— Маккитрик?
— Нет. Клод Эно. Но он уже умер и унес все свои тайны с собой. Но Миттель платил ему за услуги на протяжении двадцати пяти лет.
— Банковские уведомления?
— Ага! Те, что лежат у меня в портфеле. Если вас это заинтересует, вы, возможно, сумеете найти записи, которые напрямую свяжут Миттеля с этими выплатами. Конклин сказал мне, что ничего об этом не знал, и я ему верю… Хорошо, если бы кто-то согласился проверить все избирательные кампании, которыми на протяжении многих лет руководил Миттель. Возможно, выяснится, что за связанным с именем Никсона скандалом стоит именно он. Это был закулисный деятель очень крупного масштаба…
Босх придавил окурок о крышку стоявшего под столом металлического контейнера для мусора и швырнул его в контейнер. Почувствовав озноб, он снял со спинки стула и накинул на плечи свое короткое спортивное пальто. Оно было покрыто пылью и испачкано кровью.
— Ты, Гарри, выглядишь в этом одеянии как последний бомж, — заметил Ирвинг.
— Мне холодно…
— Ну тогда так и сиди.
— Знаете что? Он даже не вскрикнул.
— Кто?
— Миттель. Когда падал с горы, он ни разу не вскрикнул. Как-то это странно. Я, во всяком случае, не могу понять.
— А тебе и не надо ничего понимать. Кроме того, что он принадлежал ко всей этой гнусной шайке…
— Между прочим, я даже не пытался столкнуть его со склона. Он выскочил из кустов, напал на меня, и мы покатились по земле. А потом он вдруг исчез. И даже не вскрикнул.
— Я тебя понимаю. Но никто не утверждает…
— Странно все это — как ни крути. Начиная это дело, я просто задавал вопросы, касавшиеся моей матери, а люди вдруг начали умирать один за другим…
Босх посмотрел на висевшую на стене таблицу для проверки остроты зрения. Странно, что ее повесили в смотровой комнате.
— Господи… Паундс… Я…
— Я знаю, что произошло, — перебил его Ирвинг.
Босх перевел на него взгляд.
— Мы опросили всех людей в твоем подразделении. Эдгар сказал мне, что по твоей просьбе разыскивал по компьютеру Фокса. И я пришел к выводу, что Паундс или подслушал ваш разговор, или каким-то образом узнал, чем занимался Эдгар. Полагаю, что после твоего ухода в административный отпуск он стал проявлять повышенное любопытство к тому, чем занимались твои друзья. Узнав о Фоксе, он решил копнуть поглубже и наткнулся в своих изысканиях на имена Миттеля или Воуга. Все эти компьютерные проверки не прошли мимо Миттеля. У него были знакомые, которые наверняка предупредили его о том, что к его особе проявляют подозрительный интерес.
Босх хранил молчание, задаваясь вопросом, верит ли Ирвинг в подобное развитие событий или же дает ему понять, что знает, как все обстояло на самом деле, но собирается спустить это дело на тормозах? Теперь, впрочем, это не имело никакого значения. Он сам был своим высшим судией в этом деле, вне зависимости от того, стал бы преследовать его Ирвинг за гибель Паундса или нет.
— Господи, — повторил он. — Его убили вместо меня.
Его снова начала бить крупная дрожь. Как будто произнесенные им слова спровоцировали акт экзорцизма[2]. Швырнув резиновый пузырь со льдом в контейнер для мусора, он обхватил себя обеими руками, пытаясь согреться. Но дрожь не утихала, и скоро ему стало казаться, что он уже никогда не согреется и овладевший им озноб не следствие временного недомогания, а неотъемлемая часть его нынешнего бытия. Потом Босх ощутил на губах горячую солоноватую влагу и понял, что плачет. Он отвернулся от Ирвинга, хотел было сказать, чтобы тот ушел, но не смог произнести ни слова — челюсть свело, как ногу у пловца.
— Гарри? — услышал он голос Ирвинга. — С тобой все в порядке?
Босх исхитрился кивнуть, недоумевая, почему Ирвинг не замечает, как сильно сотрясается от дрожи все его тело. Пытаясь согреть руки, он сунул свои холодные как ледышки ладони в карманы пальто, нащупал в левом какую-то вещь и автоматически потащил ее наружу.
— Послушай, — произнес Ирвинг, — доктор сказал, что травмы могут отразиться на твоей психике. Ушибы головы — это непредсказуемая штука… Иногда они сказываются на людях весьма странным образом. Так что ты не волну… Гарри, ты уверен, что с тобой все в порядке? По-моему, ты начал синеть… Пойду-ка я позову врача…
Ирвинг запнулся, увидев предмет, который Босх извлек из кармана пальто и держал перед собой, сжимая в трясущихся пальцах. Это был черный костяной шар с цифрой «8» на боку. Большую его часть покрывала запекшаяся кровь. Ирвинг осторожно разжал ему пальцы, вынул шар и со словами: «Сейчас кого-нибудь позову» — торопливо вышел из комнаты.
Босх остался в полном одиночестве, ожидая, когда кто-нибудь войдет и поможет ему изгнать находившегося внутри демона.
40
Из-за контузии у Босха опухли и покраснели глаза, а зрачки непомерно расширились. Голова сильно болела, а температура подскочила до 100 градусов по Фаренгейту. Лечащий врач, опасаясь обострения, решил вести постоянное наблюдение за его состоянием, из-за чего ему запретили спать до четырех часов утра. Чтобы убить время, Босх читал газету и смотрел по телевизору ток-шоу, от чего головная боль только усилилась. Так по крайней мере ему казалось. Под конец он уже просто сидел на постели, устремив взгляд в стену. Наконец пришла медицинская сестра, проверила показатели приборов и разрешила немного поспать. Он прилег, но спал урывками, поскольку каждые два часа в палату входили сестры, будили его, проверяли реакцию зрачков на свет, мерили температуру и спрашивали, как он себя чувствует. Интересно, что за все это время ему не дали ни одной таблетки от головной боли, а лишь рекомендовали заснуть. Если в короткие промежутки забытья койот и являлся к нему в снах, то он этого не запомнил.
В полдень он пришел к выводу, что пора подниматься с постели, и, встав на ноги, поначалу ощутил головокружение и слабость в коленях. Впрочем, вестибулярный аппарат скоро пришел в норму, и он смог пройти в ванную комнату и взглянуть на себя в зеркало. То, что он увидел, вызвало у него взрыв безудержного хохота, хотя смешного в его облике было мало. Впрочем, Босх находился в таком состоянии, что смех быстро сменялся слезами, а иногда он плакал и смеялся одновременно.
На голове у него красовалась небольшая выбритая проплешина, посреди которой багровел стянутый хирургическими нитками порез в форме буквы «L». При прикосновении рана болела, но Босх, рассматривая ее в зеркале, продолжал посмеиваться. Затем, взяв гребенку, принялся зачесывать выбритое место, в чем и преуспел, ухитрившись почти полностью скрыть проплешину и шов под своими густыми волнистыми волосами.
С глазами дело обстояло хуже. Помимо проблем со зрачками, капилляры в белках полопались, и глаза налились кровью. Так что со стороны можно было подумать, будто он пару недель пил без продыху. Это не говоря уже о том, что верхние веки припухли, а в подглазьях налились два здоровенных кровоподтека, именуемых в просторечии фонарями. Босх не помнил, чтобы его лицо когда-нибудь украшали два фонаря сразу.
Вернувшись в палату, он увидел на ночном столике у кровати свой портфель, который оставил там Ирвинг. Босх резко наклонился, чтобы взять его со стола, и едва не потерял равновесие. Лишь в последнее мгновение ему удалось ухватиться за столешницу и удержаться на ногах. Улегшись с портфелем на постель, он принялся просматривать его содержимое. Без определенной цели, просто для того, чтобы хоть чем-нибудь себя занять.
Пролистывая свой рабочий блокнот, он поймал себя на том, что ему трудно сконцентрироваться на смысле сделанных в нем записей. Отложив его, он перечитал пятилетней давности рождественскую открытку, которую прислала ему Мередит Роман, ныне Кэтрин Регистер. Он подумал, что было бы неплохо позвонить ей и рассказать о случившемся, прежде чем она узнает об этом из газет. Разыскав ее номер в своей телефонной книжке, он снял трубку стоявшего на ночном столике телефона и позвонил ей домой. Отозвался автоответчик, и Босх надиктовал для Мередит сообщение:
«Мередит, то есть Кэтрин… это Гарри Босх. Мне нужно с тобой поговорить — в любое удобное тебе время. С тех пор как мы с тобой виделись, кое-что случилось, и я хотел бы тебе об этом рассказать. Обещаю, ты будешь впечатлена. Обязательно мне перезвони».
Босх оставил несколько телефонов, включая номер своего мобильника, а также комнаты в гостинице «Марк Твен» и госпитальной палаты, и повесил трубку.
Потом он расстегнул потайной внутренний карманчик в крышке портфеля, вынул оттуда фотографию, которую ему дал Монти Ким, и долго вглядывался в лицо своей матери. Из рассказа Конклина Босх знал, что прокурор любил Марджери Лоув, и теперь задавался вопросом, любила ли она его. Ему вспомнились дни, когда мать навещала его в «Макларене» и обещала вызволить из этого заведения. Но в те времена подобные процедуры осуществлялись крайне медленно; кроме того, он знал, что судам она не доверяла. Он готов был поклясться, что, обещая забрать его из «Макларена», она думала не о законе, а о том, как бы ловчее его обойти. И Босх не сомневался, что ей удалось бы это сделать, если бы судьба и злые люди не отняли у нее жизнь.
Рассматривая фотографию матери, Босх решил, что Конклин был, вероятно, частью ее плана по освобождению его, Гарри Босха, из приюта. И предложенный им законный брак являлся тем самым тараном, посредством которого она надеялась пробить стены казенного воспитательного учреждения. Выйдя замуж за Конклина, она превращалась из женщины с дурной репутацией и криминальным прошлым в супругу могущественного человека, которому не составило бы труда вернуть ей родительские права и обеспечить совместное проживание с ребенком. Так что любовь была здесь скорее всего ни при чем, и всеми ее поступками руководил один только голый расчет. Чтобы убедиться в этом, достаточно было вспомнить, что она, приезжая к нему в «Макларен», ни разу о Конклине не упомянула. Впрочем, она о своих знакомых мужчинах никогда не распространялась. «Интересно, — подумал Босх, — рассказала бы она мне о своем чувстве, если бы была влюблена по-настоящему?»