Я знаю, кого у тебя отняла. И знала об этом всю свою жизнь. Так что какой смысл сейчас говорить, что я очень об этом сожалею, или пытаться объясниться? Но я до сих пор поражаюсь тому, до какой степени несколько мгновений неконтролируемой ярости могут изменить всю жизнь человека. Я была очень зла на Марджери в тот вечер, когда она пришла ко мне, исполненная надежд и счастья. Она от меня уходила. Чтобы жить с тобой. И с тем человеком. Та жизнь, о которой мы с ней могли лишь мечтать, оказалась для нее возможной.
Что такое ревность, как не отображение наших собственных неудач? Я была вне себя от ревности и злости — потому и набросилась на нее. Потом я сделала слабую попытку скрыть то, что сотворила. Мне очень жаль, Гарри, но так уж случилось, что я забрала ее у тебя и вместе с ней лишила всех радостей бытия и шансов преуспеть в этой жизни, которые у тебя могли бы быть. Не было дня, чтобы меня не угнетало чувство вины, и вот теперь я уношу это чувство с собой в могилу. Мне, конечно, следовало во всем признаться и расплатиться за этот свой грех, но кое-кто отговорил меня и помог выпутаться из этого дела. Но теперь рядом со мной нет никого, кто мог бы отговорить меня от задуманного.
Я не прошу тебя о прощении. Это значило бы оскорбить память о твоей матери. Полагаю, мне нужно лишь одно. Чтобы ты знал, как сильно я раскаиваюсь в содеянном. А также о том, что человек, совершивший преступление и ускользнувший от наказания, далеко не всегда на деле уходит от возмездия. Мне, к примеру, возмездия избежать не удалось. Ни тогда, ни сейчас. Счастливо оставаться.
Босх перечитал письмо и некоторое время стоял без движения, размышляя о прочитанном. Наконец он вышел из ступора, сложил листок и сунул его в конверт. Потом подошел к камину, щелкнув зажигалкой «Бик», поджег письмо и бросил его в каминное чрево. А потом стоял и смотрел, как горит бумага, которая сначала свернулась, обратившись на мгновение в черный цветок, а потом распалась на части.
Он прошел на кухню и поднял трубку стоявшего там телефона, обернув ее предварительно бумажной салфеткой, которую захватил с собой из спальни. Положив затем трубку на стол, он набрал номер 911. Направляясь к двери, Босх услышал доносившийся из микрофона голос оператора полицейского участка «Санта-Моника», вопрошавшего, кто звонит и в чем дело.
Выходя, он оставил дверь приоткрытой, после чего вытер салфеткой наружную дверную ручку. В следующее мгновение он услышал за спиной мужской голос:
— Она написала хорошее письмо, не так ли?
Босх обернулся. На террасе, неподалеку от двери, на лавочке сидел Воуг, сжимая в руке новенькую пушку двадцать второго калибра. Похоже, это опять была «беретта». На лице у него не было ни кровоподтеков, ни ран с наложенными на них швами. Другими словами, он выглядел куда лучше Босха.
— Воуг!
Босх назвал его по имени, поскольку ничего другого ему просто не пришло в голову. Он не мог себе представить, как этому человеку удалось его выследить. Неужели Воуг настолько отчаянный тип, что позволил себе шляться вокруг Паркеровского центра, высмотрел его там, а потом проследил за ним вплоть до дома, Мередит? Босх бросил взгляд вдоль улицы, размышляя, сколько времени понадобится оператору полицейского участка «Санта-Моника», чтобы определить с помощью компьютера дом, откуда был сделан звонок по номеру 911, и отправить по этому адресу полицейскую машину. Хотя Босх не сказал в трубку ни слова, полицейские должны были направить сюда наряд, чтобы выяснить причины вызова. Вообще-то Босх хотел, чтобы они нашли Мередит. Однако обстоятельства складывались таким образом, что, задержись копы с проверкой, у них мог появиться неплохой шанс обнаружить по указанному адресу еще один труп. Босху оставалось одно — как можно дольше удерживать Воуга от активных действий.
— Да, она написала хорошее письмо, — повторил человек с пушкой. — Но кое-что опустила. Ты не находишь?
— Что же именно?
Воуг, казалось, его не слышал и как бы разговаривал сам с собой.
— Смешно, — произнес он. — Я знал, что у твоей матери есть ребенок. Но никогда тебя не видел. Она тебя от меня скрывала. Похоже, считала, что я недостаточно для тебя хорош.
Босх в изумлении смотрел на Воуга, вбирая каждое слово. Постепенно у него в мозгу стало кое-что проясняться.
— Джонни Фокс!
— Собственной персоной.
— Ничего не понимаю… Миттель…
— Ты хочешь сказать, Миттель велел меня убить? Как видишь, не убил. Это я себя убил. В своем роде, конечно. Кстати сказать, читал сегодня в газете статью, которую напечатали с твоей подачи. Ты, парень, не так все понял. Ну а если не все, то большую часть.
Босх согласно кивнул. Он уже об этом догадался.
— Твою мать, парень, убила Мередит. Я лично не имею к этому никакого отношения. Я лишь помог Мередит замести следы.
— Зато ты использовал ее смерть, чтобы давить на Конклина.
Босху не требовалось от него подтверждения. Он лишь старался тянуть время.
— Да, был у меня такой план. Зацепиться за Конклина. И что интересно, он сработал наилучшим образом. Конклин вытащил меня из грязи. Но в скором времени я понял, что первую скрипку у них играет Миттель. Из них двоих только он мог пройти весь путь и добиться реальной власти и могущества. Так что я решил держаться его. Миттелю же было необходимо покрепче привязать к себе золотого мальчика. И я ему в этом помог.
— Тем, что убил себя? Что-то я не въезжаю…
— Как-то раз Миттель сказал мне, что полностью держать человека в руках можно, лишь если он даже не подозревает, какой властью ты над ним обладаешь, и узнает об этом лишь в тот момент, когда ты сочтешь нужным это ему продемонстрировать. Миттель, видишь ли, никак не мог отделаться от мысли, что твою мать убил Конклин.
Босх кивнул. Он догадывался, к чему клонит Фокс.
— Выходит, ты так и не просветил его насчет того, что Конклин не был убийцей?
— Совершенно верно. Я никогда не рассказывал ему о Мередит. Теперь, зная об этом, попытайся взглянуть на все глазами Миттеля. Он полагал, что если Конклин убийца, то смерть Джонни Фокса, то есть моя смерть, позволит ему испытывать приятное чувство полного освобождения. Я, видишь ли, был единственной ниточкой, которая могла к нему привести. Миттель же хотел, чтобы Конклин считал, будто его будущности ничто не угрожает. Ему было необходимо, чтобы Конклин чувствовал себя абсолютно спокойно и не терял темпа в своем восхождении к вершинам большой политики. Конклин тогда делал карьеру, и Миттелю какие-либо колебания с его стороны были не нужны. Но Миттель, кроме того, хотел сохранить у себя в рукаве туза — нечто такое, что всегда мог бы бросить на стол, если Конклин вдруг заартачится и попытается свернуть с предначертанного ему пути. И этим тузом был я. Короче говоря, мы с Миттелем организовали этот, с позволения сказать, несчастный случай со смертельным исходом. Однако Миттелю так и не пришлось воспользоваться тузом в моем лице в игре против Конклина. Арно несколько лет вел себя примерно, а когда во время выборов генерального прокурора он решил-таки пойти на попятный, Миттель сам уже имел достаточно прочное положение в политических сферах. В списке его клиентов числились конгрессмен, сенатор, а также несколько шишек из городского руководства. Так что Конклин был ему больше не нужен.
Босх вновь согласно кивнул, размышляя о сложившемся тогда положении вещей. Оказывается, все эти годы Конклин считал, что Марджери Лоув убил Миттель. Миттель же думал, что ее убийцей был Конклин. Но они оба ошибались.
— Так кого же, если не тебя, сбила тогда машина?
— Черт его знает! Какого-то придурка. Я выбрал первого попавшегося из толпы приверженцев Арно. Если хочешь, можешь называть его добровольцем. Он считал, что работает на Конклина, раздавая прохожим агитационные листовки, предлагавшие за него голосовать. Я сунул на дно сумки с листовками, которую ему передал, свою идентификационную карточку. Он умер, так и не узнав, кто его убил и почему.
— Как же тебе удалось провернуть все это и уйти от наказания? — спросил Босх, хотя полагал, что знает ответ и на этот вопрос.
— Миттель подключил к этому делу Клода Эно. Мы все устроили так, чтобы наезд произошел в его дежурство, когда он сидел у себя за столом в ожидании вызова. Он и позаботился обо всем, а Миттель, в свою очередь, позаботился о нем.
Босх подумал, что афера, провернутая Фоксом, давала ему определенную власть и над Миттелем. Недаром после этого они стали не разлей вода. Почему бы и нет? Небольшая пластическая операция по изменению внешности, несколько дорогих костюмов — и вот вам, пожалуйста, словно из воздуха материализовался некий Джонатан Воуг, помощник влиятельного политика, стратега в области выборов и устроителя дел Гордона Миттеля.
— А как ты узнал, что я здесь объявлюсь?
— О, я не выпускал Мередит из поля зрения на протяжении многих лет. Я знал, что она живет в этом доме. Одна. После нашей с тобой небольшой стычки на холмах я прибежал сюда в поисках убежища и постели. Черт! У меня так сильно болела тогда голова… Чем, скажи на милость, ты меня огрел?
— Бильярдным шаром.
— Вот дьявольщина! Мне следовало иметь в виду такую возможность, когда я притащил тебя в бильярдную. Ну да ладно, это дело прошлое… Как бы то ни было, я пришел сюда и обнаружил в спальне ее труп. Я, естественно, прочитал оставленное ею прощальное письмо и узнал, кто ты такой. И понял, что ты обязательно сюда заявишься. Кстати сказать, эта догадка подкреплялась сообщением, которое ты оставил вчера на ее автоответчике.
— Значит, ты все это время находился здесь наедине с…
— Человек ко всему привыкает. К тому же я закрыл дверь в спальню и включил кондиционер на полную мощность.
Босх попытался себе это представить. Иногда ему казалось, что он вроде как свыкся с трупным запахом, но это была иллюзия. К этому запаху привыкнуть невозможно…
— Что же Мередит опустила в своем прощальном письме, Фокс?