Последний Иван на престоле. Рождение, жизнь и смерть под властью женщин — страница 18 из 30

Нам известно, что он сильно заикался. Но эта же проблема с юношеских лет была и у его отца, как мы помним из описания Антона Ульриха еще до женитьбы на Анне Леопольдовне. Однако, Иван заикался, по всей видимости, куда серьезнее. Этот недуг был у него приобретенный, так как, знавшие ребенка до четырех лет, никогда не сообщали о том, что у него есть проблемы с речью. Теперь же, по описанию его охранников, чтобы что-то вразумительное произнести, Ивану требовалось сдерживать и поддевать кверху свой подбородок. Но учитывая то, что он все же мог вести речи, и тому есть свидетельства, подобные нарушения речи происходили с ним приступами, например, в период сильных волнений, а их, как мы увидим в дальнейшем, было предостаточно.

Неизвестны нам подробности, как тот, четырехлетний мальчик, оставленный некогда совершенно одним в комнате архиерейского дома в Холмогорах, проживший так много лет, научился грамоте, познал религию. Однозначно, это не тот багаж знаний, который мог быть ему заложен во младенчестве, когда он находился на попечении своих родителей, Юлианы Менгден и нянек. А значит кто-то подпитывал его своим общением, развивал элементарные навыки. Есть версия, что читать его научил еще в Холмогорах охранявший его майор Миллер[151].

Единственными книгами, которые за свою жизнь прочел Иван Антонович, – были, судя по всему, исключительно образцы религиозной литературы. Но тема веры была воспринята им очень глубоко. Читал он настолько много, что все книги знал практически наизусть и мог легко в спорах с охраняющими его привести нужную цитату из Евангелия, Апостола или других книг. Разумеется, воспитание на христианской литературе сформировало в нем и соответствующее мировоззрение. Он много молился, в вопросах веры был очень ревностен.

Ему было запрещено иметь письменные принадлежности, но потребность в выражении своих мыслей пресечь было нельзя, он старался писать хотя бы кусочками осыпавшейся штукатурки, хотя бы до той поры, пока не заметят и не пресекут.

Один из самых одиозных русских императоров Петр III, тот самый, которого Анна Леопольдовна когда-то боялась больше других возможных претендентов и называла «голштинским чертушкой», еще до прихода на трон, очень интересовался личностью и судьбой своего, так скажем, коллеги – Ивана Антоновича. Но заботливая тетушка императрица Елизавета препятствовала их встрече. Не доверяла каждому из них, потому и сводить вместе не следовало.

Вместе с тем, существует устойчивая легенда[152], что сама Елизавета Петровна встречалась с узником по той причине, что разочаровалась в выбранном наследнике. Для неё и для всего двора он оказался не Великим Петром, а невесть каким великим человеком. Поэтому Елизавета задумывалась сменить преемника своего, даже готова была вести переговоры о передаче его Швеции, на корону которой урожденный Карл Петер Ульрих тоже, напомним, имел династические права. Но иных кандидатур не было в родстве. Вот и вспомнила Елизавета про Ивана. К тому же, возвращение его из мучительной ссылки очень хорошо было бы воспринято и в стране (народ любит страдальцев), и за рубежом – оно стало бы позитивной новостью, всё же родня иным монаршим семьям.

А в 1746 году Петр Федорович сильно болел, да настолько, что врачи и двор стали опасаться за жизнь наследника. Лорд Гинфорд, английский посол, писал[153] тогда в Великобританию инсайды, что если с принцем что-то случится, то вернется принц Иван, хотя может быть и без родителей.

Если в действительности были столь серьезные размышления о замене наследника и дело дошло до «собеседования», то, как гласят легенды, привозили юношу аж в столицу, а императрица виделась с ним, одевшись в мужской костюм, изображая доктора. Встречи было две. По одним неподтвержденным сведениям, одна случилась у Синего моста, там был дом Шувалова. Собственно, он и курировал вопрос с помещением Ивана в Шлиссельбург и условия его пребывания там.

Елизавета спросила «Какой-де ты человек?». Иван Антонович отвечал: «Я не знаю, какой я человек». Представляется маловероятным, что этими фразами беседа себя исчерпала. Скорее, она облеклась в эту форму, чтобы не явить истинных тем разговора.

У Нидерландского посла была другая информация. Он сообщал, что по пути из Холмогор в Шлиссельбург Иван Антонович прожил целый месяц в Петербурге в доме вдовы главы Тайной канцелярии. По этой версии, Ивана привезли в Зимний Дворец на ужин, где за ним и наблюдала одетая в мужской костюм Елизавета.

Были ли эти встречи в действительности, или просто мысли о них воплотились в легенды – мы не знаем, но мы видим результат. Менять наследника Елизавета Петровна не стала. Это могло быть как по причине того, что Иван был не в себе, так и наоборот, по причине того, что он слишком хорошо всё понимал, был осведомлен о произошедших с ним событиях детства – а это уже было опасно для императрицы лично. Мог ведь Иван Антонович в сердцах и пригрозить, не умел быть таким же искусным актером и лжецом, как Елизавета в той последней беседе с Анной Леопольдовной, когда уверяла регента в своей верности и благонадежности.

Каким могла Елизавета Петровна лицезреть Ивана Антоновича мы можем можем представить. Его описывают белокурым, даже рыжим человеком, среднего роста, с очень белым лицом, орлиным носом и большими глазами[154]. Портретов, конечно, не сохранилось, но мы предложили нейросети[155] по этому описанию сложить образ. Это, конечно, ее фантазия. Наше воображение рисует не хуже, правда, у каждого из нас формируется свой Иван Антонович.

То, что он «бел лицом» – совершенно не удивительно, учитывая, что всю жизнь проводил взаперти без солнечного света, а вот орлиный нос и большие глаза – тут он похож на папу своего, правильнее сказать, видимо, в папину породу. Эти нос и глаза мы видим как и у самого Антона Ульриха, так и более отчетливо даже у его сестры – датской королевы Юлианы Марии, её мы ещё встретим в нашем повествовании – сыграет важную роль в судьбе Брауншвейгского семейства.

Что за человек

Подробнее о том, каким человеком был Иван Антонович, мы узнаем из тех донесений, что направлялись начальником караула. В последние годы жизни Елизаветы, скажем, в 1759-м, когда узнику было 19 лет, его описывали[156] физически здоровым человеком, но якобы с расстройством ума. Здесь следовало бы нам обратить особое внимание на это донесение и поразмыслить над ним. Сообщается, что узнику чудится, что его портят шептанием, дутьем, пусканием изо рта огня и дыма.

Однозначно, не типичное поведение. Подобные помешательства встречаются и сегодня у людей, наверняка, и ими явно заинтересуются специалисты. Но чтобы заполучить такую фобию необходимо начитаться подобных статей в газете или наслушаться рассказов. Как человек, проведший всю сознательную жизнь в заключении может обрести вдруг боязнь порчи? Да и слово он такое откуда знает?

Складывается впечатление, что именно охранники сами, от злобной скуки запугивали Ивана. Рассказали ему о том, что случается с людьми, если кто на них «нашепчет», а дым изо рта, которого так боялся молодой мужчина, мог быть простой, но неведомый ему табачный дым.

Следующее в донесении упоминание «помешательства» – это то, что Иван Антонович как-то приходил бить одного из караульных, а за заступничество и второго грозился наказать. На первый взгляд, действительно, неподобающее поведение. Явная беспричинная агрессия. Но ведь далее следует, что при этом он называл охранников «еретиками». Заключенный, как нам известно, был человеком очень религиозным: читал не только Евангелие, но и Апостол, Минею и другую литературу. Возможно, эта важная часть его жизни могла быть подвергнута солдатским шуточкам, вот и вспылил искренне верующий, пошел на защиту Слова Божьего по примеру святых, жития которых он знал чуть ли не наизусть.

Это предположение только усиливается, если принять во внимание доклад Овцына от 1760 года, в котором он словно не об охране бывшего императора сообщает, а о поведении пятиклассников в школе: «Арестант здоров и временами беспокоен, а до того его доводят офицеры, всегда его дразнят»[157] или же «его всегда доводят офицеры, ежели б они поступали порядочно, он бы, конечно, был смирен, понеже он ноне меня боится, а они всегда его дразнят и тем доводят до всякого непорядку, что я сам много раз у дверей слушал».

И ведь это лишь пара из многочисленных донесений, в которых утверждается, что его охранники всячески изводят, а он злится, пытается защищаться, в том числе, угрожая силой. Не нашлось тогда в стране того, кто мог бы унять караульных, которые делают невыносимым существование безвинно обреченного на вечное заключение.

То-то смеху было в такие моменты у караула, вот и прослыл он дурачком, чтобы если от него вдруг какая жалоба и дойдет (что, конечно, маловероятно), никто ей не поверит. А еще важно было, чтобы информация о буйстве, помешательстве Ивана Антоновича распространялась всё шире, тогда не будет желающих его во власть привести, не будет вопросов, к чему нужна его изоляция – он просто опасен для общества и для себя.

Нам известно и то, что попытки Ивана защитить себя или нарушить какие-то требования его охраны наказывались. Его лишали чая, ему не давали целых чулок, бывший император был вынужден ходить в дырявых, что сильно ему не нравилось. В донесениях сообщается, что после таких санкций узник был долгое время тих и мирен. Именно так уняли его в июле 1761-го[158]. Но не скрывалось ли за фразой о «лишении чая» что-то более серьезное? Тем более, об угрозе избиения мы знаем точно из рапорта от 25 сентября, когда, возмутившись тому, что «подпоручик колдует», Иван налил из чайника горячей воды в чашку и бросил в обидчика. На это ему пригрозил Овцын, что «ежели он будет драться, то его будут бить, платье отберут и пища будет не такая». Надо признать, Иван Антонович был не робкого десятка, рявкнул в ответ: «Врешь, я вас всех буду бить до смерти», и пытался даже воплотить свои слова в реальность – хватал то бревно, то скамейку, то чайник, чтобы огреть того подпоручика