«Любил я в жизни первой половине…»
Любил я в жизни первой половине
сомнительных людей любое месиво;
однако же, признаться, мне доныне
об этом вспоминать легко и весело.
«Ты напрасно тужишься, философ…»
Ты напрасно тужишься, философ,
чушь из головы не городи,
лучше состругай из ветки посох
и с сумой по миру походи.
«Выслушивал я разные суждения…»
Выслушивал я разные суждения,
они бывали свежи и несвежи,
и вскоре я дошёл до убеждения,
что умные несут херню не реже.
«Божью милость нынче трудновато…»
Божью милость нынче трудновато
выпросить молитвой и постом,
вся планета движется куда-то,
в то, что у кобылы под хвостом.
«У времени мы не были в опале…»
У времени мы не были в опале,
хоть не возили нас автомобили,
но дивные подружки с нами спали,
и ветреные девки нас любили.
«Слегка сегодня был я озадачен…»
Слегка сегодня был я озадачен,
заметив, что в житейской канители
уже себе желаю не удачи,
а здравого ума в ходячем теле.
«Других таких не сыщешь наций…»
Других таких не сыщешь наций,
где б мы ни жили, всё похоже:
еврей не хочет растворяться,
а если хочет, то не может.
«Отрадно в годы на закате…»
Отрадно в годы на закате,
когда почти закончен путь,
вдруг ощутить, насколько кстати
сейчас бы выпить что-нибудь.
«Я к себе домой пускал не всякого…»
Я к себе домой пускал не всякого,
потому что гости – это честь;
всех мы угощали одинаково:
водка и закуски – всё, что есть.
«Признаться в этой горести легко…»
Признаться в этой горести легко:
от музыки держусь я в стороне.
От музыки живу я далеко.
Но музыка звучит порой во мне.
«Возможно, я избыточно серьёзен…»
Возможно, я избыточно серьёзен,
однако же, поклонник созидания,
без веры в Бога стал религиозен,
оглядывая чудо мироздания.
«Уже такое всякое наверчено…»
Уже такое всякое наверчено
о вируса стремительной победе,
что, если всё выслушивать доверчиво,
то крыша обязательно поедет.
«Творцом положена граница…»
Творцом положена граница
познания и тьмы, и света,
но хомо сапиенс резвится,
ничуть не думая про это.
«Натешась вдосталь жизни пиром…»
Натешась вдосталь жизни пиром,
я повторяю вновь и снова:
абсурд и хаос правят миром,
два сына разума земного.
«Её хоть невозможно изучить…»
Её хоть невозможно изучить,
но много в этом чуде интереса:
никак нельзя случайность исключить
из музыки научного прогресса.
«В мире много разных философий…»
В мире много разных философий,
мир они толкуют очень бледно;
я за чашкой утреннего кофе
тоже философствую не бедно.
«Смотрю вокруг я с детским любопытством…»
Смотрю вокруг я с детским любопытством,
давно я поступил в немые зрители,
и мне скорей смешно, с каким бесстыдством
наёбывают мир его властители.
«На небе есть большой чертог…»
На небе есть большой чертог,
там бесы правят временем,
порой туда заходит Бог
и смотрит с одобрением.
«Я не сатирик и не юморист…»
Я не сатирик и не юморист,
я тихий собиратель разной копоти,
и прост я, как бумажный чистый лист,
который заполняют чем ни попадя.
«Давно горжусь, что мой народ…»
Давно горжусь, что мой народ —
весьма таинственное племя:
он городил свой огород
в любом краю в любое время.
«О людях – человек я пожилой…»
О людях – человек я пожилой —
сужу по их невидимому качеству:
у множества в системе корневой
готовность есть и к рабству, и к палачеству.
«Надеюсь, Бог уже простил…»
Надеюсь, Бог уже простил
мне юной скверны грязь,
судьбы свой камень я катил,
почти не матерясь.
«Однажды в порыве одном…»
Однажды в порыве одном
политики взмолятся Богу:
штаны их раздует гавном,
бежать они просто не смогут.
«В суждениях могу я погодить…»
В суждениях могу я погодить,
но что-то нынче знаю вне сомнений:
у женщины желание родить —
основа всех поступков и стремлений.
«С какого-то срока пора собираться…»
С какого-то срока пора собираться,
всё стало темнее и путаней,
энергия жизни из хилого старца
уходит обилием пуканий.
«Я не принёс ни пользы, ни урона…»
Я не принёс ни пользы, ни урона.
Хотя и храм воспел я, и бардак,
но славы низкопробная корона
ни разу не покрыла мой чердак.
«Утраты, находки, потери…»
Утраты, находки, потери,
лихое земное скитание —
уходят в туман возле двери
в иное совсем испытание.
«Сегодня ночью жизнь мою листал…»
Сегодня ночью жизнь мою листал,
ища, что получается в итоге;
когда б я начал с чистого листа,
то раньше бы задумался о Боге.
«Любые разумные доводы…»
Любые разумные доводы
не в силах вождей убедить,
когда для подлянки есть поводы,
и можно легко победить.
«Нет, я не жгу себя дотла…»
Нет, я не жгу себя дотла
трудом на склоне лет,
а на вопросы, как дела,
я на хуй шлю в ответ.
«Пускай вреда обоснование…»
Пускай вреда обоснование
звучит весомо и не праздно,
но алкогольное вливание
душе моей нужней гораздо.
«С упрёком смотрят мне вослед…»
С упрёком смотрят мне вослед
глаза бывалых докторов:
курю я очень много лет,
однако всё ещё здоров.
«Я начитался всякой дури…»
Я начитался всякой дури,
слегка кривя физиономию,
и охладел к литературе,
и перешёл на гастрономию.
«Много было на свете событий…»
Много было на свете событий,
изумительно ярких в начале,
чтобы позже в разбитом корыте
полоскались немые печали.
«Мы пьём, целуемся, едим…»
Мы пьём, целуемся, едим,
нужды не знаем в переменах,
а страх, на диво невредим,
живёт в уме, душе и генах.
«Я не мудёр, однако опытен…»
Я не мудёр, однако опытен,
могу я в шорохе походки
или в застольном тихом шёпоте
услышать жульничества нотки.
«Вкушая крепкие напитки…»
Вкушая крепкие напитки,
теперь живу на свете я
немного медленней улитки,
но хлопотливей муравья.
«Ещё мы в сужденьях круты…»
Ещё мы в сужденьях круты,
ещё мы довольны судьбой,
но близостью смертной черты
заметно отмечен любой.
«Блаженство остро чувствуя хмельное…»
Блаженство остро чувствуя хмельное,
я почему-то думаю тревожно,
как зыбко благоденствие земное
и обольщаться надо осторожно.
«Пришла невнятная тоска…»
Пришла невнятная тоска —
глухая, тёмная, немая;
я душу рюмкой обласкал,
исток тоски не понимая.
Ушла мерзавка.