не прочёл я ни в одной учёной книжке;
в голове моей – сумбур и винегрет,
но родятся и скребутся в ней мыслишки.
«Ох, не был я благочестив…»
Ох, не был я благочестив,
хотя силён в житейском опыте:
поводья речи отпустив,
болтал я резво что ни попадя.
«Память нам не шлёт картины прошлого…»
Память нам не шлёт картины прошлого,
если же настойчивы попытки,
сыпется безрадостное крошево —
глупости, случайности, ошибки.
«Ветры времени злы и неистовы…»
Ветры времени злы и неистовы,
но война не взорва́лась пока;
оставаться сейчас оптимистами
очень трудно и стыдно слегка.
«Да, я по духу – стрекоза…»
Да, я по духу – стрекоза,
заметна ветреность моя,
но я смотрю себе в глаза
и вижу мерзость муравья.
«Мы не верим и верим, о всём неземном…»
Мы не верим и верим, о всём неземном
нескончаемы всюдные прения;
но утешно подумать о мире ином
в невесёлое время старения.
«Мы по друзьям когда скучаем…»
Мы по друзьям когда скучаем,
то встреча мыслится по-русски:
поговорить – но не за чаем
и с малой порцией закуски.
«Теперь ничуть я не верю чуду…»
Теперь ничуть я не верю чуду,
а вижу всё как на самом деле:
рождённый ползать уже повсюду,
а кто летает, те пролетели.
«Конечно, есть большая разница…»
Конечно, есть большая разница,
однако всё же не зря повисли:
два полушария у задницы
о чём-то втайне, но тоже мыслят.
«Уже не герои мы устных былин…»
Уже не герои мы устных былин,
из чудом живых простофиль мы,
и весь остающийся адреналин
мы тратим на кинофильмы.
«Распахнутся насквозь небеса…»
Распахнутся насквозь небеса,
сто незримых потянется нитей,
и пойдут на земле чудеса
неожиданных светлых событий.
«Увы, но смотрит вся страна…»
Увы, но смотрит вся страна,
как лепит подлая команда
ту смесь сиропа и гавна,
что источает пропаганда.
«Трактуя поведение своё…»
Трактуя поведение своё,
оправдывать себя имею склонность:
мне нравится невежество моё,
оно уютней, чем осведомлённость.
«Спасительный живёт во мне рефлекс…»
Спасительный живёт во мне рефлекс:
ища себе покоя благодать,
политику, религию и секс
давно я избегаю обсуждать.
«Многие беды меня миновали…»
Многие беды меня миновали,
ибо от них я избавился вроде,
лагерь опять я бы вынес едва ли,
очень изнежился я на свободе.
«В мир иной ушли все гении…»
В мир иной ушли все гении,
за собой захлопнув двери
и оставив в одурении
тех, кто им себя доверил.
«Когда б я пил без просыпа…»
Когда б я пил без просыпа
и нёс похмельный брех,
то в качестве философа
имел бы я успех.
«Тянутся по небу облака…»
Тянутся по небу облака,
наглухо застелена кровать,
лучшая забава старика —
часто понемногу выпивать.
«Не надо излишних деталей…»
Не надо излишних деталей,
не знаю проблемы название,
однако частицы фекалий
проникли у многих в сознание.
«Мы хотя по духу не скитальцы…»
Мы хотя по духу не скитальцы,
но и близким ясно, и соседям:
все мы в мире этом постояльцы,
и куда-то скоро переедем.
«– Ужель тебе себя не жалко…»
– Ужель тебе себя не жалко,
ведь за себя ты сам в ответе! —
мне прошептала зажигалка
на двадцать первой сигарете.
«И нравился я людям разным…»
И нравился я людям разным
в ту пору давнюю заветную;
одним – за явно светлый разум,
другим – за глупость беспросветную.
«Под гипнозом жил я, в мираже…»
Под гипнозом жил я, в мираже,
и не знал ни страха, ни печали;
а когда опомнился, уже
поздно было: в двери постучали.
«Везде разливы мракобесия…»
Везде разливы мракобесия,
и спорить вовсе не с руки;
не будет в мире равновесия,
пока гуляют мудаки.
«Пята истории кошмарно тяжела…»
Пята истории кошмарно тяжела,
ей миллионы – жалкая ничтожность;
но ход её слепой пережила
одна довольно малая народность.
«Сегодня с самого утра…»
Сегодня с самого утра
убогий вышел день:
и не писалось ни хера,
и в мыслях дребедень.
«Долго я на свете гостевал…»
Долго я на свете гостевал,
в памяти немало светлых пятен;
крышу я не знаю, а подвал
мне вполне известен и понятен.
«Забавна эта Божья бухгалтерия…»
Забавна эта Божья бухгалтерия,
смотря со стороны холодным глазом:
чем круче и искуснее материя,
тем жиже и слабее дух и разум.
«Отменное искусство – медицина…»
Отменное искусство – медицина,
хотя ещё не в силах исцелять
ни всяческого сукиного сына,
ни даже начинающую блядь.
«Плывут средневековые туманы…»
Плывут средневековые туманы,
и снова скоро станут нам видны
алхимики, астрологи, шаманы
и просто городские колдуны.
«А если Бог на небе всё же есть…»
А если Бог на небе всё же есть
и видит всё на свете Божий глаз,
то надо выпивать – и в Божью честь,
и чтобы не смотрел Господь на нас.
«Стала память худа – просто дыры везде…»
Стала память худа – просто дыры везде,
я восторгом печаль избываю:
я готовлюсь к допросу на Страшном суде
и заранее всё забываю.
«Учился в школе я легко…»
Учился в школе я легко,
тихоней был всегда,
и я пошёл бы далеко,
но я не знал – куда.
«Напрасны философские уловки…»
Напрасны философские уловки
и все порывы мысли совокупно,
поскольку никакой формулировке
понятие свободы недоступно.
«По жизни всякого дерьма…»
По жизни всякого дерьма
встречал я без числа,
и в этом смысле мне тюрьма
немного принесла.
«Российской выпечки еврей…»
Российской выпечки еврей,
какой ни есть герой,
про вкус тюремных сухарей
он думает порой.
«Природы человека наблюдатель…»
Природы человека наблюдатель,
и руку с пульса жизни не снимая,
со многими людьми я был приятель —
отсюда и тоска моя немая.
«Много я учёных книг обшарил…»
Много я учёных книг обшарил,
чтоб узнать о химии любви;
вывихом обоих полушарий
кончились искания мои.
«В бедлам земной однажды брошен…»
В бедлам земной однажды брошен
с его мечтами и заботами,
бывал я часто огорошен
его жестокими щедротами.
«Сказочно в загадочной России…»
Сказочно в загадочной России
дивное пейзажное убранство…
Миллионы кровью оросили
это душегубное пространство.
«Без усилий, незримо для глаз…»
Без усилий, незримо для глаз,
каждый день от зари до зари
пыль эпохи ложится на нас