кирзовым башмаком хрустнуло хрустальное блюдце. Галина Васильевна коротко и презрительно улыбнулась и посмотрела на своего мужа. Печенкин стоял к ней спиной, глядя на себя в высокое, в рост, зеркало на стене.
- "И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна и на главе венец из двенадцати звезд", - запоздало заблажил бомж. Обойдя его, как что-то нечистое, Галина Васильевна остановилась за спиной мужа и своим невыносимо высоким голосом тихо и решительно потребовала:
- Володя, ты должен извиниться.
Печенкин молчал и не двигался, тупо и внимательно глядя на себя в зеркале.
- "Она имела во чреве и кричала от боли и мук рождения!" - вновь подал голос бомж, но его не услышали.
- Володя, - напомнила о себе Галина Васильевна.
- Что "Володя"? - спросил Печенкин.
Он общался с женой через зеркало, почти как Персей с Медузой Горгоной.
- Ты оскорбил меня и нашего сына. Наш сын...
- Илюшка? - Бомж догадался, о ком идет речь. - Илюшка - гений! Мы еще о нем услышим. Ты знаешь, какую он мне мысль подарил? Как шубу с царского плеча. "Интонация побеждает смысл!" Ты понимаешь? Интонация побеждает смысл. Нет, черт побери, он гений!
- Володя, - сказала Галина Васильевна в послед-ний раз.
- Москва - третий Рим, и четвертому не бывать? - заинтересованно спросил Печенкин.
Галина Васильевна не выдержала и побежала к двери... Поднос, хрустальная рюмка и большая, резного хрусталя бутылка армянского коньяка взлетели вверх.
- Да что же это за день такой, господи?! - закричала в сердцах Марина и, уткнувшись в ладони, заплакала. Печенкин почему-то засмеялся. Бомж рванулся к зависшей в воздухе бутылке и поймал ее.
- Русские пословицы - сплошь эмпирика, - поделился он мыслью, пытаясь одновременно вытащить пробку. - Дурак вправду Богу молился и лоб расшиб, в барском пруду водилась рыба, и пришлось потрудиться за право ее ловить. Один иностранец, чтобы понять таинственную русскую душу, прочитал два тома наших пословиц и поговорок и возмутился: в одном томе утверждают, в другом отрицают. Тут: "Что потопаешь, то и полопаешь", а там: "От работы лошади дохнут". Тоже, кстати, эмпирика: прошел один десять верст до соседней деревни и его там накормили, а у другого лошадь сдохла. Правда не потому, что работала, а потому что не кормили, но в этом стыдно было признаться. "Что же это за народ?" возмутился иностранец. "Великий", - отвечают. Да не великий он, просто абстрактное мышление у него отсутствует. Народ-эмпирик... Чтобы узнать, что огонь жжется, ему надо руку туда сунуть...
Так как в одной его руке была бутылка, а в другой рюмка, бомжу все не удавалось вытащить пробку, тогда он замолк, вытащил ее зубами, спрятал в карман и, налив рюмку до краев, торопливо выпил. Печенкин медленно повернулся.
- Будешь? - спросил бомж.
- Нет, - определенно ответил Печенкин и, улыбнувшись, стал рассказывать: А мне в прошлом году приз в Москве вручали - "Рыцарь российского бизнеса" - в Кремле... Ну, я им сказал: Москва не третий Рим, а совсем даже наоборот. До тех пор в стране ничего путного не будет, пока Москва - столица...
Бомж выпил вторую и принялся наливать третью.
- Москва бьет с носка, - поддержал он. - Если бы этой пословицы не было, я бы сам ее придумал. Я там в прошлом году кантовался. Ты не поверишь, я как увидел, чуть со смеху не умер. Вот здесь, значит, храм Христа Спасителя, а вот там, аккурат напротив - царь Петр Алексеевич. Стою хохочу. Мент подходит: "Чего ржешь, бомж?" Я говорю: "Да как же, господин милиционер, вы у любого попа спросите, кто для него Петр I? Он скажет - антихрист! И их прямо друг против дружки поставили. Смешней не придумаешь. Здесь Христос, а здесь антихрист!" Хоть бы дубинкой ударил гад, а то ногой с носка - два ребра сломал...
Бомж выплеснул в себя коньяк, облизнулся, отбросил мелкую и неудобную рюмку и, держа бутыль обеими руками, приложился к горлышку.
Печенкин ласково смотрел на друга, все больше его узнавая.
- Погоди, Желудь, так ты что, правда, что ли, бомж? - спросил он, радостно недоумевая.
Желудь вытащил из кармана пробку, старательно закупорил бутылку, крепко прижал ее к груди и, загадочно улыбнувшись, упал.
XXIV. Три сестры, как у Чехова
Дверь оказалась открытой. Галина Васильевна вошла в Гелин дом, как столичный сноб входит в маленький провинциальный музей - легко и иронично. На этот раз она была чудо как хороша. Правда, глаза были грустны, но грусть всегда шла Галине Васильевне. С букетом сиреневых ирисов в полуопущенной руке, она осмотрела веранду, прихожую и кухню и остановилась посреди гостиной, вслушиваясь в доносящийся со второго этажа женский голос:
У Лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
Голос был нежный и уютный. Галина Васильевна улыбнулась глазами и краешками губ и стала подниматься наверх. Деревянная лестница легко поскрипывала под ее стопами.
- Кто здесь? - удивленно спросила Геля.
- Не пугайтесь, не пугайтесь, вам нельзя пугаться, - предупредительно подала голос Галина Васильевна, поднимаясь по ступеням лестницы - словно вырастая из-под земли. - Я - Галина Васильевна, мы с вами знакомы, так сказать, заочно и даже виделись однажды в школе. Вы торопились на урок, а я сидела в коридоре и вязала, помните?
Геля сидела в кресле и смотрела снизу вверх испуганно и беззащитно. Беременность не украсила Гелю, наоборот: нос ее стал толстым, губы размазались, и все лицо покрывали желтоватые пигментные пятна.
- Ой, а это вам! - Галина Васильевна вспомнила о цветах и протянула букет хозяйке дома. - Я долго думала, какие цветы вы любите, и решила - эти. Я не ошиблась?
Геля медленно поднялась. Она была в толстом халате, подвязанном из-за выступающего живота под грудью, и в полосатых шерстяных чулках.
- Я не ошиблась? - повторила свой вопрос Галина Васильевна.
Геля нерешительно кивнула.
- Значит, я не ошиблась! - обрадовалась гостья.
Геля взяла букет и прикрыла им свой беременный живот.
Галина Васильевна увидела оставленную в кресле большую детскую книгу "Сказки Пушкина" и продолжила за Гелю голосом нежным и уютным:
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей,
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон и дверей.
Там царь Кощей над златом чахнет,
Там русский дух, там Русью пахнет.
Галина Васильевна радостно засмеялась:
- Пушкин - как это прекрасно! А я, когда Илюшу донашивала, у меня в институте были госэкзамены. Беременным вроде поблажку давали, но ведь преподаватели тоже были разные... Историю КПСС принимала злобная старая дева никаких поблажек. А я, знаете, запоминаю только, когда вслух читаю, память у меня так устроена. И вот зубрила съезды эти, вот зубрила! - Галина Васильевна смущенно засмеялась.
- Сдали? - спросила Геля.
- Сдала, конечно... Вот зубрила, вот зубрила... А Илюша там слушал... Они же там все слышат! Вы читали книгу Джона Смита "Внутриутробная жизнь человека"? Если нет, советую прочесть. А вы знаете, что к нам в Придонск в первый роддом привезли такой аппарат, что... Ну, в общем, малыша можно увидеть по телевизору. Прямо у себя дома, представляете? Как далеко зашел прогресс! Пятый месяц?
- Шестой, - ответила Геля. Волнение прошло, она уже смотрела на незваную гостью внимательно и спокойно.
- Шестой, - задумчиво повторила Галина Васильевна.
Геля усмехнулась и спросила вдруг, глядя прямо в глаза:
- Зачем вы пришли?
Галина Васильевна засмеялась и развела руками:
- Ну, как же, Ангелина Георгиевна! У Илюши братик будет или сестричка, а вы говорите - зачем? Можно я присяду? - И, не дожидаясь разрешения, опустилась в кресло напротив. - Я ведь с самого начала про вас знаю, хотя мне никто не говорил. Даже день назвать могу! А знаете, как я это поняла? У нас с Володей вдруг все наладилось с сексом. То почти уже не было, а то... Стараться стал, чтобы не заподозрила... - Галина Васильевна засмеялась и поправила прическу. Так что я вам, в некотором смысле, даже благодарна... И я вас прекрасно понимаю, сама была любовницей, правда, только один раз...
Геля тоже села в кресло и неожиданно жестко сказала:
- Я не считаю себя ничьей любовницей.
Галина Васильевна махнула рукой.
- Э-э, Ангелина Георгиевна, если бы мы были теми, кем себя считаем... Тогда бы все были бы принцами и принцессами и жили бы при коммунизме... - Она вздохнула, оглядывая спальню и поинтересовалась: - У вас шторы фирмы "Этуаль"?
Геля равнодушно пожала плечами.
- В чем, в чем, а в скупости Владимира Ивановича обвинить нельзя, закончила свою мысль Галина Васильевна.
- Я ни о чем его не просила, - раздраженно проговорила Геля.
Галина Васильевна понимающе улыбнулась, поднялась и, прохаживаясь по комнате, заговорила:
- Вы все делаете правильно, Ангелина Георгиевна. У Печенкина просить нельзя - не даст. А если ничего не просить - даст все. Он же ребенок, мальчишка: кино, семечки, рука на колене... Как женщина женщину вы меня понимаете. Я после Илюши все аборты делала втайне от Володи. Он еще детей хотел, а я не хотела. Я ведь хорошо знаю, что это такое - много детей. Нас в семье трое было, три сестры, как у Чехова, я - самая старшая. Сначала меня одну родители любили, потом Валя родилась, на нее переключились, а уж когда Катя, я вообще изгойкой стала. Но тут и Валюха уже меня поняла. Дело до того дошло, что мы Катьку хотели убить, не помню уже, почему не убили... Я просто не могла себе представить, что буду кого-то после Илюши любить! Вот и делала аборты. А одного передержала, некогда было все, так его на шестом месяце вычистили - вот как я Илюшу любила... Я ради него на все пойду.
- Уходите! - каменея лицом, потребовала Геля. - Слышите - уходите!
Галина Васильевна не услышала, посмотрела на часы, покачала головой и воскликнула: