Здесь были и целые семьи.
Европейцы неторопливо взбирались по склону холма к расчищенной площадке, где восседал садхудиец в позе лотоса: глаза раскрыты, ладони сложены вовнутрь, локти разведены в стороны. Он был похож на причудливую птицу.
Прилизанный молодой брамин в белом костюме городского покроя поднялся навстречу Лакомбу. Лафлин подошел к ним поближе, чтобы переводить.
— Осталось полчаса до захода солнца, — сказал брамин Лакомбу.
Его правильный английский язык приятно удивил Лафлина. На молодом человеке были одеты отполированные до блеска ботинки, узкие брюки дудочкой и пиджак без воротника. Весь его облик, свободная и бойкая речь были слишком городскими для этого места. «Даже святой из святых нуждается в менеджере», — подумал Лафлин.
Садхудиец даже не пошевелился.
Лакомб некоторое время стоял неподвижно, потом сам принял позу лотоса, но на значительном удалении от садхудийца.
Микрофоны были уже подготовлены. Кинокамеру оператор держал в руках, так как Лакомб настоял на том, чтобы ее не монтировали на треножнике. Он объяснил, что оператор должен иметь возможность двигаться при съемке и снимать то, что необходимо.
— У магнитофона есть экранируемая защита? — спросил оператора Лафлин.
— Зачем? — удивился тот. — Мы находимся в месте, где нет никаких электрических помех.
— Лакомб утверждает, что мотор работает с перебоями, а магнитофонные головки теряют намагниченность.
— Сейчас сделаем, раз он так говорит, — согласился, пожав плечами, оператор. Он достал что-то, похожее на большую коробку из медной проволочной сетки, и поместил это приспособление у записывающего устройства магнитофона. Проволочные концы защитного экрана он тщательно заземлил, воткнув в землю. — Так пойдет?
Глядя на то, что происходит вокруг, Лафлин думал: «Что же, в конце концов, все они делают в этом странном месте? Ждут? Если так, то чего?» Он рассеянно наблюдал, как солнце медленно опускалось за цепочку холмов на западе.
Садхудиец слегка пошевелился. То, что происходило потом, казалось, было похоже на замедленную съемку. Разведенные локти садхудийца начали очень медленно подтягиваться к истощенной коричневой грудной клетке. Прижатые друг к другу ладони стали медленно разъединяться, сохраняя касание пальцев. Садхудиец открыл глаза, огромные, похожие на черный янтарь. Медленно, без видимого усилия, он начал подниматься из позы лотоса в положение стоя.
Городского вида брамин опустился на колени. Лафлин неожиданно для себя сел, как будто единственным человеком, который имел право стоять на ногах, был садхудиец.
Краешком глаза Лафлин увидел, как встали на колени два оператора.
Руки садхудийца стали неторопливо подниматься вверх. В их движении и всей его позе было что-то угрожающее. Он стал похож на большую хищную птицу, расправляющую свои мощные крылья, готовясь взлететь. Садхудиец размахивал руками, постепенно увеличивая высоту их подъема, пока тыльные стороны ладоней не соприкоснулись над головой. После небольшой паузы он вновь поднял руки и опустил их в одном большом взмахе, как дирижер, управляющий большим оркестром.
Из многотысячной толпы послышался низкий мелодичный звук. Звук постепенно нарастал, и Лафлину казаться, что он пронзает его мозг.
Операторы, очнувшись, принялись снимать. Через медную сетку защитного экрана Лафлин видел, как вращаются бобины.
Садхудиец вновь поднял руки вверх и извлек из толпы другую ноту, а спустя какое-то время опять первую, только на октаву выше.
Поклонники культа наполняли окружающее воздушное пространство звучанием всего двух нот, но в различных вариациях: то каждая нота в отдельности, то две одновременно, то опять первая.
Потом толпа под управлением садхудийца взяла новую ноту, потом еще одну. Вскоре Лафлин потерял мелодию в резкой какофонии многих голосов. Казалось, что земля под ним завибрировала от интенсивности звуков, немелодичных и непривычных для уха европейца. Звуки, как утверждалось в сообщении, пришли со звезд четыре ночи назад. С тех пор садхудиец и его последователи озвучивали их каждую ночь.
Каждый певец слегка искажал звук, превращая звучание и неслаженный вой. Он поднимался ввысь в несколько зловещем монотонном пении, сотрясал землю под ногами Лафлина и заставлял вибрировать сам воздух.
Солнце погасло. Тропические сумерки превратились в ночь. Сырая темнота окутала всех. И хотя садхудийца уже не было видно, множество тысяч голосов продолжали петь.
Над головой проступили звезды. Лафлин смотрел в небо, потрясенный неистовостью поющих вокруг него людей. Он наблюдал за звездой в ручке ковша Большой Медведицы. Она то становилась ярче, то тускнела, опять загоралась и блекла с определенной частотой, как при послании азбукой Морзе. А затем… она взорвалась!
Яркая малиновая вспышка осветила поднятые вверх ища огромной массы людей.
Лакомб вскочил на ноги и подошел к садхудийцу. Оператор бросился за ним следом с кинокамерой на плече.
Малиновый свет сконцентрировался, удлинился, прояснив очертания подвижного столба, парящего в небе, который из малинового превратился в оранжевый, потом в желтый, затем в бледно-зеленый.
И вдруг небеса наполнились теми же пятью звуками. То же монотонное звучание. Отчетливое. Мелодичное. Чистое.
Люди затаили дыхание. И вновь небеса спели для них.
— Черт побери! — воскликнул оператор.
Огненный столб погас. Пение прекратилось. Почитатели культа снова опустились на колени в низком поклоне.
Садхудиец обратился к Лакомбу:
— Небо, — сказал он слабым голосом. — Небо поет нам.
По щекам француза текли слезы. Его голос звучал хрипло от волнения.
— Оно поет всем нам, мой друг.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Ниари стоял перед зеркалом в ванной комнате, пытаясь привести себя в порядок. По крайней мере, побриться.
Он выдавил на ладонь мыльный пенистый крем для бритья и машинально поднес руку к лицу, но что-то остановило его.
Ниари начал рассматривать белое пенистое вещество, наклонив голову и поднеся руку ближе к глазам, затем рассеяно средним пальцем левой руки принялся придавать этой массе форму.
— Нет, не то, — вздохнул Ниари. Он никак не мог понять, что напоминала ему горка крема на ладони.
Каждому доводилось ощущать что-то подобное, подумал он. Иногда, например, кажутся очень знакомыми чье-то лицо, которое, на самом деле, ты никогда не видел, или место, где наверняка никогда не был. У специалистов по психоанализу есть для этого даже специальный термин. Обычно эти ощущения длятся всего лишь мгновение.
Он еще какое-то время постоял, задумчиво глядя на мыльную пену.
Возникшая в дверях Ронни с тревогой смотрела на мужа.
— Скажем в гостях, что ты заснул под кварцевой лампой на правом боку.
— Что? — встрепенулся Рой. — Зачем?
— Затем, что я не хочу, чтобы ты говорил об ЭТОМ в гостях.
— Но почему? — удивился Рой.
— Я не хочу, чтобы тебя считали сумасшедшим, — раздраженно отрезала Ронни.
К ним неуверенно подошли дети.
— Пап, а ОНИ в самом деле есть? — осторожно спросил Брэд.
— Ничего ТАКОГО нет, — резко ответила Ронни.
— Не надо говорить ему так, — поморщился Ниари.
— Ма, а я в НИХ верю, — уверенно сказал Брэд.
— Ничему ТАКОМУ верить нельзя, — снова ответила Ронни.
— Но ведь папа ИХ видел?
— Ничего он не видел, — сказала Ронни, умоляюще посмотрев на мужа. — Рой?
— Я только интересуюсь, о чем говорят в мире! — согласился Ниари, все еще держа мыльную пену на ладони.
— Они живут на Луне? — спросил Тоби.
— У них база на Луне. Они могут влететь в окно и сорвать с тебя одеяло, — сказал Брэд, показав тем самым, что тоже пытается вникнуть в эту проблему.
Ронни закрыла глаза:
— Я больше никого не слушаю.
— Вчера ночью, — начал Ниари как можно спокойнее, — я увидел то, чего объяснить не могу.
Ронни зло и пристально посмотрела на него в зеркало.
— Вчера в четыре часа утра я увидела то, чего тоже объяснить не могу. Взрослый мужик…
Ронни замолчала, увидев как, внимательно прислушиваются к их разговору мальчики.
— Знаешь, Ронни, я собираюсь снова поехать туда сегодня вечером, будь они прокляты.
Она собралась было уйти, но остановилась и мягко сказала:
— Нет, ты не поедешь!
— Поеду, — упрямо возразил Рой.
Зазвонил телефон. Ронни вышла из ванной.
Рой намазал кремом лицо и взглянул в зеркало. На фойе белой пены его щека казалась еще более красной.
— Это не лунный загар, будьте вы прокляты, — проворчал он.
Ниари брился, когда в зеркале опять возникла Ронни. Из глаз у нее катились слезы.
Рой не мог видеть, как она плачет. Полный раскаяния, он пробормотал:
— Успокойся, Рон… Я не поеду.
— Р… Рой… — сквозь слезы произнесла Ронни. — Звонил Гримзби из управления.
— Что-то случилось?
— Тебя уволили, Рой! — Рыдая, она почти упала в его объятия. — Они… Он даже не захотел разговаривать. Что мы будем делать?
— Господи! — ошеломленно вымолвил он.
Так они и стояли в ванной комнате: Рой с мыльной пеной на лице и бритвой в руке и Ронни, рыдающая у него на плече.
Рой в растерянности обвел глазами комнату. Вдруг его внимание привлек какой-то предмет, в спальне, виднеющийся через открытую дверь ванной комнаты. Это была взбитая подушка, лежавшая на кровати. Своей формой она очень напоминала горку пенистой массы, которую еще недавно он разглядывал на ладони.
— Нет, и это не совсем то, — пробормотал Рой.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
На следующую ночь он отправился туда снова. И когда ничего необычного не произошло — не было ни странных объектов, ни необычных световых красок, — он, конечно, поклялся, что вовсе откажется от всей этой затеи.
Но наступила следующая ночь, и он опять поехал туда.
Собиравшиеся там люди стали узнавать друг друга, словно здесь встречались старые друзья. Ниари снова увидел фермера в своем пикапе и с бутылкой виски в руке. Какая-то женщина привезла с собой кресло-качалку и занималась рукоделием, чтобы скоротать время до нового появления «ночных видений» — так их все стали называть. Еще одна пожилая дама показывала всем альбом с фотографиями «ночных видений», сделанных в разных местах и в разное время.