Друзей ушедших лица ясные
я вижу вдруг средь бела дня,
слова их – явно не напрасные,
непостижимы для меня.
«Из-за бушующих амбиций…»
Из-за бушующих амбиций,
хотя они и сокровенны,
поэтов будничные лица
бывают очень вдохновенны.
«Опережая некролог…»
Опережая некролог,
хочу сказать покуда:
я написал не всё, что мог,
пришлю уже оттуда.
«За всё переживать уже не нужно…»
За всё переживать уже не нужно:
хотя эпоха сделалась подлей,
с реальностью теперь живу я дружно,
поскольку перестал общаться с ней.
«Но жизнь – как её ни гасили…»
Но жизнь – как её ни гасили,
прекрасна при всей её сложности,
а злоба растёт из бессилия,
бесправия и безнадёжности.
«Не понимает молодёжь…»
Не понимает молодёжь,
как дивно жить на склоне лет:
немного выпил – и живёшь,
а смерти не было и нет.
«А старость я переживал…»
А старость я переживал,
слегка сопя от наслаждения,
когда я рифмой обшивал
свои пустые рассуждения.
«Одна у всехней старости беда…»
Одна у всехней старости беда —
что вовсе неожиданно полезли
неведомые раньше никогда
поганые и мерзкие болезни.
«Пусть торжествует жизнь живая…»
Пусть торжествует жизнь живая
таланта, зрения и слуха —
от них струится дрожжевая
подпитка разума и духа.
«Как бы сочно об этом ни спорили…»
Как бы сочно об этом ни спорили
аналитики с разумом дошлым,
во всемирной брезгливой истории
мы останемся лагерным прошлым.
«Нельзя остановить года летучие…»
Нельзя остановить года летучие,
они на судьбы льют неровный свет,
однако же бывают в жизни случаи,
когда минуты ярче многих лет.
«Однажды я усну и не проснусь…»
Однажды я усну и не проснусь.
Обрадуются все дегенераты.
И лёгкая друзей овеет грусть
от этой ожидавшейся утраты.
«Микстуры, порошки и полоскания…»
Микстуры, порошки и полоскания,
таблеток неоглядные холмы
никак не лечат те кровопускания,
которые устраиваем мы.
«Сильно старый и больной…»
Сильно старый и больной
дурью неотвязною,
каждый день как выходной
я усердно праздную.
«Я сужу наш век не строго…»
Я сужу наш век не строго,
две простых мешают вещи:
знаю я совсем немного,
понимаю – много меньше.
«Согласится со мной престарелый мудрец…»
Согласится со мной престарелый мудрец
и кивнёт нам дурной старикан:
мы уже безопасны для женских сердец,
мы разбить можем разве стакан.
«Наш мир устроен так бесчеловечно…»
Наш мир устроен так бесчеловечно,
что катятся отчаянья приливы,
но мы в нём поселились не навечно
и, может, потому так терпеливы.
«К самим себе постыдна наша жалость…»
К самим себе постыдна наша жалость.
Живя ещё на этом берегу,
я старческую вязкую усталость
стараюсь одолеть, пока могу.
«Вздымание прошений к небесам…»
Вздымание прошений к небесам —
попытка из заведомо напрасных;
я это проверял не лично сам,
а видя результаты воплей страстных.
«Весь наш итог сегодняшний таков…»
Весь наш итог сегодняшний таков:
убийства сеять – славно и почётно,
и больше стало умных мудаков,
и бляди приумножились несчётно.
«Почти любой – уже покойник…»
Почти любой – уже покойник
из тех, с кем жизнь делил я эту,
а я, дикарь-огнепоклонник,
курю в их память сигарету.
«Ведь вот огромная заслуга…»
Ведь вот огромная заслуга
из недоступных никому:
суметь спасти от пьянства друга,
бутылку выпив самому.
«Конечно, тело стало дрябло…»
Конечно, тело стало дрябло,
что не беда: я жив, я тут,
беда, что дьявольски ослабло
то, что мышлением зовут.
«Оттенки и полутона…»
Оттенки и полутона
кто внятно чувствовать способен,
тому и жизнь дана сполна,
и ход судьбы игре подобен.
«Пусть я очернитель вульгарный…»
Пусть я очернитель вульгарный,
но мне дипломатия не́ к чему:
империи воздух угарный
отравен дыханию певчему.
«Я всюду был самим собой…»
Я всюду был самим собой
и жил довольно шало,
легко мешался я с толпой,
она мне не мешала.
«Сравнив себя с листом осенним…»
Сравнив себя с листом осенним —
банально слов моих меню,
подумал я, что в день весенний
другую пошлость сочиню.
«Вчера мне ярко и некстати…»
Вчера мне ярко и некстати,
а почему – не понимаю —
приснился сон, что я в халате
парад военный принимаю.
«В родной стране я – чужестранец…»
В родной стране я – чужестранец,
живу я в ней как бы снаружи:
язык не выучил, засранец,
решил, что мне он тут не нужен.
«Последний итог подытожен…»
Последний итог подытожен,
и слышишь его в полудрёме;
последний вокзал расположен
у каждого в собственном доме.
«Гордиться или отрекаться…»
Гордиться или отрекаться
не стоит: вовсе не до смеха,
что лишь одна из сотни наций
родит везде такое эхо.
«Наш сундук волшебный – это память…»
Наш сундук волшебный – это память,
в ней таится к будущему нить;
память может больно душу ранить
или вновь азарт воспламенить.
«Эх, я не верю в просвещение…»
Эх, я не верю в просвещение:
когда покой в умах нарушен,
излишка знаний размещение
несёт расстройство слабым душам.
«Если вас измочалят мытарства…»
Если вас измочалят мытарства,
душу ранит фортуна небрежностью —
помогает одно лишь лекарство,
надо вечером пить его с нежностью.
«Совсем не горек хлеб изгнания…»
Совсем не горек хлеб изгнания,
в нём есть былой отваги эхо;
когда б я это знал заранее,
то много раньше бы уехал.
«Когда ярится дикий хаос…»
Когда ярится дикий хаос,
творя кошмары наяву,
то одинокий личный парус
надёжно держит на плаву.
«Я в мироздании – букашка…»
Я в мироздании – букашка,
и мой весьма недолог век,
однако вовсе не какашка,
а полноценный человек.
«Отрадно, что люди умеют мечтать…»
Отрадно, что люди умеют мечтать —
оно хорошо и не сложно;
мечты у людей невозможно отнять,
а всё остальное – возможно.
«Горы прибывающего праха…»
Горы прибывающего праха,
здания на стынущей золе…
Перекличка подлости и страха
долго будет длиться на земле.
«Уже совсем осталось мало…»
Уже совсем осталось мало
людей – они все были разны —
кого ни время не сломало,
ни разноликие соблазны.
«Моя посмертная известность…»
Моя посмертная известность —
если дойдут мои слова —
чуть оживит родную местность —
на день, а максимум – на два.