– Я оглох, – неуверенно пробормотал он и услышал себя. – А, нет, не оглох.
Ему казалось, что Спираль разнесла все к черту, но вокруг все осталось нетронутым, и не было слышно ни звука.
– Эй, – отдышавшись, позвал он, – эй, меха.
Карага лежал ничком. Спина его дымилась, плечи подергивались.
Дюк на секунду задумался. Что было такого в Инженере, что ради него Карага изуродовал и подставил своего товарища и готов был погибнуть сам?
Неожиданно мысль свернула в сторону: меха обвиняли в гибели посетителей бара «Попугай», но не они были причиной. Может, и теракты свалили на них по каким-то особо ценным внутренним соображениям, а на самом деле не было в них никакого меха-участия?
Мысль неприятная, но Дюк знал, что такое могло случиться. Он видел многое. Видел, как подставляют невиновных, а преступники остаются на свободе и даже процветают, постепенно перебираясь в эшелоны власти, а там принимаются излучать доброту, понимание и всепрощение.
Впрочем, хрен с ними, решил Дюк. Не появилось еще героя, способного распутать этот клубок, и Дюк не собирался им становиться.
Есть в обществе правильное, хоть и жесткое расслоение. Делится общество на дураков и дураков, дорвавшихся до власти. Первым ничего не объяснишь, со вторыми не поспоришь.
Если уж и выбирать из счастливого неведения и смертельно опасного всезнания, то лучше остановиться на первом и оставаться обычным дураком.
– Как бы тебе голову отрезать, – пробормотал Дюк, примериваясь. Нож свой он оставил под Спиралью, и толку от него оказалось мало.
Тащить Карагу целиком Дюку было лень. Для доказательства убийства меха достаточно трофейной головы, и ее-то никак не удавалось отсоединить. Дюк попытался оторвать ее вручную, надеясь на многократное увеличение сил, подаренное ему экзоскелетом, но тот оказался ни к чему не пригоден: расплавились стыки, суставные соединения слиплись в комки.
Как сам жив остался, Дюк не понимал. Экзоскелет превратился в обузу, и его нужно было как можно быстрее демонтировать. Таскать на себе шестьдесят лишних килограммов Дюк не собирался.
Идея уволочь Карагу с собой окончательно потеряла свою прелесть: Дюк бы попросту надорвался.
Аккуратно соединив запястья и лодыжки Караги магнитными наручниками, Дюк наклонился и заорал ему в ухо:
– Вставай!
Карага не отреагировал. Перевернув его, Дюк увидел дыры, покрывающие шею и грудь, маленькие круглые дыры, рассыпанные часто, как капли дождя.
Кожа свисала с надреза на горле. Под ней виднелись и розово-серые мышцы, и стальной блеск биоинженерного металла. Крови стало меньше. Обожженная кожа рук и плеч собралась в тугую гармошку, кое-где лопнула или надорвалась.
Гармоничное соединение живого с неживым завораживало. От всего устройства меха веяло осознанной шизофренией настоящего гения. Биоинженеры переделывали центральные творения природы с цинизмом, недоступным слабым и жалостливым людям.
Они исполняли роль эволюции, а эволюция никогда не была милосердна, и выходили за рамки представлений о том, что такое хорошо или плохо.
Человеческое тело Дюк воспринимал исключительно цельным и не терпел ни малейшего в него вмешательства. В новости о гибели тысяч человек на океанском побережье его могли взволновать лишь детали: неаккуратность смерти, забитые камнями развороченные внутренности, торчащие из посиневших надутых животов доски и смешавшиеся в черепной чаше мозги и соленая вода. Пока люди сетовали на беспощадность природы и обсуждали цунами, Дюк пытался смириться с тем, что при неудачном стечении обстоятельств внутрь него может набиться всякая дрянь.
Смерть тоже страшила его по-особенному. Не пугало небытие, не пугали адские муки, а вот возможное вмешательство патологоанатомов выводило из себя.
Дюк десять раз переписывал документы, разъясняющие, как следует поступить с его телом в случае смерти. Сначала он запрещал себя вскрывать, потом раздавать на органы, потом изготовлять из себя препараты, потом – сливать вместе с грудой чужих тел, и долго мучился, пытаясь придумать, что еще можно запретить с собой делать.
Меха в его глазах были воплощением всех неприятностей сразу: словно в одно и то же тело разом набилось и досок, и песка, и камней, да еще кто-то лапал руками изнутри то, что изначально надежно прикрыто кожей и мышцами.
Религиозный человек сравнил бы такое вмешательство с кощунством, но Дюк в тонкие материи не вдавался. Он просто не любил биоинженерию, как некоторые не любят ощущение, оставляемое на лице липкой паутиной.
Он не был против нее, она была против него.
И все же открытые меха-ткани, залитые кровью, в лохмотьях содранной кожи, притягивали взгляд. Они были выше всего, известного Дюку. Совершенное творение недостижимого природе уровня. Практическое бессмертие, феноменальная регенерация и полный контроль над всеми системами организма: никаких случайностей. Никакого песка в почках, язвы желудка или некстати приключившейся диареи.
Все под контролем разума, сбалансировано и утверждено.
Идеальное творение, нарушающее все запреты и все правила.
Оно не могло не нравиться.
Вспомнив все, что слышал на лекциях по меха-устройству, Дюк решил рискнуть. Он перевел разрядник в режим минимальной мощности, приставил его дуло к затылку Караги и нажал на спуск.
Карагу легонько тряхнуло. Синенькие искры закружились в воздухе.
– Разряд! – громко сказал Дюк и еще раз нажал на спуск.
Большое тело меха чуть приподнялось, под разорванной курткой взбугрились мышцы.
– К черту, – сипло и еле слышно проговорил Карага, открывая глаза.
– Идти можешь?
Вместо ответа Карага шевельнулся и с трудом перекатился на бок. Он, прищурившись, смотрел на Спираль, снова освещенную мирным лиловым светом. Смотрел так, будто она одна во всем виновата.
– Дай мне пять минут, – сказал он и вдруг улыбнулся уголком сожженных губ. – Смотри, капитан, за костюмчик небось теперь не расплатишься…
Дюк угрюмо осмотрел экзоскелет. Восстановлению не подлежит.
– Ничего ты про Инженера не знаешь, да? – помолчав, спросил Карага.
– Нет.
– Ты же в ноутбуке что-то смотрел, копался…
– Погоду смотрел.
– А зачем шесть часов отсрочки просил?
– В одиночку не получится быстро эту хрень на себе смонтировать.
– В одиночку?
– А кто мне поможет, – со злостью бросил Дюк, – я теперь как дохлый окунь в проруби… болтаюсь. Ни отряда, ни должности. Хорошо хоть не уволили. Так что я тебе не капитан теперь, а так… Ледчек.
Карага прикрыл глаза и попытался рассмеяться.
– Так ты все это спер?
– Можно сказать и так.
– И «Шустрилу»?
– «Шустрилу» я давно спер. На всякий случай. Их все равно списывали. Во избежание неправильного применения. Старье же. Конструкт.
– Оповестил бы начальство или кто там у тебя, – проговорил Карага, заинтересовавшись, – написал бы доклад: мол, вступил в преступный сговор, преследовал исключительно альтруистические цели, готов предоставить информацию, дайте отряд, пойдем и поймаем меха…
Нет?
– Нет, – сухо отрезал Дюк, – понабежали бы идиоты, и все лавры им, а мне пинок под зад за переговоры с террористами. Потом пресс-служба расскажет, как, находясь на летней ночной прогулке, отряд «Шершней» обнаружил и обезвредил преступников, всем медали, премия и отпуск. Спите спокойно, граждане. Так у нас дела и делаются.
– А в одиночку?
– Находясь на летней ночной прогулке, лично обнаружил и обезвредил. Медаль, премия, отпуск.
– И ты ради этого решил жизнью рисковать?
Дюк помедлил.
– Я так привык, – нехотя сказал он. – Пять минут прошло. Поднимайся.
– Сейчас, – сказал Карага и поморщился. – Никогда не пытайся зарядить меха оружием. Ты мне разрядником пару цепей сжег.
И вдруг его осенило.
Цепи. Татуировка на запястьях Кенни, татуировка на шее и груди Шикана Шитаана, ночного гостя Джонни Доу.
– Капитан, – торопливо сказал Карага, боясь упустить эту неожиданную ниточку, – я только что понял: твой террорист и мой Инженер – одно лицо, и у нас одна цель.
Дюк отрицательно качнул головой.
– Хватит с меня сделок.
– Это не сделка, это капитуляция, – не выдержал Карага. – Упустишь его – и не будет этой истории ни конца ни края. Я тебе его дарю, на тарелочке. Отдаю даром. Забирай, и больше никаких меха! Остатки доживут себе спокойно по углам, а новых не будет. Ну зачем тебе премия, если есть возможность спасти мир от меха? Ты же героем станешь, удостоишься статуи на центральной площади, и будь я на месте обычных граждан, я бы стал тебе после этого молиться.
Карага остановился, потому что Дюк в ответ на льстивый сарказм вдруг помрачнел и начал поглядывать на оружие.
Некоторое время они молчали.
– Почему сразу не сказал, когда я тебе фоторобот показывал?
Карага несколько секунд подбирал слова.
– На фотороботе у тебя безобидный, как лягушка, парень, – пояснил он, – не верилось. Поэтому не сказал.
– И ты ради лягушки решил жизнью рисковать? – передразнил Дюк.
– Нас мало, – ответил Карага. – Я так привык.
К оставленной за заколоченным входом в метро машине оба шли, как зомби. Карага еле перебирал сомкнутыми в магнитных кольцах ногами, Дюк с трудом волочился под тяжестью экзоскелета. Обоих шатало. Карага то и дело останавливался подышать. У него в горле свистело и клокотало, а внутри большого тела с гулом дрожали перегруженные системы. У Дюка кружилась голова, горело обожженное лицо, руки и ноги еле сгибались.
– Расцепи ты меня, – попросил Карага, опираясь на капот «Колосса», – сбежать я не смогу, а время дорого. Боюсь, отключусь я, и обоим нам хрен по всей морде…
– Лезь внутрь, – яростно проговорил Дюк, подталкивая его дулом разрядника. – Давай, давай…
Что-то хрустнуло за его спиной, и многосоставной позвоночник экзоскелета вытянулся в прямую линию.
– Черт… – Дюк попытался повернуться, потом закинуть руку назад и расцепить соединившиеся сочленения.