— Победила дружба! — провозгласил он. — В вашем племени осталось шестеро. А в конкурирующем — на одного человека больше, плюс соль и котелок. А все почему? А все потому, что открытое голосование полезнее для народного здоровья, чем тайное. Надеюсь, этот урок вас чему-то научит. А теперь позвольте рассказать вам кое-что о нашем замечательном шоу…
Продюсер достал из кармана уже знакомую мне пачку листков и приступил к рассказу о подмосковной клинике. Участники слушали рассеянно, больше следя за тем, как четверо тихарей, вооружившись крючьями, волокут за помост мертвые тела чеченца Ислама и капитана Кузнецова. Пошел за ними и я. Камера должна видеть все, а как раз туда, за помост, моя автоматика не доставала. Я не предполагал, что это может быть интересным. Я ошибся.
Прямо под дощатым настилом зияла большая, три на два, яма. Мой объектив заглянул вниз. Там, на трехметровой глубине, лежал слегка присыпанный землей Джанки, вернее, его тело. Собственно о том, что это был именно Джанки, я понял только по торчащему из земли мокасину. Джанки носил такие забавные ковбойские мокасины. Не знаю, где он взял денег купить эту недешевую обувь. Украл, наверное. Его повесили по-настоящему, понимаете? Я вспомнил семь рук, нажимающих на клавиши. Его повесили участники-соучастники. Он плохо ползал в грязи, а по канату — так и вообще… Я же по канату не лазал вовсе. Я был оператором, всего лишь оператором.
Тихарь толкнул меня в бок.
— Отойдите, вы мешаете.
Я посторонился. Тихари скинули мертвецов в яму и взялись за лопаты. Теперь я, наконец, понял смысл нашего шоу. Они не станут зарывать яму полностью, просто присыпят трупы землей до следующего раза. Яма большая, всем хватит. Всем шестнадцати. Вернее, всем пятнадцати — за исключением одного: Последнего Каина.
— Добро пожаловать в шоу «Последний Каин»! — прокричал на поляне Чичкофф, завершая свой рассказ.
«Добро пожаловать в ад… — подумал я. — Добро пожаловать в реалити-шоу. Какова реалити, таково и шоу. Хорошая должна получиться заставка».
Не помню, как мы вернулись на корабль. Говорю вам, я превратился тогда в робота. Мне даже казалось, что я сам себя вижу со стороны — не прямо, по-человечески, а словно через объектив видеокамеры. Наверно, происходящее было слишком страшным, чтобы воспринимать его всерьез, и сознание усиленно делало вид, будто все это понарошку, будто я сплю, или играю, или просто участвую в съемке, а не в хладнокровном убийстве ни в чем не повинных людей. Но, черт побери, я ведь и в самом деле участвовал в съемке!
Чичкофф поглядывал на меня понимающе и немного смущенно. Мы почти перестали разговаривать; обменивались короткими репликами, и все. Некоторое время я лежал в своей каюте, глядя в дощатый потолок. Он вдруг напомнил мне помост — там, на острове. Глядя на него снизу, я как бы превращался в Джанки, или в капитана, или в чеченца, которые смотрят сейчас на такие же доски мертвыми, присыпанными землей глазами. Боже, им даже не закрыли глаза… Поймав себя на том, что постоянно смахиваю с лица воображаемые комья, я встал и пошел в аппаратную. Чичкофф встретил меня коротким кивком.
— Посмотрите. Похоже, берутся за ум.
Я сел просматривать материал. В лагере «синих» Вера Павловна пыталась взять на себя осиротевшую роль лидера. Вдвоем с Машей они тормошили плачущую продавщицу Валю, которая казалась действительно потрясенной — единственная из всех участников.
— Сама подумай, — говорила Вера Павловна. — Это же просто необходимо. Нужно заранее решить, кого отсеивать в случае чего. Тогда погибнет только один, зато остальные получат соль и котелок. Простой расчет, понимаешь?
Валя кивала, утирая крупные слезы.
— Ну вот и хорошо… посмотри на меня… — Вера Павловна гладила Валю по голове и указывала глазами в сторону мирно играющего в куличики Крыжовника. — Вот он. Сначала.
— Аа-а… — снова срывалась в истерику Валя. — Я… я… я так не смогу, девочки. Это же человек… даже брат… как вы можете…
Наконец, устав от бесконечного повторения, москвичка препоручила продавщицу Маше, а сама отправилась к футболистам. Близнецы пожирали живьем пойманную на отмели рыбешку. Выслушав резоны Веры Павловны, Муртаз — а это был именно он, потому что от Георгия я никогда не слышал ни слова — кивнул и поинтересовался, что они получат взамен за такое голосование.
— Соль, — повторила Вера Павловна. — Соль и котелок.
Муртаз усмехнулся.
— Какой соль? Думай, что говоришь. Ты кто? Женщина. А он кто? — футболист кивнул на Крыжовника. — Он мужчина. Глупый, но мужчина. Брат даже. Какой соль?
Вера Павловна вздохнула. Жизнь давно приучила ее к тому, что с тупой логикой самцов можно совладать лишь одним, зато неизменно верным способом.
— Ладно, — сказала она. — Бизнес есть бизнес. Сначала Георгий, потом ты.
Муртаз подумал, шумно рыгнул и снова подумал.
— Нет, женщина, — возразил он. — Сначала я, потом Георгий, а потом опять я. Раздевайся и ложись.
— И не стыдно? — бизнесвумен провела тоскливым взглядом по нацелившимся на нее камерам и скинула блузку. — Вы же вроде как братья мне…
— Все снимай, все, — поторопил ее Муртаз, вытирая о песок липкие от рыбьей слизи пальцы. — Давай, женщина, давай…
— Молодец баба, — одобрительно сказал Чичкофф. — Ясный бизнес-план, четкая стратегия реализации. Похоже, каюк тут мужикам.
Он переключился на «красных», где все шло совершенно по-прежнему. Конечно: они ведь еще не понимали сути происходящего. «Красные» не видели сегодняшних смертей, сегодняшней крови. В точности как и я перед вторым конкурсом, здесь были уверены, что повешение Джанки представляло собой всего лишь инсценировку. Они еще не знали, что превратились в соучастников убийства…
Впрочем, нет — одна новость все-таки была: артистка Клара наколола ногу и почти не могла ходить. Это давало Крыжовнику определенный шанс.
Когда на следующий день Чичкофф объявил условия третьего конкурса, «красные» зароптали.
— Несправедливо это, — сказал Бандура. — Третий раз одно и то же. А главное — почему зачет по последнему? Их шестеро, нас семеро. Нам труднее. Несправедливо.
— Отчего же? — прищурился Чичкофф. — По-моему, наоборот: больше людей — больше помощи. Значит, преимущество у вас.
— Это когда все люди нормальные, — мрачно вступил Геринг. — А когда неполноценные…
Он кивнул на Клару, которая и в самом деле едва ступала на ногу. Чичкофф оживился.
— Неполноценные? — переспросил он. — Хорошее слово, господин Геринг. Ох, уж эти уроды… Сами мучаются и других мучают. Вот, возьмите.
Продюсер достал из-за спины маленький блестящий пистолетик и протянул его Герингу. Скин попятился.
— Берите, берите, — подбодрил его Чичкофф. — Избавьте общество от страданий. Сделайте его лучше. Человек должен быть красивым, умным и здоровым, не так ли? Берите, господин Геринг. Одно нажатие на спусковой крючок — и ваша команда побежит вшестером. Разумное решение. И потом — это всего лишь игра.
— Бери, — сказал Бандура. — Игра — значит, и пистолет игрушечный. Даже не пугач.
— Ну, если игра… — Геринг взял пистолет.
В объективе моей камеры он и впрямь казался игрушечным.
— Не надо! — вдруг закричала продавщица Валя. — Пожалуйста, не надо!
Она даже сделала шаг вперед, но Вера Павловна и Маша вовремя ухватили ее за плечи.
— В голову, — дружелюбно подсказал продюсер. — Иначе незачет.
— Давай, — сказала Клара. — Думаешь, мне бежать хочется? Я лучше в сторонке посижу.
Геринг поднял пистолетик на уровень Клариных глаз и нажал на спуск. Когда девятимиллиметровая пуля попадает человеку в лицо с расстояния в один шаг, то спереди остается лишь небольшая неопрятная дырка. Зато сзади, в затылке, словно распахивается дверца, и оттуда… Я подавил в себе приступ рвоты. Оператора не должно тошнить. Чичкофф поднял выпавший из руки Геринга пистолет и взвесил его на ладони.
— Такой крошечный, а как бьет… Эй! — он обернулся к тихарям, уже стоявшим с крючьями наготове. — Уберите это. Пусть полежит в сторонке, как хотела. Остальные участники — на старт! Второй раз повторять не стану. На счет «три». Раз… два…
Начавшийся отсчет вывел участников из оцепенения. Толкая друг друга, они бросились к стартовой линии. Думаю, в тот момент никто из них не возражал поглубже зарыться в грязь. «Синие» снова проиграли, и снова — из-за Крыжовника. Последовавшее голосование продемонстрировало впечатляющую эффективность бизнес-плана московской бизнесвумен. Оно было открытым и увенчалось честно заработанными солью и котелком.
Повешение прошло исключительно гладко. Слегка обеспокоенному Крыжовнику накинули на шею петлю, и пять рук синхронно нажали на пять клавиш. Единственное слабое звено этой дружной цепи, Валя, еще не пришла в себя после убийства Клары, а потому сомнамбулически исполняла указания Веры Павловны и Маши, которые бдительно следили, чтоб не произошло никакой заминки. Братья же футболисты с того момента, как увидели котелок, думали, похоже, только о будущей ухе.
А я? О чем думал я? — Ни о чем. Я просто запретил себе думать. Я не мог сделать ничего, чтобы остановить Чичкоффа. Даже если бы мне удалось проникнуть в радиорубку, я, скорее всего, не справился бы с рацией. Да что там рация!.. я не имел ни малейшего понятия, в котором из океанов мы находились… В подобной ситуации имело смысл только одно: сосредоточиться на личном выживании, задавить в себе все лишнее — мысли, чувства, сомнения.
Чересчур жалостливая продавщица Валя стала живым… вернее, наглядным примером такой необходимости. Она не смогла сосредоточиться: повесилась в ночь после казни Крыжовника, соорудив веревку из своей же нарезанной полосами кримпленовой юбки. Мы с Чичкоффом сидели в этот момент перед мониторами, но были слишком заняты событиями в лагере «красных», чтобы обратить внимание еще и на Валину предсмертную суету. Впрочем, думаю, что продюсер и пальцем не пошевелил бы ради спасения продавщицы.
У «красных» же взбунтовался Фима-покер. Скорее всего, на него подействовала судьба застреленной Клары: в геринго-бандурском списке неполноценных израильтянин явно занимал высокое место. Когда шестерка «красных» расселась вокруг костра, Фима взял в руки мачете и заявил, что восстание представляет собой единственный достойный выход из создавшейся ситуации. Он говорил очень тихо, но наши микрофоны улавливали даже шепот.