И выпить мне пора уже давно.
«Душевно я вполне здоровый вроде…»
Душевно я вполне здоровый вроде,
но знаю, чем так часто удручён:
я воздухом двух очень разных родин
навеки безнадёжно облучён.
«Когда-то, полон мыслей авантюрных…»
Когда-то, полон мыслей авантюрных,
готов я был явить любую лихость,
а после из-за веяний культурных
обрёл благоразумие и тихость.
«Слова к разным мыслям я сам подбирал…»
Слова к разным мыслям я сам подбирал:
ищу, нахожу их и клею;
а то, что я многих коллег обокрал, —
о том я ничуть не жалею.
«Мне жить ещё нисколько не обрыдло…»
Мне жить ещё нисколько не обрыдло,
но страшно, чтоб судьбой не привело
до времени, когда в России быдло
опять разинет зверское хайло.
«Время вскрывает архивы секретные…»
Время вскрывает архивы секретные
и – словно тени из праха —
чёрные годы встают беспросветные,
полные крови и страха.
«Как-то убедился я с годами…»
Как-то убедился я с годами,
что нужна поэзия греховная,
что моими горькими плодами
горечь утоляется духовная.
«Не учил я ничему и никого…»
Не учил я ничему и никого,
ни к кому не обращал хвалу и взбучку,
а учил только себя я самого,
в результате получивши недоучку.
«Служение высокому чему-то…»
Служение высокому чему-то
достало и меня своими соками:
весь век в душе тишком бурлила смута —
желание причастности к высокому.
«Когда вовсю цветёт культура…»
Когда вовсю цветёт культура
и занимается заря,
весьма растёт макулатура
творцов вторичного сырья.
«Из этой жизни уходя…»
Из этой жизни уходя,
доверив душу Божьей милости,
полям дождей желаю я,
вождям – ума и справедливости.
«Я никуда уже не зван…»
Я никуда уже не зван
и никому уже не нужен,
и только старый друг диван
ещё вполне со мною дружен.
«Я не грустил, заметив как-то…»
Я не грустил, заметив как-то,
что правдой как ни дорожи,
противоборство лжи и факта
выходит чаще в пользу лжи.
«Когда густеет запах рабства…»
Когда густеет запах рабства,
то власть немедля щерит пасть,
и наглость хамского похабства
тогда легко являет власть.
«Свобода часто нам некстати…»
Свобода часто нам некстати,
она законом стеснена.
А долг? А совесть? В результате
неволи тягостней она.
«Я часто читаю, не веря…»
Я часто читаю, не веря:
какое кошмарное скотство!
Ведь это не люди, а звери,
с людьми – только внешнее сходство.
«Знавал и я взаимность женскую…»
Знавал и я взаимность женскую,
и в миг, дарованный судьбой,
срывал я маску джентльменскую
и становился сам собой.
«Когда с меня спросят – на свете не этом…»
Когда с меня спросят – на свете не этом —
ответ за былые земные дела,
ничуть не замедлюсь я с честным ответом,
что подлости – не было, трусость – была.
«Похоже, я достиг известности…»
Похоже, я достиг известности,
но лишь сильней печаль моя:
в довольно мелкой нашей местности
таких известных – до хуя.
«Нет, не был я прелюбодей…»
Нет, не был я прелюбодей.
Послушный голосу природы,
горячий юный иудей,
я пылко скрещивал народы.
«Да, мерзости много вокруг…»
Да, мерзости много вокруг…
И время везде всё железнее…
И страх, как повсюдный недуг…
Но сколько прекрасной поэзии!
«Увы, во всемирной истории…»
Увы, во всемирной истории —
хоть важный её компонент —
не встретишь такой категории,
как выпивший интеллигент.
«На склоне лет судьбу влача…»
На склоне лет судьбу влача,
питаю дух мой свежей пищей;
боюсь я разве что врача —
вдруг нечто скрытое отыщет?
«Когда пошаливают нервы…»
Когда пошаливают нервы
и жутко тянет на скандал,
то утешает, что не первый,
кто в жизни нервами страдал.
«Уже забыв о юной дури…»
Уже забыв о юной дури,
влачу я старческий мой быт
и не ищу житейской бури;
а мачта гнётся и скрипит.
«Давно хочу я поделиться…»
Давно хочу я поделиться
забавной истиной такой:
кто за рулём не матерится,
тот и водитель никакой.
«Что первые движения души…»
Что первые движения души
обычно благородны – ерунда:
они как раз весьма нехороши,
но мы их усмиряем. Иногда.
«Я твёрдое питаю убеждение…»
Я твёрдое питаю убеждение —
мы часто это видим в полной ясности —
что тихое по жизни поведение
кошмарные в себе таит опасности.
«Глубин моей души я не исследовал…»
Глубин моей души я не исследовал,
попыток даже не предпринимал;
по счастью, не случайно нам неведомо,
что прячет этот тайный арсенал.
«Вчера ещё я жил светло и праздно…»
Вчера ещё я жил светло и праздно,
ничем особо не был озабочен,
а нынче надо мною неотвязно
беда кружит, и страшно это очень.
«Уходит наше время скоротечно…»
Уходит наше время скоротечно,
и дружеская нам нужна рука…
Читатель незнакомый, я сердечно
тебя благодарю издалека.
«Жизнь весьма пустынна на исходе…»
Жизнь весьма пустынна на исходе,
нет уже ни друга, ни врага;
так после весенних половодий
реки обнажают берега.
«Всё время думаю про старость…»
Всё время думаю про старость,
я стал её бытописатель;
поднялся я на верхний ярус;
звонок на выход даст Создатель.
«Один известный парикмахер…»
Один известный парикмахер,
ища небес расположение,
безбожный мир пославши на хер,
в монахи принял пострижение.
«Плетни, заборы и границы…»
Плетни, заборы и границы,
и прочее, что им подобно, —
всё пустяки для вольной птицы,
пока она летать способна.
«В несовершенствах мироздания…»
В несовершенствах мироздания
видна халтурности печать,
но только Божии создания
об этом склонны промолчать.
«На службе дамы сухо сдержанны…»
На службе дамы сухо сдержанны,
как будто страсти не подвержены,
а ночью с неба Азвоздам
глядит на ёбкость этих дам.
«Об истине, добре и красоте…»
Об истине, добре и красоте —
без риска оскорбить или поссориться
охотнее других болтают те,
кому темна помянутая троица.
«Угрюм сегодня просветитель…»
Угрюм сегодня просветитель,
душа болит от возмущения:
реальность – быстрый вытрезвитель
хмельной идеи просвещения.
«Чтоб не тревожить нервную систему…»
Чтоб не тревожить нервную систему
и пьяный дух нахлынувшего братства,
я сразу умолкал, попав на тему
всеобщего сегодняшнего блядства.
«Для чего и как мы пишем разный бред…»
Для чего и как мы пишем разный бред,