хотя мала, но в ней совсем не тесно,
а жизнь моя глуха, полуслепа
и никому уже не интересна.
«Собачья сколотившаяся стая…»
Собачья сколотившаяся стая
во время беспокойных перемен,
в количестве заметно возрастая,
становится компанией гиен.
«Мысли бегут, как волна за волной…»
Мысли бегут, как волна за волной.
– Что загрустил ты, чудак?
– Сказано это давно и не мной,
мой уже высох чердак.
«Я жил достойно и упрямо…»
Я жил достойно и упрямо,
и жалоб не было ни звука,
но старости глухая драма
теперь меня колеблет, сука.
«Не философствуй зря, философ…»
Не философствуй зря, философ,
дождись судьбы своей конца:
на большинство твоих вопросов
ответы – только у Творца.
«Мне многое осталось непонятным…»
Мне многое осталось непонятным:
загадка, например – моё сознание;
вдогонку к изобильным белым пятнам —
зачем рождён и жил, непонимание.
«Мой телевизор и компьютер…»
Мой телевизор и компьютер —
вестей о мире излучатели,
но я светлею с той минуты,
когда нажал на выключатели.
«Хитроумны бабы-стервы…»
Хитроумны бабы-стервы,
хмуро думаешь порой:
если я у ней не первый,
то навряд ли, что второй.
«Наверно, это свойство духа…»
Наверно, это свойство духа,
а может быть, – усталость плоти:
ко мне приходит расслабуха
от первой мысли о работе.
«Широкие трудящиеся массы…»
Широкие трудящиеся массы
желают и себе, и всем товарищам,
везде чтоб изобильно были кассы,
и деньги выдавали всем желающим.
«Всё тянется с весьма далёкой древности…»
Всё тянется с весьма далёкой древности —
заботы о семье, здоровье, деле;
трагедия дремучей повседневности —
в безвыходности этой канители.
«Когда я вечером курю…»
Когда я вечером курю,
сижу в заветной нише,
и отовсюдное «хрю-хрю»
мне слышно много тише.
«Бесчисленны мои несовершенства…»
Бесчисленны мои несовершенства,
и пользуюсь умом я очень дюжинным,
что вовсе не влияет на блаженство,
с которым выпиваю я за ужином.
«Угасла моя сочинялка…»
Угасла моя сочинялка,
потухла средь белого дня,
не то, чтобы мне её жалко,
но жизнь опустела моя.
«Неисчислимые потери…»
Неисчислимые потери
сопровождают жизнь любую,
но всё равно мы тупо верим
в заботу свыше всеблагую.
«Судьба моя течёт легко и плоско…»
Судьба моя течёт легко и плоско,
ни взлётов уже нету, ни снижений,
явилась лишь печально и неброско
замедленность любых телодвижений.
«Обычный человек, он существо…»
Обычный человек, он существо,
которое понять совсем не сложно, —
он тянется туда, где большинство:
уютно, безопасно и надёжно.
«Доживая последние годы…»
Доживая последние годы,
ибо судьбы у смертных конечны,
я хотел бы признать, что уроды
на земле повсеместны и вечны.
«Понял я чрезвычайно немного…»
Понял я чрезвычайно немного,
но понять нечто главное смог:
цель у жизни – дойти до порога
и спокойно шагнуть за порог.
«Кончается срок мой земной…»
Кончается срок мой земной,
и чудо меня окружает:
нельзя не гордиться страной,
которая всех раздражает.
«Время не ослабит свою хватку…»
Время не ослабит свою хватку,
просто так устроено старение:
жизненной энергии нехватку
застилает умиротворение.
«Вымирает моё поколение…»
Вымирает моё поколение,
похоронный не молкнет мотив,
а гиен молодых наслоение
не сулит никаких перспектив.
«Я по земле пока ещё тащусь…»
Я по земле пока ещё тащусь,
вкушая этой жизни обаяние,
и радуюсь, но более – страшусь,
что после смерти будет воздаяние.
«Разность эту как ни назови…»
Разность эту как ни назови,
есть наверняка её причины:
пишут поэтессы о любви
чаще и печальней, чем мужчины.
«Я смотрю раскрытыми глазами…»
Я смотрю раскрытыми глазами
это непрерывное кино:
залитое кровью и слезами,
грязь и благодать несёт оно.
«Но даже пусть я мелкое создание…»
Но даже пусть я мелкое создание,
погрязшее в убогом естестве,
однако мне присуще сострадание,
которое и с совестью в родстве.
«Мне вроде бы не свойствен дух наживы…»
Мне вроде бы не свойствен дух наживы,
мне чужд и накопительства угар;
я счастлив, что покуда все мы живы;
но радует меня и гонорар.
«Я выпиваю каждый вечер…»
Я выпиваю каждый вечер:
не выпил – тянет размышлять,
и грузно валится на плечи
былого тягостная кладь.
«Пославши всем сердечные приветы…»
Пославши всем сердечные приветы,
я стану ждать мучительства в аду,
однако без последней сигареты
я всё-таки отсюда не уйду.
«Все мои задумки и затеи…»
Все мои задумки и затеи,
даже когда явно были шансы,
рушились от пакостной идеи,
что нужны для этого финансы.
«Слова имеют запах, вкус и цвет…»
Слова имеют запах, вкус и цвет,
и вес у них заметный тоже есть,
и если это чувствовал поэт,
то стоит как-нибудь его прочесть.
«Как везде меняется пространство!..»
Как везде меняется пространство!
Как бегут потоки новостей!
В мире неизменны только пьянство,
глупость и зачатие детей.
«В жизни много различных тревог…»
В жизни много различных тревог,
есть пути, где тревоги – лихие;
из несхожих житейских дорог
интересней вначале такие.
«Забавы ещё есть у старика…»
Забавы ещё есть у старика:
пока меня на небо не зовут,
я дую иногда на облака,
и сразу веселей они плывут.
«Какое дальше будет время…»
Какое дальше будет время,
не знаю – нет оттуда звуков,
но я туда закинул семя —
теперь уже и в виде внуков.
«Моя житейская тропа…»
Моя житейская тропа
была возвышенна едва ли,
шваль, шелупонь и шантрапа
её изрядно оживляли.
«Грустить – моё исконное призвание…»
Грустить – моё исконное призвание,
однако, наблюдая жизнь живую,
я часто ощущаю ликование,
что всё ещё на свете существую.
«Быть может, я наивен от того…»
Быть может, я наивен от того,
что хлипкое у мыслей основание:
чуть более узнав, чем ничего,
я начисто прервал образование.
«К зиме перелётная птица…»
К зиме перелётная птица
на солнечный тянется юг,
у нас ей легко поселиться —
знакомые лица вокруг.
«Увы, но весьма под вопросом…»
Увы, но весьма под вопросом
талант, вызывающий спор:
слова его льются поносом,
а с мыслями – грустный запор.
«Любой запуганный народ…»
Любой запуганный народ —
не зря загадка для науки:
когда ему заткнули рот,