[204]. По всей видимости, чиновник отказался от такой чести.
По итогам следствия наказание получили[205] несколько человек: три капрала и три рядовых, которые наиболее рьяно помогали мятежу. Приговорены к прогону сквозь строй в тысячу человек десять раз (один из них – двенадцать раз) и на пожизненную ссылку на каторжные работы. Военный и лакей, которые не поддались на вербовку, но вовремя не донесли о сей попытке, тоже были осуждены. Первый был разжалован и приговорен к шести месяцам тюрьмы. Придворного били батогами и отправили рядовым в дальние земли.
Самого Мировича через месяц приговорили к колесованию. Добрая императрица заменила его на более гуманное обезглавливание. Мирович держал себя очень достойно и на суде, и перед казнью.
Казней публичных давно в России не было, люди собрались с интересом, но ожидали, как и сам Мирович, что помилуют. Ну вырвут что-нибудь, ну кнутом обходят как следует, да сошлют в безвозвратное путешествие на Восток страны. Был в толпе зевак и 21-летний поэт Гавриил Державин. Из его слов нам известно, что народ ждал милосердия, спокойно взирали на происходящее, ожидая счастливого финала, но внезапно палач опустил топор. Затем поднял голову мятежника, собравшиеся единогласно ахнули и затряслись настолько, что мост поколебался, где они стояли, что аж перила обвалились[206]. Видимо, чтобы погасить это неприятное удивление народа состоявшейся публичной казни, был запущен слух, превратившийся в городскую легенду[207], что Екатерина-то помиловала, конечно, осужденного, передала указ Орлову, а дальше кто-то замешкался, как бывает, и просто не успели. Указ прибыл, но спустя пять минут после завершения экзекуции – экая досада.
Это была последняя публичная казнь, совершенная на Сытном (Обжорном) рынке, что сохранился и по сей день на Петроградской стороне в Санкт-Петербурге.
В любом случае, с Мировичем было покончено. Он лишен головы, его тело сожжено[208]. Заодно и завершилось дело «известной персоны», «неизвестного узника», чья судьба прошла через руки четырех императоров и двух регентов.
Но стоит ли винить Екатерину Вторую в смерти Ивана Антоновича – вопрос, часто поднимающийся и в наши дни. На него следует дать однозначно отрицательный ответ. Во-первых, нет доказательств, что ею инспирировано убийство или исполнено с согласия, а про презумпцию невиновности забывать не следует даже в делах давно минувших дней. Во-вторых, если бы ей нужно было физически устранить Ивана, то он всегда мог бы простудиться, заболеть и вполне естественно отбыть на встречу со своей мамой в лучшем из миров. Не к чему было городить опасное предприятие с мятежом и покушением, тем более таким нелепым, в котором охраняемый погиб от своих же часовых, а не от мятежников. В-третьих, у государыни и так была репутация весьма подмочена вопросами прихода к власти, становиться хотя бы косвенной убийцей не одного, а двух бывших русских императоров – ей было совершенно не нужно. Иван Антонович содержался очень надёжно, долго в таких условиях он бы не протянул, а потому его естественное продолжение жизни, было куда надежнее, чем устранение.
Вместе с тем, соседство в историографии инструкции Екатерины о необходимости устранения в случае попытки освобождения узника и точном и скором ее исполнении (например: «…согласно инструкции, выданной Екатериной II, был убит стражей[209]») крепко фиксирует тень вины на императрице за безвременную насильственную кончину Ивана.
Пусть косвенно, но отводит тень от императрицы ее соратница и подруга, Екатерина Дашкова[210], впавшая позже в немилость и подвергшаяся опале. В своих Записках она рассказывает, что в письме о смерти Ивана, которое правительница получила, еще находясь в Риге, сообщалось, что Мировича часто видели приходившим по утрам в дом княгини Дашковой. За нее вступился генерал Панин, который приходился двоюродным дядей мужу Дашковой, а с самой Екатериной Романовной состоял в доверительных отношениях. Часть дома, где княгиня проживала, она как раз и уступила генералу. Петр Иванович сообщил императрице, что Мирович действительно бывал в том доме, где проживала, в то время и Дашкова. Но являлся будущий мятежник к нему самому, но по его личному делу, которое к тому моменту рассматривался в сенате. Оправдывались посещения еще и тем, что Мирович состоял некоторое время на службе у Петра Панина флигель-адъютантом. С его племянницей, пояснил генерал Екатерине, встреч никаких не было. Видимо, Екатерина, поверила Панину.
Сама же княгиня в мемуарах дополнительно подчеркивает, что не могла встречаться с Мировичем, так как она занимала отдельную часть дома от той, где жил дядя. Были и разные входы. Просители приходили к нему постоянно, но утром, а она вставала позже, потому никого не видела и не слышала, и уже тем более, не догадывалась о чаяниях одного из приходивших устроить государственный переворот.
Дашкова пишет, что грустно и жалко ей было «видеть ложное влияние, отуманившее мозг Екатерины до того, что она готова была подозревать истинных патриотов и самых преданных ей друзей».
А коли так, то можно ли считать, что государыня сама была во главе заговора? Не похоже на то, а вот побеседовать с Петром Паниным на эту тему было бы очень интересно.
Исследователи творчества великого русского классика не довольствуются лишь изданными произведениями. Тщательному анализу и изучению подвергаются и сохранившиеся черновики, заметки. Осенью 1867 Федор Михайлович уже работал над своим нетленным романом «Идиот». Именно в набросках к нему была обнаружена[211] идея о создании поэмы «Император», которая должна быть посвящена Ивану Антоновичу и его отношениям с Мировичем. Увы, замысел Федора Михайловича так и остался нереализованным, но мы по зафиксированной его концепции можем понять ход мысли, узнать, как именно раскрыть эту трагедию хотел нам Достоевский.
Ивана Антоновича классик планировал ввести в поэму юношей в возрасте около двадцати лет, который не умеет говорить. При этом, человек этот обладал бы буйной фантазией, видел сны, а в них даже некую девушку.
Задумавший переворот Мирович подкупает охрану арестанта и сближается с ним. Именно будущий бунтовщик, по версии писателя, занимается развитием Ивана. Учит его пониманию Бога, говорит с ним о Христе. Показывает с чердака мир вокруг, красоты русской природы.
Они говорят о жизни и смерти. Новоявленный друг даже убивает кошку, чтобы наглядно продемонстрировать ничего не понимающему в вопросах бытия узинку, как умирает живое.
На этом этапе сюжет закрутился бы тем, как Василий Яковлевич знакомит бывшего императора со своей девушкой, которая по совместительству еще и дочь коменданта крепости. Показывает её великолепно (по бальному) одетую, чтобы пробудить интерес арестанта к жизни. Та знает, кто перед ней, и, уже глядя сквозь Мировича, тешит себя надеждой стать императрицей.
Иван Антонович восхищен ею настолько, что Мирович даже ревнует. Но узник не понимает в чем причина этого недовольства, ведь ничего плохого он не сделал.
Лишь на этом этапе ему объясняют, кто он такой на самом деле. Обсуждают, сколько добра можно сделать, если вновь вернуть престол.
Литературный Иван Антонович делать добро очень согласен, но не может принять информацию, что они с Мировичем будут не ровня друг другу по социальному статусу. Даже заявляет, что готов отказаться быть императором, лишь бы сохранить дружбу. Далее полагалось быть рассуждениям на эту тему. Но в конечном итоге замысел Достоевского приводил к тому, что произошло и в реальности. Бунт. Там император заколот шпагой старым комендантом.
Федор Михайлович помечал на будущее представление о смерти узника: «Тот умирает величаво и грустно».
Некоторые исследователи творчества писателя находят много общего между характерами того Ивана Антоновича, которого видел Достоевский, и его же князем Львом Мышкиным из «Идиота». Восхищение дочерью коменданта сравнивается с тем трепетом, которое возникло у князя перед портретом Настасьи Филипповны, а потом и перед нею самой во время их первой встречи на праздновании ее дня рождения. Трепет искреннего восхищения в лучах ревности Рогожина. Словно напоминая о том, что мысли автора занимал исторический сюжет, князь Мышкин дома у Парфена Семеновича видит «две-три книги; одна из них, история Соловьева, была развернута и заложена отметкой». В другом же месте главный герой говорит про себя: «я был двадцать четыре года болен, до двадцатичетырехлетнего возраста от рождения». Двадцать четыре года – это фактически годы жизни Ивана Антоновича. Именно в этом возрасте мятеж Мировича прервал его земной путь, а при успешности задуманного – мог бы стать точкой вхождения в общество человека, напрочь лишенного представления о нем. Бывший император оказался бы совершенно таким же «идиотом», которым был князь в романе. Точно так же вызывал бы у людей смех, жалость, раздражение, непонимание и, верно, так бы и кончил свою жизнь, как главный герой в книге.
Так что, перечитывая «Идиота», мы можем представлять, что он вобрал в себя и часть образа Ивана VI. А встреча творчества Достоевского со шлиссельбургскими событиями 1764 года произойдет еще и при публикации очередной части «Братьев Карамазовых» в Русском вестнике»[212]. В той же книжке журнала публиковался роман Г. П. Данилевского «Мирович».
От литературных фантазий вернемся к прозаическим задачам 1764-го года. Что делать с телом бывшего императора? Конечно захоронить, но где и как – это вопрос не технический, а глубоко политический. Помните, как погребли Анну Леопольдовну? Всё чинно и благородно: доставили в Санкт-Петербург, с исполнением всех христианских погребальных традиций упокоили её тело в храме Александро-Невской Лавры, где останки регента благополучно пребывают и до наших дней. Казалось бы, и здесь так поступить надлежит. Но вовсе нет.