквозь чёрные тучи событий,
исполненных дикой дремучести,
бесчисленны светлые нити
упрямой еврейской живучести.
«Я не держу ничуть в секрете…»
Я не держу ничуть в секрете,
что спал бы сутки напролёт,
и только мысль о сигарете
меня железно встать зовёт.
«Ушли поэты. Выдохся огонь…»
Ушли поэты. Выдохся огонь.
С достоинством служа добру и злу,
на смену им явилась шелупонь,
рифмующая пепел и золу.
«На старости лет неминуем разлом…»
На старости лет неминуем разлом
в чертах увядающей личности:
остались уже в невозвратном былом
приметы моей симпатичности.
«В жизни много оттенков, нюансов…»
В жизни много оттенков, нюансов,
отголосков, деталей, фрагментов,
и мотив недостатка финансов —
не из самых ведущих моментов.
«Еврей хронически раздвоен…»
Еврей хронически раздвоен:
стране, где он завёл семейство,
он патриот и даже воин,
но глухо в нём бурлит еврейство.
«Я Богу благодарен безусловно…»
Я Богу благодарен безусловно
за то, что удостоил жить и быть,
прошу теперь я нагло и нескромно
на пару-тройку лет меня забыть.
«Мы врём себе зря, что природа простит…»
Мы врём себе зря, что природа простит:
едва лишь сошлись обстоятельства,
природа немедля с жестокостью мстит
за наше над ней надругательство.
«Я не бегал в спортивные секции…»
Я не бегал в спортивные секции,
не совался в общественный трёп,
не ходил на научные лекции,
но читал я подряд и взахлёб.
«Такого нету измерения…»
Такого нету измерения,
но показал двадцатый век,
какого может озверения
достичь обычный человек.
«В поэзии ничуть не разбираясь…»
В поэзии ничуть не разбираясь,
по сути дела будучи невеждой,
я всякую талантливую завязь
с восторгом принимаю и с надеждой.
«Вещатели грядущего, пророки…»
Вещатели грядущего, пророки,
о будущем имеющие мнение,
ещё не предсказали миру сроки;
а сроки существуют тем не менее.
«Насчёт высоких и серьёзных…»
Насчёт высоких и серьёзных
людей мы сколько бы ни спорили,
а пара-тройка лиц навозных
всегда находятся в истории.
«Во мне весьма окрепло ощущение…»
Во мне весьма окрепло ощущение,
болевшее внутри уже давно,
что полное от рабства очищение
России никогда не суждено.
«Любовных я уже не жду объятий…»
Любовных я уже не жду объятий,
отпели в наших рощах соловьи;
но вот сижу я вечером в халате,
и низменны все помыслы мои.
«Я теперь бородой украшен…»
Я теперь бородой украшен
без малейших следов опрятности,
а старения гнусный шашель
съел былые черты приятности.
«Жил я не напрасно и не зря…»
Жил я не напрасно и не зря,
жизнь моя – не полная потеря:
лютым озарением горя,
я писал, надеясь и не веря.
«Всего милей мне во сто крат…»
Всего милей мне во сто крат,
что мне стакан – большой приятель,
что духом я аристократ,
а в жизни – мелкий обыватель.
«В разных странах сегодня меня вспоминали…»
В разных странах сегодня меня вспоминали,
говоря, что не выпить нельзя;
мне отрадна судьба, у которой в финале
остаются живые друзья.
«Никакой могучий ураган…»
Никакой могучий ураган —
кроме рукотворного однажды —
не сметёт роскошный балаган
жизней наших, полных вечной жажды.
«Пытался умничать и я…»
Пытался умничать и я,
и философствовал по малости,
а что не вышло ни хуя —
большая радость в утлой старости.
«Ничуть сомнением не мучая…»
Ничуть сомнением не мучая,
а как заслуженное звание
троянский конь благополучия
легко вселяется в сознание.
«Понял я в самый раз, а не поздно…»
Понял я в самый раз, а не поздно,
осознал много раньше, чем многие,
что к себе относиться серьёзно
могут только душевно убогие.
«Я стихи не пропитывал ядом…»
Я стихи не пропитывал ядом,
лишь усмешкой дышала строка,
просто слишком текла она рядом,
ядовитой неволи река.
«Смотрю на всё доброжелательно…»
Смотрю на всё доброжелательно,
не жду ни ада я, ни рая;
к финалу я готовлюсь тщательно,
свои стишки перебирая.
«В уют я окунулся с головой…»
В уют я окунулся с головой,
и с возрастом живу я в унисон,
мой кайф теперь – сугубо бытовой:
еда, немного выпивки и сон.
«Я трачу время жизни, я транжир…»
Я трачу время жизни, я транжир,
каких немало водится на свете;
я здесь такой случайный пассажир,
что мой уход навряд ли кто заметит.
«Долго жил я поперёк…»
Долго жил я поперёк
общего течения,
заслужив за что упрёк
в виде заключения.
«Когда порой встречаю прохиндея…»
Когда порой встречаю прохиндея —
в замашках, разговоре, поведении,
я в нём подозреваю иудея,
не спрашивая о происхождении.
«Когда доживу до последнего дня…»
Когда доживу до последнего дня,
то очень хочу между прочим,
чтоб маску посмертную сняли с меня
и нос мой был чуть укорочен.
«Кончается земное приключение…»
Кончается земное приключение.
Отсюда мы уходим в никуда;
но смутное душевное свечение
потомков посещает иногда.
«Помню много прекрасных имён…»
Помню много прекрасных имён,
а людей этих нету теперь;
я когда-то был очень умён,
но у старости много потерь.
«Печальна горечь понимания…»
Печальна горечь понимания,
а я додумался, нахал:
на все людские упования
Творец сочувственно чихал.
«Конечно, я мыслитель небольшой…»
Конечно, я мыслитель небольшой,
к тому же размышляю очень сухо,
но то, что называется душой, —
невидимый клочок Святого Духа.
«Мужик живёт в ладу с женой…»
Мужик живёт в ладу с женой
и бережёт свою жену,
поскольку спит не с ней одной
и чувствует свою вину.
«Струн мировых не трогал я ничуть…»
Струн мировых не трогал я ничуть
и в этом был, по-моему, не прав,
описывал я свой убогий путь,
на струны мировые наплевав.
«Моя нора, пещера, скорлупа…»
Моя нора, пещера, скорлупа,