– Не мельтешитесь и не волнуйтесь, – спокойно говорит ему Москаленко. – Не путайте запад и восток. Докладывайте нормально.
После того, как офицер заканчивает доклад, Петров обращается к нему:
– Вы на чём, майор, на “виллисе"?
– Да.
– Так вот, снова садитесь на свой «виллис» и поезжайте прямо по дороге до передних порядков пехоты. В общем, доезжайте, докуда сумеете доехать. Не ищите по дороге никаких штабов, а просто догоните пехоту. Определите, где она сейчас. И немедля возвращайтесь назад. Всё дело в быстроте вашего доклада!
Майор уходит.
По телефону докладывают, что танки упёрлись в болото и сейчас им придётся возвращаться на дорогу и разминировать проход прямо на дороге. Докладывают, что немцы подорвали мост, переброшенный через выемку железной дороги, и у нас там сейчас образовалась большая пробка – стоят и артиллерия, и танки.
А пока всё это докладывают одно за другим, невдалеке от нас, невидимые, где-то, должно быть за шкафом, медленно тикают часы-ходики, отсчитывая время.
Москаленко с усмешкой говорит по телефону:
– Вы докладывайте точнее. Проходят через рощу или только ещё подходят к роще? А то мы как раз хотели вам помочь, дать по этой роще огонь двух полков эрэсов… Значит, действительно не подходят, а проходят через рощу? Ну, тогда хорошо.
Инженер докладывает, что материал для восстановления взорванного немцами моста уже подготовлен и его везут сейчас туда, к выемке.
– Володин, не будьте таким нерасторопным, как прошлый раз, – обращается Петров к инженеру. – Я вами в прошлый раз был крайне недоволен. Сегодняшний день я вас снова проверю, способны ли вы поддержать порядок на дорогах.
Москаленко приказывает по телефону, чтобы дивизион стодвадцатидвухмиллиметровых орудий ударил по Фриштадту.
– Бейте по центру. Ориентир – в самом центре – башня или колокольня. Выпустите сто – сто пятьдесят снарядов.
Он кладёт трубку и заговаривает с Петровым о вводе мехкорпуса. Заговаривает уже не в первый раз, чувствуется, что ему хочется ввести. Петров уклоняется, замечает:
– Здесь-то всё более или менее ясно, но нам надо ещё выяснить положение у Боровецкого леса, как дела там. Тогда можно будет пустить и мехкорпус.
Новый телефонный звонок.
– Это уже старо, – говорит Москаленко. – Не может быть, чтобы у вас всё осталось, как было. Не верю, что пехота залегла, вы просто не имеете с ней связи… Сообщайте, немедленно сообщайте, где у вас кто находится. И за отставание от событий, и за преждевременно радужные сведения мы будем платить жизнями. Вы должны точно знать, где сопротивление, чтобы заранее подавить его.
Телефонный разговор с командиром дивизии Пархоменко:
– Почему вы развернули два полка, когда вам приказано было развернуть всего один полк, а второй полк, не развёртываясь, должен был пройти через прорванный участок? Зачем прорывать два раза в двух разных местах, смотрите, какая вам дана сила и как неверно вы её используете!
Во всех своих разговорах по телефону Москаленко ни разу не матерится, почти не кричит, а когда ругает, так главным образом упрекает и взывает к порядочности.
– Да вы просто непорядочный человек, – негодует он, – вы просто мне лжёте!
Петров почти всё время сидит молча, изредка связывается по телефону с армией Гречко, где, кажется, примерно такая же картина наступления, как и здесь. В происходящее здесь, у Москаленко, он почти не вмешивается, только иногда, время от времени вставляет несколько слов по ходу телефонных разговоров командарма с его подчинёнными.
У меня такое ощущение, что стиль работы Петрова – предоставление возможно большей инициативы командармам. Он вносит поправки деликатно, видимо, никак не желая давить своим присутствием на действия Москаленко.
– Надо вводить мехкорпус, а то опаздываем, – говорит Москаленко.
Петров на этот раз молчит, ничего не отвечает, как будто этих слов не было. Он, видимо, не согласен с предложением Москаленко, но внешне ничем это не выражает, просто молчит. И Москаленко уже не возвращается к сказанному…
Тем временем выясняется, что впереди натолкнулись на непреодоленную немецкую оборону и залегли. До сих пор, по крайней мере, мне так казалось, всё шло более или менее по плану. Сейчас наступил момент, когда в план начинают вносить первые коррективы, сделанные под давлением обстоятельств.
Москаленко вновь говорит с тем же командиром дивизии, с Пархоменко:
– Чего вы в лоб лезете? Вам же было приказано идти в затылок за Матусевичем и, пройдя, разворачиваться резко на юг. На вас же сейчас десять минут подряд триста стволов работало! Скажите, откуда вы в прошлый раз говорили со мной? Так. А сейчас? Так. Хорошо! Тогда что же вы волнуетесь? Ах, вам не видно! Так и противнику ведь тоже не видно. Пурга одна и та же. Одна на всех!
Через какое-то время ещё один разговор с Пархоменко:
– Ну зачем же вы наступаете в лоб? Мы же на этом участке не делали прорыва, просто поддержали вас сильным артналётом – вдруг получится, подавим! А раз не подавили, значит, надо маневрировать, обходить этот участок. Вам не видно? Чего же вам не видно? Пехоты вам не видно? А её вообще редко видно.
Сразу вслед за этим сердитый разговор с начальником штаба одного из корпусов:
– Кто залёг? Где залёг? Это вы, начальник штаба, залегли и не делаете того, что от вас требуется. Не хотите понять, что люди могут умереть из-за таких дураков, как мы с вами, если мы и дальше будем с вами так действовать. Они прибыли сражаться за Родину, а умрут из-за дураков! Вы, Потапов, всегда преувеличиваете силы противника, а вот танкисты из головного батальона докладывают, что пехота идет мимо них. А вы считаете, что там ещё нет пехоты?
Является новый офицер связи. Этот докладывает тихо, точно, аккуратно.
Выслушав его, Москаленко снова берёт трубку.
– Так и доложйте, что не знаете, и попросйте у меня срок, за который вы всё узнаете, и не лгите! Я же вас не буду ругать, раз вы действительно не знаете. Но вы должны узнать и доложить, как оно есть на самом деле, и помните, что за ложь мы всегда дорого расплачиваемся!
Петров вставляет реплику:
– Видимо, пехота продолжает непрерывно идти, а штабы, как обычно, путают и вводят нас в заблуждение.
Приходит донесение – с одного из направлений докладывают, что дороги так сильно заметены, что колёсные машины не идут. Петров вновь посылает офицера связи искать не командиров, не штаб, а прямо вперёд, по дороге, так далеко, насколько сможет, узнать реальную обстановку. Видимо, это заведено у него – посылать офицеров прямо вперёд, докуда доберутся, чтобы увидели своими глазами, конкретно, как дела, нигде не задерживаясь на пути и минуя штабы.
Тем временем Москаленко снова раз за разом упорно в каждом телефонном разговоре нажимает на своих подчинённых, требуя от них правдивости докладов.
Снова телефонный разговор о пехоте:
– Нельзя идти вперёд на трупах, надо идти вперёд на уме и на огне. Прикройтесь одним батальоном, а остальными силами обходите.
Эти несколько разговоров Москаленко подряд с одним и тем же командиром дивизии кажутся мне очень характерными для нынешнего периода войны. Когда я был в сорок втором году под Сталинградом во время сентябрьского наступления, и у Москаленко, и на командных пунктах у других командиров, не помню таких разговоров с нажимом на огонь, технику.
Сейчас считают, что пехота может по-настоящему успешно продвинуться через укреплённую полосу только тогда, когда противник в основном подавлен артиллерийским огнём. А в те времена зачастую и подавить было нечем, немного постреляв, шли напролом. Теперь для всех разговоров характерна эта забота о пехоте. О том, чтобы любыми средствами подавить огневую мощь противника.
Москаленко за это утро несколько раз повторял по телефону, что от пехоты нельзя требовать, чтобы она шла, не использовав перед этим до конца все огневые средства для подавления противника.
Новый офицер связи. На нём шинель до такой степени мокрая, что, видимо, метель постепенно превращается в дождь. Москаленко снова и снова, возвращаясь всё к той же теме, звонит по телефонам, напирает на то, чтобы шли вперёд не правее или левее участка прорыва, а входили бы именно в пробитые ворота и лишь потом загибали, сминая оборону противника.
– А слева у вас никакого успеха и не может быть, – говорит он в телефон, – потому что слева вы и не прорывали. Надо огибать и выходить им в тыл…
Звуки нашего огня уходят всё дальше. Лишь изредка слышатся разрывы немецких снарядов. По телефону доносят, что в Малых Голосовицах подорвалось четыре наших танка.
Жуткая мокрая пурга всё усиливается и усиливается.
Петров впервые за всё время говорит с нескрываемым раздражением, до этого он выглядел спокойным:
– Прохвосты прогнозчики!
Звонок от Гречко. Гречко докладывает Петрову, что его части вышли на Вислу.
У Москаленко с левого фланга докладывают, что немцы мешают продвижению.
– Где они зацепились?
– Вдоль шоссе.
– Надо их раздолбить артиллерией там, на шоссе, к чёртовой матери, а то они наделают вам ещё больше неприятностей.
Петров приказывает позвонить в корпус, в который он намерен выехать.
– Пусть поставят на перекрёстках дорог маяков.
Через полчаса, наскоро перекусив, уезжаем от Москаленко. На первом «виллисе» Петров, на втором Мехлис. Петров берёт меня в свой «виллис». «Виллис» открытый, даже без тента.
Я сижу сзади, между автоматчиком и постоянным спутником Петрова, толстым сорокалетним лейтенантом Кучеренко…»
Фрагменты, отмеченные мною по ходу приводимого выше рассказа Симонова полужирным текстом, показывают, насколько культурным, порядочным и сдержанным в обращении с младшими офицерскими чинами и солдатами был Кирилл Семёнович Москаленко, который даже если и укорял кого-то за их ошибки, так делал это «спокойно, не повышая голоса», «почти не крича», «с усмешкой», «ни разу не матерясь» и даже «с улыбкой». Как отмечается в одной из служебных характеристик Москаленко, в первые годы его военной карьеры он был несколько раз уличён в чрезмерном употреблении спиртных напитков, что было отмечено за ним в 1928 и 1932 годах, но с этим грехом он достаточно быстро расстался. Оставался у него, правда, ещё один некрасивый недостаток, выражавшийся в использовании довольно грубых и даже матерных выражений во время некоторых резких разговоров, но для этого, надо сказать, случались и вправду некоторые весомые основания…