– Зачем?
– Этого нам не понять, – ответил Шикан, стирая с губ кровавую слюну. – Он мыслит категориями конструкта, а я никогда не дружил с логикой этой эпохи. Джон, я полагаюсь на тебя. Спираль оттащила клинику на несколько километров к югу, но нас все равно скоро найдут, координаты уже известны. Скорее всего я погибну, и меня это не тревожит.
Он задумчиво посмотрел на Кенни и стиснул зубы.
– Не так все это должно было случиться, но ничего выходящего за рамки не произошло… Отправляйся к Эвилу, скажи ему, чтобы заканчивал с реконструкцией Караги и ускорил работу с его зарядным устройством. Бери их обоих и отправляйся туда, куда я скажу… Управление ситуацией я передаю тебе. Ты сам поймешь, что нужно делать дальше, чтобы нанести миру последний удар, и ты знаешь, как построить новый. В конце концов, твои теории верны, и ты хороший человек. Тебе можно доверять мечты божества, правда? Ведь зачем, если не для исполнения этих мечтаний, Бог вас создал? Я давно тебя знаю и выслушал многое, и согласен с тем, что ты говорил: засилье биомассы, регресс, страх, застой… Ты сможешь это изменить. Я начал, а ты продолжишь.
– А ты? – спросил Джон, вдруг ощутив острое сожаление. Груза ответственности он еще не ощутил.
– У меня есть дело, – ответил Шикан. – Важное дело.
– Но подожди… даже если нас атакуют, то здесь полно меха, которые смогут тебя защитить.
– Они все будут обеспечивать ваш проход через Врата.
– Тебе необязательно умирать.
– Идиот! – взорвался Шикан. – Разве это для меня что-то значит? Разве ты считаешь, что я боюсь, как боишься ты или какой-нибудь жалкий Эвил? Разве ты не веришь в то, что я твой бог и эта смерть для меня – временна? Я даю тебе возможность установить новый мир и править им, а ты беспокоишься о моем теле?
– Нет, – растерялся Джон. – Прости. Я верю.
И подумал: как же ты собираешься вернуться, Шикан, если твои машины будут уничтожены?
Но спорить больше не стал. Величие жертвы Шикана, его вид, его голос, гулко разносившийся по зале, – все это подействовало на него так, как действовало всегда.
Упав на колени, он наклонил голову и замер, слыша свист и хрипение в груди.
Шикан тоже расслышал этот свист и смягчился:
– Зря волнуешься, – сказал он, – я знаю, что тебя тревожит. Я отдаю Карагу под твое командование, и ты боишься, что не справишься с ним.
– Он никогда не принимал меня всерьез, – тихо сказал Джон.
– А ты заставь его, – сказал Шикан. – Все, уходи.
Джон поднялся с колен, попятился назад и понял, что смотрит на Шикана сквозь влажную горячую дымку. Он запоминал его, пытаясь запечатлеть все: и лицо, и фигуру, и очертания опущенных плеч, и татуировки-цепи на шее и груди. Он прощался с Шиканом, как прощаются с самой сладкой и самой важной иллюзией, долгое время защищавшей от ударов реальности.
Он прощался с ним, как прощаются с отцом, братом или любимой, с горечью и надеждой.
Шикан не заметил ни его исказившегося лица, ни слез. Он задумчиво смотрел на Кенни и поправлял то ворот его свитера, то волосы.
Он взвалил тело Кенни на плечо и пошел по коридорам, держась точно по центру. Навстречу, гулко отбивая шаги, текли ряды меха, не обращая внимания ни на что. Они уже получили приказ и собирались прикрыть собой отход Джона и Караги с его новым зарядным устройством.
Уверенная, бездумная сила. Не боящаяся смерти.
Времени бы побольше, подумал Шикан, времени бы… и надо же было так повернуться: Инженер Конструкта! Откуда он вылез, чего хочет?
Джонни должен разобраться. Джонни разберется, в конце концов, это его мечта, его новый мир, а сам Шикан только лишь исполнитель его воли.
Кенни тоже хотел нового мира, но гонялся он только за одним: за собственным статусом, за собственной безопасностью. Хотелось стать человеком, вот и настаивал, ныл. Эгоист, и всегда им был.
Эгоист, с неожиданной нежностью подумал Шикан, поправляя тело на своем плече и открывая дверь, запертую на вращающееся шипастое колесо замка.
Мертвые молчали. Они давно перестали разговаривать с Шиканом, и он был этому рад. Тот, кто услышал голос Мертвых, – безумен, и слушать их – опасно для остатков рассудка.
Они способны были нагнать ужас на долгие века вперед: люди, уже забыв о них, все же раз и навсегда отказались от сохранения и захоронения тел своих умерших и не восстанавливали обычай похорон. Трупы сливали – растворяли в кислоте. Сливали, чтобы не достались они Мертвым, не прошли процесс переработки, чтобы не началось снова бездумное клонирование, обрекающее человеческую расу. Никто уже и не скажет, почему нельзя хоронить, но любой скажет, что тела нужно сливать, сливать и точка. В кровь, в генетическую память впилось это знание, уже ничем не объяснимое…
Шикан наклонился, с лязгом приоткрыл дверцу пузатой медной камеры, обшитой изнутри треугольными зубцами. Он загрузил тело Кенни внутрь, захлопнул дверцу и предупредил Мертвых:
– Растяните его по всей доступной цепи. Соответствие оригиналу минимально – семьдесят семь процентов, снижение недопустимо. Восстановление по запросу, минимальное значение срока восстановления – десять лет. Доступ к информации – сто процентов. Поддержка значимых параметров – сто процентов.
Мертвые молчали.
Шикан рванул на себя рычаг, и провернулась первая шестеренка, а тяжелые шары, висевшие над головой, качнулись и начали соединяться, легонько прилипая друг к другу боками и снова разъединяясь.
В камере задребезжало. Вращение ее нарастало, и послышался хруст, влажное плюханье, скрип. Шикан добавил оборотов.
Скрип и хруст перешли в звук тонкий, свистящий, будто внутри камеры с огромной скоростью вращался сухой песок.
Медные шары, тускло блестя, слипались в цепочки-волокна, по рисунку которых несложно было опознать складывающиеся нити ДНК.
Процесс был запущен, и ему требовалось время.
Шикан наклонился, вытащил из-под кучи пыльного брезента длинноствольный «Змей» и уселся с ним напротив двери, прислонившись спиной к гудящему медному экрану, медленно наливающемуся теплом.
Сосредоточившись и закрыв глаза, Шикан торопливо моделировал в памяти образ и характер Кеннета, стремясь максимально полно обрисовать его душу, чтобы не исчезло главное…
Этажами выше Эвил торопливо подключал Карагу, слегка недоумевая.
– К чему спешка? – недовольно спросил он. – Каждой работе свой срок.
– Делай, – сухо отозвался Джонни, собравший для этого короткого ответа всю свою серьезность. – Не чувствуешь? Нас таскает туда-сюда. Все к черту… нужно остановить…
Эвил пристально посмотрел на него и покачал головой.
– Я не успею тебя реконструировать, ты это понимаешь? Так и будешь хрипеть. Все под твою ответственность.
– Под мою.
– Слей колбу с зарядным устройством.
– А дальше что?
– Ничего. Он будет спать.
Джонни еще раз глянул на тело Караги, уже начавшее наливаться розоватым цветом снова живого организма, и отправился к колбе. На коротком, вытертом до блеска старом пульте он нашел кнопку слива пластика и нажал на нее, задрав голову.
Сначала ничего не происходило, а потом показалась у верхушки колбы белая полоска, быстро расширявшаяся. Потеки пластика туманили стекло. Висящее в неподвижности тело беспокойно зашевелилось. Джонни внимательно наблюдал за ним. Он впервые видел рождение зарядного устройства и отчего-то волновался.
Заметив кнопку рядом с шершавой мембраной динамика, он нажал ее и сказал:
– Ты меня слышишь?
Дюк его слышал. Слышал звук и легко интерпретировал слова, но их значение искажалось. В простой фразе ему послышалась угроза. Рассудок, надолго лишенный ощущений, потерявший все ориентиры реальности – звук, тяжесть, зрение, выбрасывал на поверхность реакции умирающего животного. Дюк видел малиновую тьму и ощущал густой прилив бешенства. Где-то внутри него созревал и приучался думать новый образчик рассудка: формировалось сознание зарядного устройства, лишенного любых ощущений, но вынужденного мыслить и действовать.
Пластик стекал по затылку и плечам. Появилась тяжесть живого тела, с ней вместе – сложная боль, не похожая на боль в обычном, человеческом ее проявлении.
Раздражающее ощущение перезаряженности, избыточности.
Раскрыв глаза, Дюк увидел с другой стороны стекла удивленные беззлобные глаза Джона и обеими ладонями ударил в центр преграды. Стекло распалось на длинные треугольные куски. Разлетелось с глухим треском.
Остатки пластика выплеснулись на пол.
Джон стоял молча, держа руку на пульте. На предплечье появились длинные мокрые порезы. Такой же порез горел за ухом. Осколок впился в плечо.
– Эвил, – ломким печальным голосом позвал Джон, – он не спит…
Дюк выпрямился. Он твердо стоял на полу, низко опустив руки. Голое тело в красных жирных пятнах остывающего пластика смотрелось, как восставшее из могилы.
– Эвил! – в панике завопил Джон.
Лицо Дюка исказилось.
Шагнув вперед, словно падая, он ухватил Джона за руку, и под черепом Джона вспыхнуло белое пламя, разошедшееся кровавыми пузырями.
Неловко согнувшись, он рухнул на пол и остался лежать. Его свернуло в комок, мышцы вибрировали, и больно было так, что Джон даже не смог закричать.
Эвил распахнул дверь и с холодной улыбкой уставился на Дюка.
– Так, – сказал он спокойно, будто проверял чей-то конспект и нашел ошибку. – Значит, с людьми процесс должен идти как-то иначе… Хорошо. Буду знать.
И поднял руку с маленьким пистолетом.
Прицелиться и выстрелить ему не дал Карага. Сунувшись следом, одной рукой придерживая расстегнутые камуфляжные штаны, другой он ударил по дулу пистолета, легонько, но Эвил не удержал оружие, и пистолет отлетел в угол.
– Что у нас тут, – щурясь, будто со сна, проговорил Карага, поглядел сначала на Дюка, замершего в чудовищном напряжении, потом на дрожащего Доу, пытающегося раздышаться.
По Доу он скользнул взглядом мельком и снова принялся рассматривать Дюка.
– Так, – тоже сказал он, но другим тоном. – Минутку.