Родная тетя-королева таки не нашла возможности никогда с ними встретиться. Но отслеживала их судьбу. Периодически сообщали о достойном поведении. Навещал их датский принц Фердинанд. Антоновичи традиционно плакали, целовали руки. Тот в течение двух дней с ними столовался, подарил два перстня и две табакерки. Как уж они потом делили меж собой это богатство – неизвестно.
Брауншвейгское семейство поселили в просторном доме в Горсенсе на большой городской площади. Была своя церковь, русский священник. В услужение предоставлены камергер, смотритель, две фрейлины, лекарь, два камердинера и другие полезные и нужные в хозяйстве люди.
Первой не стало младшей из сестер – Елизаветы Антоновны. Она умерла всего через пару лет. Говорят, очень тосковала по прошлой жизни, по тем людям, которых они оставили в Холмогорах, по своим сводным братьям и сестрам.
Младший из братьев, Алексей Антонович пережил сестру на пять лет. Он был самый общительный из своих родных, его очень любили окружающие. Её не стало 20 октября, а его 22-го. Это не просто совпадение. Именно вспомнив о столь скорбной годовщине Алексей упал в обморок и ослабленный недавно перенесенной болезнью, так и не пришел в себя.
Двенадцать лет Екатерина и Петр жили вдвоем. Жили воспоминаниями. Брат ушел из жизни в 52 года, зимой 1798-го. Самая старшая осталась совсем одна. По всей видимости, с годами очень изменилось и качество жизни.
Сохранилось письмо Екатерины Антоновны, которое она тайком писала своему духовнику Феофану (Михайловскому). Оно датировано 20-м ноябрем 1802 года. Это уже совершенно другая эпоха. Нет уже в живых никого из Брауншвейгского семейства, нет красавца Морица Линара, нет амбициозной Юлианы Менгден, нет уже даже Екатерины Великой, а история России узнала еще один дворцовый переворот, убивший Павла Петровича.
Екатерине Антоновне 61 год. Напомним, она глухая с младенческих лет. С четырех месяцев живет в заключении. Теперь осталась совершенно одна в Горсенсе. Пишет[233]:
«Что мне было в тысячу раз лючше было жить в холмогорах нежеля в Горсенсе. Что моя мы придворные датские всегда не любят и часто от того я плакала».
Жалуется в письме, что эти её придворные много раз просили переписать на них в наследство те деньги, которые ей выделяются из России. Принцесса не хотела этого делать, насильно заставляли, даже пить не давали. Те, кто вроде бы находится у нее в услужении каждый день уезжают в гости и на прогулки, а ее оставляют дома, и женщине даже не с кем даже поговорить. Запирают в комнате, никого к ней не впускают, хотя вряд ли кто уж очень стремится к ней в гости.
Просит, чтобы по смерти ее никаких денег не посылали больше, а что останется – назад в Петербург отправили.
«И я теперь горячи слезы проливаю проклинаю себя что я давно не умерла».
На обратной стороне письма отдельные извинения адресату, что письмо написано это письмо «не хорошо», объясняет, что приходилось писать украдкой, постоянно прятать, когда входила фрейлина.
Письмо написано, пусть и с орфографическими ошибками, но почерком очень даже приличным для человека, который нигде не учился, провел всю жизнь взаперти. Значит, не только научили её писать и читать, но и была практика письма. А вот тут вопрос – кому она могла писать? Ответ находим тоже в архивах; тренировка письма у нее была в духовных её занятиях. Например, она переписывала заглавия из сборника проповедей на церковные праздники, делала выписки из религиозной литературы, например из «Пролога» – древнерусского сборника житий святых, поучений и притч[234]. Видимо, это и было её единственным занятием и развлечением после смерти родных.
В 1803-м Екатерина Антоновна писала и самому Александру Первому. Тоже жаловалась на тяжелую жизнь вдали от родных ей Холмогор, куда мечтала вернуться. Ответа не получила. Дожила свой век, даже пережила. Умерла в 1807 году. А слуги её всё же получили ту пенсию, о которой так мечтали, непонятно каким методом уговорили. Им продолжали до конца жизни выплачивать полную сумму жалования, как они и до этого получали, а после их смерти женам выдали единовременный, но годовой оклад. Накопленные деньги были завещаны Датскому наследнику Фридриху и его потомкам.
Так заканчивается история этого многострадального семейства. История, которую вкратце можно пересказать так: «Девочка с матерью бежала от отца-тирана под крыло тетки-императрицы. Выросла и встретила свою большую любовь, нашла верную подругу, но была выдана замуж за нелюбимого человека. Оказалась на самой вершине власти, но была свергнута, разлучена с подругой и любимым, умерла в заключении. Родила пятерых здоровых детей, но никто из них никогда не увидел свободы».
Заключение
Еще при жизни Иван Антонович вошел в мировую литературу. В 1759 году, то есть, во времена Елизаветы появилась повесть Вольтера «Кандид или Оптимизм»[235]. Здесь автор касается и темы взятия Азова: там русские показаны не менее жестокими, чем янычары. Героиня описывает время проведенное в Москве, где царит жестокость, самоуправство и бунты. А главный герой в Венеции встречает за одним столом шестерых иностранцев, среди которых, Иван Шестой. Очень кратко он делится своей историей жизни про правление, свержение и заточение. Но утверждает, что периодически отпускают путешествовать под присмотром стражи, и на этот раз он приехал посмотреть на Венецианский карнавал. Утопичность сей ситуации проявляется в том, что за одним столом с тем, кто назвал себя Иваном, сидят и его, так сказать, коллеги: свергнутый в 1730-м году османский султан Ахмед III, претендент на английский престол Карл Эдуард Стюарт, лишенный власти корсиканский король Теодор фон Нойхоф и два неудачливых польских короля, по имени в произведении не обозначенные.
Императрица Екатерина, называвшая Вольтера своим учителям, конечно же читала это произведение. В 1763-м, спустя четыре года после выхода «Кандида» начнется переписка российской императрицы Екатерины II и Вольтера, продолжавшаяся 15 лет. Они не будут обсуждать возможность выезда Ивана Антоновича на карнавал. Прекрасно оба понимали фантастичность такого предположения. Именно в силу невозможности реализации подобного, когда-то и появился этот эпизод на страницах французской циничной повести.
Лев Толстой, как сообщает нам в воспоминаниях его супруга Софья Андреевна, тоже очень интересовался судьбой императора-узника. Примерно в тот период, когда была написана «Война и мир», классик увлекся сюжетом столетней давности. Его привлекала история Мировича, который желал освободить Иоанна Антоновича. В феврале 1870-го идея для нового произведения была записана, но так и не реализована в будущем. Хотя тема с заточением главного героя нашла свое отражение через два года в «Кавказском пленнике», увидевшем свет в 1872-м. Известно, что в 1853 году Толстой и сам чуть было не попал в плен[236] на Кавказе, – видимо, реализовал фабулу заточения и освобождения в более знакомом антураже.
Если бы всё же Лев Николаевич писал про Ивана Антоновича, то было бы весьма занимательно, если в произведение вошел бы эпизод, как подпоручик Семеновского полка Вепрейский давал показания, что ему за неделю до коронации Екатерины докладывали о зреющем заговоре с целью возвести на престол заключенного Иоанна. Подпоручик услышал это от сержанта по имени Лев Толстой (66 лет до рождения нашего классика). Ну и ещё одного Толстого, матроса, по имени Максим, мы с вами встречали, когда тот высказывал недовольства относительно вступления на престол Ивана Антоновича, предпочитая более видеть на троне Елизавету Петровну. Очень интересно, какой линии придерживался бы Лев Николаевич, найди он время и вдохновение для развития задуманного сюжета.
А что же Пушкин? Вот если б он написал про Ивана, так была бы в народе уж точно жив его образ, как живет благодаря Александру Сергеевичу его Сальери, его Пугачев, его Годунов. В 1831 году Пушкин даже хотел в этом направлении двигаться и доводил до сведения императора Николая через Бенкендорфа[237], что есть у него давно желание написать историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III. На том письме Бенкендорф оставил резолюцию: «Написать гр. Нессельроде, что Государь велел его принять в Иностранную коллегию с позволением рыться в старых архивах»[238].
Не написал классик про Ивана Антоновича, про Пугачевский бунт тему выбрал. Но в качестве интересного факта в свой Table-talk[239] историю, услышанную от дочери фаворита Елизаветы Петровны Кирилла Разумовского. Пожилая фрейлина рассказала ему историю про гороскоп, составленный Эйлером относительно судьбы наследника, по заказу императрицы Анны Иоанновны. Мы её вам тоже поведали в Части 1 этой книги. На этом, пожалуй, от Пушкина всё.
В 20 веке судьба Ивана Шестого облеклась даже в искусственно созданный язык эсперанто. Именно на нем написал историческую пьесу в пяти действиях бразильский писатель Джеральдо Маттос в 1953 году. Возможно, это единственная столь масштабная трагедия в стихах на эсперанто. Судя по всему, интерес произведение представляет именно потому, что сложено на необычном языке. Как утверждали критики[240] работа заслуживает внимание именно за свою форму, но не за содержание. Персонажи не убедительные, диалоги неоправданно нравоучительные: «К дальнейшему преступлению нас призывает наказанье, прощенье побуждает к добродетели. Тяжелой мантией лежит гнев, месть и жестокость».
Вряд ли, кто слушал бы такие максимы со сцены. В общем, театральной постановки про Ивана Антоновича не вышло. Тем не менее, сам интерес бразильского эсперантиста – серьезный штрих к следам императора-узника в культуре уже за пределами нашей страны.