и легко оседает внутри.
«Во мгле тех канувших времён…»
Во мгле тех канувших времён,
почти забытых мной,
когда играл во мне гормон,
я был совсем иной.
«В державных дружбах вечен риск…»
В державных дружбах вечен риск,
что только мелкой ссоры нужно,
чтоб разлетелась вмиг и вдрызг
сердечнейшая дружба.
«Наша совесть у всех не особо чиста…»
Наша совесть у всех не особо чиста,
это очень заметно в истории:
человечество ест мировая глиста
в виде жажды чужой территории.
«Я при беседе докторов…»
Я при беседе докторов
сидел в одном из кресел,
и счастлив был я, что здоров
и им не интересен.
«Выпив кофе, смотрю я на небо…»
Выпив кофе, смотрю я на небо,
просто кверху я гляжу и молчу —
то ли жду появления Феба,
то ли, кто это, вспомнить хочу.
«Теперь моё сознание двоится…»
Теперь моё сознание двоится,
как будто я ушедших вижу снова:
в реальности вокруг живые лица,
но чудятся мне тени из былого.
«А старость – не просто поганство…»
А старость – не просто поганство,
печально, что с ней заодно
и сузилось жизни пространство,
и стало заметнее дно.
«Дураки, лопоухие лохи…»
Дураки, лопоухие лохи,
ко всему равнодушные зрители —
достояние всякой эпохи,
как герои её и мыслители.
«А на что я жизнь мою потратил?…»
А на что я жизнь мою потратил? —
я спросил себя как очевидца.
А на то, чтоб века на закате
вспомнить обо всём и не стыдиться.
«Однажды каждый обречён…»
Однажды каждый обречён
на мрак покоя чистого;
путь этот сильно облегчён
тому, кто верит истово.
«Годы проживал я не бездарно…»
Годы проживал я не бездарно:
я не лез к наградам и в чины,
я всё время думал благодарно,
как забавно мы сочинены.
«С самим собой болтая ни о чём…»
С самим собой болтая ни о чём,
спросил: «Я что, действительно поэт?»
И не был я нисколько огорчён,
услышавши решительное «нет».
«Я радуюсь тому, что я еврей…»
Я радуюсь тому, что я еврей,
и что не беззащитны иудеи,
и что уйду значительно скорей,
чем зло объединит свои идеи.
«Живы мы внутри любых систем…»
Живы мы внутри любых систем,
в нас полно смекалки и дерзания,
мы весь век обходимся лишь тем,
что осталось после обрезания.
«Когда на время молкнут пушки…»
Когда на время молкнут пушки
и тихо шепчутся авгуры,
нас увлекают безделушки
и вездесущие амуры.
«От Бога всем людям завещаны…»
От Бога всем людям завещаны
различных событий причины:
от облика встреченной женщины
теряют рассудок мужчины.
«Унывать я не буду, и пусть…»
Унывать я не буду, и пусть
чаще стала являться с утра
не тоска, не печаль и не грусть,
а угрюмая злая хандра.
«Заметно для ума почти что всякого…»
Заметно для ума почти что всякого,
как Бог в его игре не ограничен:
в земную жизнь мы входим одинаково,
а выход из неё весьма различен.
«Увы, но бытие необратимо…»
Увы, но бытие необратимо,
возможности проносятся гуртом,
и всё, мимо чего прошёл ты мимо,
уже навряд ли встретится потом.
«За весьма умеренную плату…»
За весьма умеренную плату
в залах то убогих, то больших
ставлю я непрочную заплату
на тоску читателей моих.
«Всё юное осталось позади…»
Всё юное осталось позади,
однако любопытен и поныне я:
мне до сих пор забавно, что дожди
приносят в души капельки уныния.
«С утра сегодня думал я печально…»
С утра сегодня думал я печально,
откуда изошла моя порода:
таким уже родился я случайно,
и вышло, что семья не без урода.
«Я храню ещё все заблуждения…»
Я храню ещё все заблуждения
и ещё не боюсь ни черта,
но уже после даты рождения
очень явно возникла черта.
«Что я уехал не напрасно…»
Что я уехал не напрасно,
хотя открылась тягот бездна,
мне было совершенно ясно
ещё задолго до отъезда.
«Последняя сегодня сигарета…»
Последняя сегодня сигарета,
и спать пойду. Всё будет хорошо.
Но душу непрерывно травит это:
вчера ещё один из нас ушёл.
«Напрасны старания меткими фразами…»
Напрасны старания меткими фразами
дойти до потомков цитатами:
все мудрые мысли давно уже сказаны,
записаны и напечатаны.
«Прошли года азарта и горения…»
Прошли года азарта и горения,
уже едва-едва плетусь я к чаю,
но старческого умиротворения
пока что я в себе не замечаю.
«В это время, довольно суровое…»
В это время, довольно суровое,
ибо тело заметно ветшает,
состояние духа херовое
мне смеяться ничуть не мешает.
«Время заката не столь уж и скверное…»
Время заката не столь уж и скверное:
тянется дней караван,
с нами имущество, издавна верное —
книги, бутыль и диван.
«На старости растаяли мечтания…»
На старости растаяли мечтания
проехать этот мир путями разными,
и дивные далёкие скитания
не манят уже душу их соблазнами.
«В культуру вклад я не вносил…»
В культуру вклад я не вносил,
я век отдал порханию,
но помогал по мере сил
свободному дыханию.
«Дороги зла нам не известны…»
Дороги зла нам не известны,
у них затейлива игра,
и часто дьявольски совместны
они с дорогами добра.
«Я на свете прожил много лет…»
Я на свете прожил много лет,
и развеялся грех упования,
что надолго останется след
моего на земле пребывания.
«Весь век я жил сам по себе…»
Весь век я жил сам по себе
и большинству не доверяя,
ведь большинство сродни толпе,
а от толпы не жду добра я.
«Что про себя скажу я в оправдание…»
Что про себя скажу я в оправдание,
когда явлюсь в небесное судилище?
Что честно исполнял моё призвание —
людей я утешал в земном чистилище.
«Мне осенью жалко вождя революции…»
Мне осенью жалко вождя революции:
недвижны скульптуры вождя,
о кепку и голову яростно бьются
холодные струи дождя.
«Во сне у пространства раскрылась калитка…»
Во сне у пространства раскрылась калитка,
и дивную видел я сцену:
«Попытка – не пытка», – шептала улитка,
ползя на кремлёвскую стену.
«К сути всех сегодняшних событий…»
К сути всех сегодняшних событий,
в том числе – значения огромного,
тянутся невидимые нити
из былого, давнего и тёмного.
«Увы, мы часто не по жадности…»
Увы, мы часто не по жадности,
а просто чтобы жить нормально,
легко впадаем в грех продажности,
хотя вполне чисты формально.
«А в социальной иерархии…»
А в социальной иерархии