– Мы погибли! – кричали они. – Надо отказаться от всех этих опасных планов. Отказаться, пока не поздно, и бежать куда глаза глядят.
Глава заговора прервал эти речи:
– Уже поздно – через несколько часов нас всех четвертуют. Остается только одно: немедленно убить зверя.
В полдень 26 июня 1541 года девятнадцать заговорщиков ворвались во дворец Писарро в тот момент, когда маркиз в узком кругу своих приближенных вел беседу с одним епископом. Когда до этой честной компании донеслись крики заговорщиков, большинство собеседников Писарро обратилось в бегство. Писарро, его брат Мартин, два юных пажа и пять-шесть офицеров, обнажив мечи, встретили убийц на пороге зала.
«Престарелый наместник, – пишет современник этих событий, – не утратил мужества, которое по достоинству ему всегда приписывали… и такую силу духа и сердца проявил он, что, если бы стычка шла на открытом месте, он не дался бы врагам своим и одолел бы их всех. Когда чилийцы убедились, что к нему нельзя подступиться, они принялись колотить его копьями… Они убили обоих пажей, грудью защищавших Писарро, убили Мартина, брата маркиза, и затем в неистовой ярости, отталкивая друг друга, набросились на главную свою жертву. Писарро отбивался с тигриной отвагой – один против двух десятков убийц. Смертельно раненный, он продолжал сражаться до последнего мгновения».
Диего Альмагро-младший провозглашен был наместником. В Перу началась кровавая тризна. Убийцы мстили за поражение у Салинас и за резню, учиненную писарристами в Куско.
Переворот 26 июня вверг страну в новую смуту. Гонсало Писарро возглавил партию писарристов на севере страны. Куско переходил из рук в руки, на юге альмагристы овладели рядом городов и гаваней, но нигде они не могли прочно утвердиться: сторонников Писарро было гораздо больше и они постепенно копили силы для ответных ударов.
Альмагристы разграбили Лиму, но им так и не удалось разыскать сокровища Писарро. Казначей убитого правителя, несмотря на зверские пытки, не выдал писарровского тайника и мужественно принял смерть от руки палача.
Альмагристы пощадили попа Вальверде. Однако этого душегуба покарала судьба. Корабль, на который посадили высланного из Перу Вальверде, близ острова Пуна захвачен был индейцами, и они тут же расправились с убийцей Атауальпы.
Между тем Вака де Кастро добрался наконец до северных гаваней Перу. Узнав о гибели Писарро, он во всеуслышание объявил, что волей короля принимает на себя обязанности правителя Перу.
Таким образом, Альмагро-младший стал правителем-самозванцем.
В его стане царила полная анархия. Старые ветераны чилийского похода ни в грош не ставили двадцатидвухлетнего вождя. Вожаки-альмагристы грызлись между собой, и даже после того, как Альмагро казнил одного из главных смутьянов, положение не слишком прояснилось.
Но юный вождь не мог все же обуздать своих соратников. Им Альмагро нужен был лишь как некий символ, его именем они прикрывали свои мелкие замыслы и грязные дела. Единственная их цель заключалась в том, чтобы, пользуясь воцарившейся в Перу смутой, овладеть богатой добычей. В свое время их обделили в Ка-хамалке, в Чили им досталась скудная пожива, и теперь они стремились с лихвой наверстать упущенное.
Инка Манко из своего убежища в Вилькапампе внимательно следил за ходом событий. Он ненавидел Писарро, и гибель старого тигра его очень обрадовала. Но он не доверял и альмагристам.
Три года назад альмагрист Оргоньес причинил ему немало неприятностей, и он не сомневался, что убийцы Писарро такие же враги его народа, как и павший под их ударами завоеватель Перу.
Однако Альмагро-младшего Манко искренне уважал. С ним Манко вел переговоры с открытой душой, и если бы Альмагро был хозяином в собственном стане, он, несомненно, приобрел в лице инки верного союзника. Но вожаки альмагристских банд то и дело нападали на порубежные земли Вилькапампы, обуздать их юный Диего не мог, и Манко не решался оказать должную помощь мятежному вождю бородатых дьяволов.
С каждым днем положение альмагристов ухудшалось. К июлю 1542 года почти вся страна была во власти Ваки де Кастро, а 16 сентября у горной гряды Чупас, в двенадцати километрах к северу от города Уаманга, на пути из Лимы в Куско, войска Ваки де Кастро наголову разгромили альмагристов.
Почти половина их погибла в бою. Так же, как и в битве у Са-линас, победители по пятам преследовали побежденных. Палачи работали день и ночь, четвертуя и вешая пленников.
Вака де Кастро отдал строгий приказ: всех убийц Писарро казнить жестокой казнью. Альмагро-младшего взяли в плен и, хотя он неповинен был в убийстве Писарро, Вака де Кастро приказал его повесить на центральной площади Куско. Главные заговорщики погибли еще до битвы у Чупаса, а из девятнадцати головорезов, повинных в гибели Писарро, после этой битвы уцелели немногие. Уцелели двое убийц Писарро – Гомес Перес и Диего Мендес. Их поймали, но они бежали, подкупив стражников.
За головы их объявлена была награда, и нигде в Перу им нельзя было найти надежное убежище. Нигде, кроме Вилькапампы. И Гомес Перес и Диего Мендес, прихватив с собой еще пятерку альмагристов, через ущелья Пантикальи добрались до рубежей Вилькапампы.
Беглецы нашли путь к сердцу Манко. Они заверили его, что сюда, в Вилькапампу, их послал Альмагро-младший, а для инки имя этого благородного юноши, полуиндейца по крови, было священно.
И он приютил у себя кровавую семерку.
18 октября 1542 года, в день Луки Евангелиста, Гомес Перес, Диего Мендес и пятеро их спутников прибыли в резиденцию инки. Манко знал нравы белых дьяволов. И все же он не подозревал, на что способны эти двуногие шакалы и какой ценой они готовы смыть с себя кровь растерзанного ими старого тигра.
«УБЕЙ ИХ, ИНАЧЕ ОНИ УБЬЮТ ТЕБЯ»
Манко отлично принял незваных гостей.
– Вы, – сказал он, – враги моих врагов и друзья моего друга. Поэтому живите у нас с миром и знайте, что мой дом – это ваш дом.
Семеро альмагристов поселились в столице Вилькапампы, Виткосе, и жили там как у Христа за пазухой.
Виткос, этот город-солдат, взобрался на макушку горы, которая возвышалась в самом центре Вилькапампы. Манко сам наметил место для своего дворца и крепостных сооружений. Конечно, на этой горной вершине было тесно, но зато путь к городу был немыслимо трудным. Враг мог одолеть гору, лишь растянувшись в длинную колонну: по узким тропам пехотинцы и всадники волей-неволей должны были передвигаться лишь гуськом. А с вершины открывался широчайший обзор – в ясные дни видно было все кругом на много миль. Никто не мог незаметно подобраться к этой твердыне.
Удаляясь в 1538 году в Вилькапампу, Манко вывез из Юкая и предместий Куско опытных каменщиков. Великие кудесники были среди них – творцы каменных поэм Кориканчи и Саксауамана. Виткос был городом каменной прозы. Здесь строили не изящные храмы, а казармы, оборонительные стены и бастионы. Но строили на века, не жалея камня. День и ночь, как муравьи, ползли по крутым тропам камненосцы. Труден был путь вверх с пятипудовым камнем на спине, но Виткос, вероятно, воздвигали куда веселее, чем каменные частоколы Тиуанаку.
«Об эти стены враги обломают зубы», – думали строители Вит-коса, и от этого отраднее становилось у них на душе и легче спорилась тяжелая работа.
Самых искусных каменщиков Манко, однако, держал не в Вит-косе. Милях в двадцати к северу от Виткоса, в излучине Урубамбы, там, где эта сердитая река прогрызла ущелье-петлю немыслимой глубины, стоит гора Мачу-Пикчу. На ней лет за сто до Манко построили несколько храмов.
Теперь Манко решил заложить на вершине Мачу-Пикчу священный город. Ведь Кориканчу осквернили и опоганили бородатые дьяволы, ведь жрецы свирепого бога христиан до основания разрушили почти все древние храмы тауантинсуйского царства.
Бога Солнца, лучезарного Инти, изгнали из Куско. Путь туда ему заказан. А у Инти должно быть свое убежище, надежный приют в надежном месте. И на Мачу-Пикчу пришли каменщики. Они построили…
Нет, до поры до времени мы сохраним тайну священного города. Ее мы раскроем позже, когда наша хроника дойдет до скорбных и грозных событий последних лет Вилькапампы…
Манко носил гордый титул сапа-инки, инки-самодержца, но руки его были в мозолях, и камни он носил не хуже любого грузчика. Бездельникам царской крови (а их было много – ведь все родичи инки считали себя солью земли) от него не было житья, и многие из них бежали к испанцам. Неволя была им слаще этой мозолистой свободы. Манко охотно отпускал на все четыре стороны длинноухих тунеядцев. Ему нужны были не царедворцы, а мастеровые и воины, люди, сведущие в каменном деле и в искусстве метать копья и отражать атаки вражеской конницы.
Жрецов Манко не слишком жаловал: они ему мешали, они путались под ногами, совали свой нос во все и во вся. Кроме того, хотя Манко и приютил на горе Мачу-Пикчу бога Инти, но былая вера в небесных покровителей у инки основательно пошатнулась. Ведь Лучезарный не испепелил своим жарким пламенем наглых захватчиков. Виракоча безмолвствовал, когда Писарро творил суд и расправу в Кахамалке и грабил храмы Куско, Ильяпа не поразил испанцев молнией и громом. Манко, однако, ненавидел христианских богов и предпочитал им своих нерасторопных и малодушных тауантинсуйских небожителей. И он считал, что тауантинсуйские жрецы все же зло куда меньшее, чем алчные и лицемерные католические попы. Однако жрецов он выслал из Виткоса на Мачу-Пикчу. Там поселил он и избранных дев, вывезенных из Куско и Юкая. Жрецы ворчали, они привыкли вершить все государственные дела, но Манко свои решения менять не любил, и Виткос так и остался безбожным городом-биваком, полукрепостью-полулагерем…
Во всей Вилькапампе вряд ли насчитывалось в ту пору больше сорока – пятидесяти тысяч жителей, и, таким образом, у Манко было подданных куда меньше, чем у его деда и отца. Но десять тысяч бойцов насчитывалось в войске инки, и в случае крайней нужды число воинов без труда можно было удвоить.