Еврея тянет в синагогу —
на то бедняга и еврей, —
чтобы слегка напомнить Богу
о жизни горестной своей.
«Догадки, вымыслы, прозрения…»
Догадки, вымыслы, прозрения
тревожат разум и задор,
а дух игры и воспарения
легко клюёт на чистый вздор.
«Неверующий, но религиозный…»
Неверующий, но религиозный,
хотя ни в чём подобном не замечен,
я думаю, что мир наш – не бесхозный,
а неким тайным силам подопечен.
«Забавно мне, что делаюсь бодрей…»
Забавно мне, что делаюсь бодрей
и чудится ума высоколобость,
когда вдруг вспоминаю, что еврей
и есть во мне какая-то особость.
«Известен я довольно многим…»
Известен я довольно многим,
изрядно многим я приятен,
а сам себе кажусь убогим
из-за душевных тёмных пятен.
«Закаты, сумерки и тьма…»
Закаты, сумерки и тьма
мудрей, чем зори и рассветы:
по вечерам игра ума
куда щедрей на пируэты.
«Я вжился в домашние тапочки…»
Я вжился в домашние тапочки,
а в дом наш – душе во спасение —
влетают осенние бабочки,
что были когда-то весенние.
«Забавно мне думать об этом…»
Забавно мне думать об этом,
по сути – о жизни самой,
где тьма рассекается светом,
а свет поглощается тьмой.
«Вчера потоком лились мысли…»
Вчера потоком лились мысли
без напряжения натужного,
меж них и те, что чуть подкисли
от ожиданья слова нужного.
«Судный день. Сегодня в небесах…»
Судный день. Сегодня в небесах,
нам незримых в нашей темноте,
ангел измеряет на весах
зло, добро и скупость в доброте.
«Я не тонул в напористых трудах…»
Я не тонул в напористых трудах,
не дёргался бежать, едва проснувшись,
и о бездельно прожитых годах
ничуть не сожалею, обернувшись.
«Увы, назойливо, как муха…»
Увы, назойливо, как муха,
как жертву жаждущая плеть,
желанье творческого духа
суметь себя запечатлеть.
«Во всей свирепой непреложности…»
Во всей свирепой непреложности
прошёл мой век по большей части,
упущенные мной возможности
вполне составили бы счастье.
«Все недуги, болезни и хворости…»
Все недуги, болезни и хворости
нападают на нас по-предательски,
но проходят надёжно и вскорости,
если к ним отнестись наплевательски.
«– Ты довольно скоро к Богу…»
– Ты довольно скоро к Богу
в путь направишься, спеша…
– Надо выпить на дорогу, —
мне ответила душа.
«Сотрёт забвение следы…»
Сотрёт забвение следы
восторгов наших и сомнений,
и напрочь высохнут пруды
бессмертных наших сочинений.
«Пускай мои заметки неудобны…»
Пускай мои заметки неудобны,
но вижу я проблему наших дней:
настолько бесы ангелам подобны,
что стало понимание трудней.
«Весь день теперь живу в халате…»
Весь день теперь живу в халате,
почти забыл о внешнем мире,
но помню, помню о лопате,
которой землю рыл в Сибири.
«Хотел бы я до самой смерти…»
Хотел бы я до самой смерти
писать различную херню;
когда меня прихватят черти,
последний стих я сочиню.
«Повесят на помин моей души…»
Повесят на помин моей души
какой-нибудь портрет в нехитрой раме;
один исход уже я совершил,
теперь вот и второй не за горами.
«Странные творятся времена…»
Странные творятся времена:
глазу и рассудку не видны,
в воздухе витают семена
злобы, безрассудства и войны.
«Я в молодости тоже не спешил…»
Я в молодости тоже не спешил,
компания друзей меня манила;
такие пил я крепкие ерши,
что даже через день ещё тошнило.
«Детство – это краткая преамбула…»
Детство – это краткая преамбула,
где мечтать легко невероятно,
а потом идёт такая фабула,
что нередко хочется обратно.
«Я вдохновеньем редко вспыхивал…»
Я вдохновеньем редко вспыхивал,
зато всем жанрам вопреки
я невпихуемое впихивал
в четыре маленьких строки.
«По счастью, дух свободы соприроден…»
По счастью, дух свободы соприроден
и свойствен с ранней молодости мне;
уехал я на волю, а свободен
я был всегда. Особенно в тюрьме.
«У меня есть черта безусловная…»
У меня есть черта безусловная
и не редко о ней сожаление:
местечкова моя родословная
и весьма местечково мышление.
«По-моему, всерьёз несчастны…»
По-моему, всерьёз несчастны,
упрёки шлют не зря природе —
одни лишь только педерасты,
когда партнёра не находят.
«Мне не нужна индусская нирвана…»
Мне не нужна индусская нирвана
и весь их образ мыслей совокупно:
при помощи любимого дивана
нирвана безотказно мне доступна.
«Пророки, провозвестники, предтечи…»
Пророки, провозвестники, предтечи
растаяли в эпоху паровоза,
любой из них себя увековечил
несбыточностью данного прогноза.
«На старости жизнь и проста, и легка…»
На старости жизнь и проста, и легка,
ничто не тревожит покой старика…
Лишь женской груди очертания
туманные будят мечтания.
«Под сенью голубого небосвода…»
Под сенью голубого небосвода —
несчётно всякой твари беспорочной,
и только наша лютая порода
способна погубить сей мир непрочный.
«Разумом прихотливым…»
Разумом прихотливым
Бог сочинил нам средство:
чтоб умереть счастливым,
старец впадает в детство.
«Один старик, уже довольно древний…»
Один старик, уже довольно древний,
с распахнутой и благостной душой,
всех девок перетрахавший в деревне,
сказал: «Пора мне в город небольшой».
«Выше мужиков ценю я женщин…»
Выше мужиков ценю я женщин:
чувствуют они гораздо тоньше,
творческой способности в них меньше,
но о жизни знают они больше.
«Я обучился бальным танцам…»
Я обучился бальным танцам…
Объявлен я лауреатом…
И стал я вегетарианцем…
Проснулся я, ругаясь матом.
«Роскошные ходят шалавы…»
Роскошные ходят шалавы,
одеты они лишь в исподнее…
Наверно, предчувствие славы
мешает уснуть мне сегодня.
«Забавная ниточка есть…»
Забавная ниточка есть
меж разных на вид информаций:
любитель с советами лезть
и на хуй готов отправляться.
«Все затрещины, все оплеухи…»
Все затрещины, все оплеухи,
что терпел я в той первой отчизне,
ничего не убавили в духе
моего восхищенья от жизни.
«Российских всех несчастий был я эхо…»
Российских всех несчастий был я эхо,
вполне своим, однако, стал едва ли,
в Израиль я затем и переехал,
чтобы меня тут русским называли.
«Опять наедине с листом бумажным…»
Опять наедине с листом бумажным
сижу я. На дворе совсем темно.
Повеяло в окошко ветром влажным.