оды в кругах высокого руководства Советской Армией были отнюдь не единичными, о чём писал журналист Александр Александрович Щёлоков в своей статье «Самодурство с большими звёздами», опубликованной в газете «Независимое военное обозрение», а также в своей книге «Я – начальник, ты – дурак!», где он рассказывал о том, как в 1950-е годы Кирилл Семёнович Москаленко, будучи командующим МВО, готовился к военному параду в Москве. Подготовка к этому торжеству, как он говорил, шла на центральном аэродроме. Сидя в представительском лимузине, вызывает он к себе генерала армии Алексея Семёновича Жадова – Героя Советского Союза, который с 1950 по 1954 год был начальником Академии им. Фрунзе. Тот идёт, но Москаленко показалось, что идёт он очень медленно, и из своего лимузина он орёт по громкой связи на все окрестности Москвы:
– Быстрее, ё… твою мать, чего копаешься!
Усиленный мощными репродукторами мат прогремел над полем Центрального аэродрома в Москве. Несколько тысяч участников парадной тренировки – от слушателей военных академий до суворовцев и нахимовцев – вздрогнули и замерли изумлённо.
В серебристо-голубом «ЗИЛе» с открытым верхом у микрофона, который оказался включенным, – умышленно или случайно, сказать трудно, – стоял командующий парадом генерал армии Кирилл Москаленко. А матерщина, разнёсшаяся на всю округу, была адресована Герою Советского Союза начальнику Военной академии имени Фрунзе генерал-полковнику Жадову, который в это время, придерживая рукой никелированные ножны офицерской шашки, приближался по вызову к машине командующего парадом…
– Быстрее, ё… твою мать, чего копаешься! – разнёсшееся на всю округу ругательство относилось к прославленному советскому полководцу, старшему годами самого Москаленко и, если на то пошло, более известному, чем он, успехами в годы Великой Отечественной войны.
Конечно, нервные срывы могут случиться в жизни иногда с любым из нас, и поэтому многие срывают накопленные в их душах обиды и неприятности на совершенно невиновных людях. Именно так, по-видимому, произошло и с Кириллом Семёновичем Москаленко, сорвавшем накопившееся в нём зло на совершенно не заслуживающем никаких оскорблений Герое Советского Союза Алексее Семёновиче Жадове. Переваривая в своей душе какие-то личные неурядицы, Москаленко выплеснул терзавшее его в это время раздражение на невинного Жадова, что вследствие только добавило негативного отношения к нему самому.
Дальше участники парада стали свидетелями такой картины. Генерал-полковник, едва услышав прогремевшую из репродукторов площадную брань, сделал поворот «кругом» и тем же неторопливым шагом направился к «коробкам» своих офицеров.
В то же время из строя вышли и, не сговариваясь, двинулись к Жадову начальник Военно-политической академии имени Ленина генерал-лейтенант Марк Козлов и начальник Военной академии имени Дзержинского генерал-полковник артиллерии Георгий Одинцов. Три генерала о чём-то переговорили и вернулись к своим парадным батальонам.
– Академия Ленина в прохождении не участвует! – отдал распоряжение Козлов.
– Команд Москаленко не выполнять! Академия Дзержинского остаётся стоять на месте! – поддержал его Одинцов.
Поверить в то, что Москаленко не видел летучего совещания трёх генералов, невозможно. Просто он не придал ему значения, да и вряд ли догадывался, что ему могут объявить бойкот.
– Парад, смирно! – гаркнул он привычно. – К торжественному маршу, на одного линейного дистанция. Справа по-батальонно! Напра-во!
Шаркнули по бетону сотни кованых сапог. Колыхнулись развёрнутые боевые знамёна.
Но того, что произошло дальше, никто в армии никогда не видел. Три головные академии, по традиции открывавшие все московские парады – Фрунзе, Ленина и Дзержинского, – команды не выполнили. Они остались недвижимы, демонстрируя своё нежелание принимать участие в торжественном марше.
ЧП имело характер отнюдь не «районного масштаба». Это был подлинный бунт офицерской чести против начальственного хамства. Но, чтобы рискнуть на такое, потребовалась решительность трёх известных всей армии военачальников. Москаленко, подав команду: «Отставить!», – вернул войска в исходное положение, вылез из машины и сам направился пешком к батальону академии Фрунзе. Туда же двинулись генералы Козлов и Одинцов. О чём они говорили – догадаться нетрудно. Однако принести Жадову извинения через микрофон с той же громкостью, с какой ему было нанесено оскорбление, у Москаленко мужества не хватило.
На фронте, говорят, он в некоторых случаях был точно такой же, как в описанном только что случае. Комплексовал по поводу своего маленького роста, и из-за этого нередко срывался на матерщину. «Кодовое название» его в войсках было – «39 кг с папахой», так, может быть, это обидное прозвище как раз и подталкивало его всё время возвышаться над теми, кто был в физическом плане выше его ростом?..
Василий Павлович Брюхов писал о маршале Москаленко, что он «считал себя боевым маршалом, маршалом времён войны, ровней Жукову, Василевскому и другим. Поэтому на молодых маршалов он глядел свысока. Про Огаркова говорил: "Какой-то сапёришка – и стал маршалом!" О Соколове: "А этот гайки выдавал – и тоже стал маршалом". А о министре обороны он молчал – хитрый был старик…»
Но ведь и Жадов был не мальчишка – он был на год старше самого Кирилла Семёновича, прошёл Великую Отечественную войну, заслужил звание Героя Советского Союза. Так что не могут не огорчать эти откровенные всплески раздражения, которые время от времени проступают в характере Кирилла Семёновича Москаленко. При том, что он был замечательным полководцем и любил своих солдат и армию…
Хамство, как уже говорилось выше, это был один из главных атрибутов единоначалия, поскольку единоначалие есть узаконенное право на самодурство. Офицер, однажды испытавший унижение от генерала и остро переживший попрание своего человеческого достоинства, способен тут же оскорбить сержанта или солдата, даже не задумываясь над тем, что и они тоже люди. Кирилл Семёнович Москаленко на протяжении всей своей жизни старался избавиться от привычки использовать усвоенные с молодости грубые выражения, а вращение в тесном кругу генералов и маршалов вновь и вновь заставляло его прибегать к употреблению грубостей и, не осознавая того, оскорблять своих подчинённых и сослуживцев.
При этом надо понимать, что таким он был, к сожалению, не один.
Умением унизить подчинённых тонким, изощрённым способом славился, к примеру, маршал Советского Союза министр обороны СССР Андрей Антонович Гречко. Мстительный, желчный, он умел импровизировать, не повышая голоса и оставаясь в рамках общепринятого лексикона. Однажды, проходя по палубе крейсера во время ознакомления с флотом, Гречко увидел окурок. Его скорее всего бросил кто-то из сухопутных офицеров маршальской свиты, поскольку ожидать такого кощунства на корабле даже от «салаги»-моряка было бы противоестественно. Ткнув ногой бычок, Гречко обратился к командиру крейсера и с брезгливой миной сказал:
– Товарищ капитан первого ранга! Вы ведь почти армейский полковник, а развели на корабле такой бардак…
В другой раз на центральном аэродроме Москвы проводилась тренировка войск к очередному параду. Накануне на коллегии Министерства обороны Гречко приказал всем обязанным присутствовать на этом смотре офицерам и генералам явиться в парадной форме и с золотыми парадными поясами. Все так и сделали. Только главный маршал авиации Константин Вершинин, человек пожилой и уважаемый, приехал в повседневной фуражке и повседневном кожаном поясе. Взбешённый Гречко всё же сумел сдержаться и не сделал замечания. Зато, улучив момент, подозвал к себе полковника – порученца Вершинина – и язвительным тоном стал ему выговаривать:
– Почему ваш маршал пришёл без парадного пояса? Учтите, полковник, что маршал – это как малое дитя. Он должен носить не то, что ему хочется, а то, что на него наденет порученец. Я вас наказываю за упущение!
И Гречко рассыпал такие наказания на каждом шагу.
Однажды главкома Ракетных войск стратегического назначения маршала Советского Союза Николая Ивановича Крылова пригласили в лабораторию научно-исследовательского института, чтобы продемонстрировать только что созданную в нём уникальную техническую новинку. Инженеры – доктора и кандидаты наук – ожидали высокой оценки своему детищу. Но Крылов, должно быть, чувствовал себя как-то неважно, что-то мучило его, и в таких случаях проще всего было сорвать раздражение на других. Войдя в лабораторию, маршал повёл носом:
– Накурено тут у вас! И окурки лежат. Что в такой обстановке можно создать толковое? Все вы тут говнюки.
И уехал, не став слушать объяснений…
Доза хамства, с которым приходится сталкиваться каждому, кто носит военную форму, зависит отнюдь не от высоты ступеньки, на которой обосновался тот или иной начальник, а только от его внутренней сдержанности, определяемой воспитанием и мерой удовольствия, которое получает командир от унижения подчиненных.
С особой силой хамство проявляется в характере быстро делающих карьеру командиров, поскольку власть никогда расцвету нравственности её носителя не способствовала и способствовать не будет.
К.С. Москаленко и А.А. Гречко
Так, например, старшина сверхсрочной службы Колосов солдат любил. Для человека, отдавшего все свои интересы службе, рота была его семьёй и домом. Крепкий, срубленный природой из прочного материала, он всегда был туго подпоясан и стянут портупеей. На чёрных с красными кантами погонах лежала жёлтая буква «Т» из перекрещённых лычек.
«Голос у Колосова – труба. И владел он им в совершенстве: команды подавал протяжно, тоном ровным, спокойным, без пережима:
– Бата-ррейя, равняйсь!
Солдаты рывком бросали головы в сторону правого плеча, так быстро и дружно, будто их сдувало порывом ветра. Любо-здорово видеть командирскому глазу такое однообразие. Но существовал ещё и строгий старшинский принцип: «Я не знаю, как должно быть, но вы всегда всё делаете неправильно». Короче, если тебе подчинённые угодили с первого раза, то ты плохой командир. Колосов впитал в себя понимание этой истины с давних пор и традицию не нарушал никогда. Потому как ни старайся, с первого раза угодить ему никто не мог.