Таким образом, не вызывая особых подозрений, Филипп сумел создать в Пелопоннесе сферу своего влияния. С военной точки зрения ее можно рассматривать как плацдарм для ведения военных действий, в политическом аспекте эти земли создавали противовес амбициозному союзнику Македонии — Ахейской лиге. Вероятно, есть основания утверждать, что Филипп опасался слишком сильного влияния Арата Старшего на других участников Эллинского договора[334]. Проводить открыто свои интересы через лигу было возможно только при наличии преданных лично ему сторонников. Поэтому свою ближайшую политическую задачу македонский царь видел в уменьшении влияния Арата и в создании своего образа — образа борца за греческие интересы. Дальнейшие военные успехи должны были подтвердить его претензии на эту роль.
Глава V.Военный сезон 218 г.
Весной 218 г. военные действия возобновились. Однако этолийский блок, не оправившись от зимних неудач, заметно уступал позиции по всем фронтам. Немалую роль в этом сыграл и тот факт, что в начале сезона союзник Этолии в Пелопоннесе — Спарта — был вынужден воздержаться от участия в совместных действиях. Там в самый разгар зимы была организована попытка государственного переворота, закончившаяся провалом нового режима. В литературе это событие принято называть путчем Хилона. Спартанский царь Ликург был вынужден бежать и скрываться. Вернулся он, вероятно, летом; лишь после этого были организованы совместные с этолийцами операции.
Элида в конце зимы или начале весны подверглась нападению македонских войск. Хотя результаты вторжения были скромные — разорение полей и возвращение Диме крепости Тейхос, тем не менее идеологические последствия были существенными. Эллинская лига возобновляла войну, намереваясь расширить и закрепить достигнутые ранее успехи, тогда как для ее врага год начинался с попытки остановить продвижение противника. Более того, македонский царь попытался склонить Элиду к отпадению от союза с Этолией.
Полибий сообщает, что стратег элейцев Амфидам, попав в плен, предложил себя в качестве посредника при переговорах о заключении союза Элиды с Филиппом. Хотя царь предлагал выгодные условия — возвращение пленных без выкупа, обещание не вводить гарнизон и не устанавливать дань, сохранение их государственного устройства — элейцы решительно отвергли все предложения. Амфидам, узнав о намерении схватить его и отправить в Этолию, был вынужден бежать к Филиппу (Polyb., IV, 84, 2–6; 86, 3–4). Таким образом, дружба элидян с Этолией выдержала серьезное испытание. Вероятно, немалым фактором, повлиявшим на их решение о сохранении верности союзникам, было наличие этолийского отряда в Элиде. Для Эллинской лиги этот провал был досадным обстоятельством, поскольку, если бы в начале сезона удалось вбить клин в отношения между противниками, конец кампании вполне мог стать завершением Союзнической войны в целом. Вероятно, по замыслу царя, этот год должен был стать переломным в ходе войны. Однако военные успехи Эллинской лиги были омрачены разногласиями как между лидерами союза, так и между македонским царем и его окружением. Таким образом, внутренние противоречия не позволили союзникам воспользоваться удачно складывавшимися обстоятельствами и победоносно завершить войну в этот сезон.
Весной 218 г. в Ахейском союзе прошли выборы стратега. Вместо Арата Младшего был назначен Эперат. Причем источники единодушно говорят, что Филипп под влиянием своего окружения поддержал его кандидатуру (Plut. Arat., 48; Polyb., IV, 82, 6–8). Ф. Уолбэнк доказывает[335], что Апеллесу[336] удалось объединить две оппозиционные Арату группы[337].
Одна из них стояла за социально-экономические преобразования в Ахейской лиге, свидетельством чего, по мнению Ф. Уолбэнка, «является размещение штаба Апеллеса в Аргосе»[338]. Следует вспомнить, что в Клеоменову войну Аргос добровольно сдался спартанскому царю в надежде на социальные преобразования. Другая объединяла западные города федерации, настроенные враждебно по отношению к Арату из-за его пассивного руководства в начале войны. Эперат из Фары был представителем именно этих полисов. Не следует забывать и то, что в свете беспрецедентной неэффективности действий своего сына Арат фактически признал уменьшение своего престижа в федерации. Зная собственные слабые способности в военном деле, он не стал выставлять свою кандидатуру на выборах. Такой шаг давал ему серьезное преимущество: последствия просчетов Арата Младшего ложились на другого стратега, с зародившимся недовольством центральной властью должен был бороться новый лидер. С таким грузом проблем мог справиться действительно талантливый руководитель, поэтому через некоторое время взоры и надежды ахейцев вновь обратились бы на Арата, что неминуемо возвращало ему прежний статус.
Однако, по мнению Д. Мендельс[339], для царя Филиппа важнее были политические, а не социальные мотивы выборов. Вполне вероятно, царь опасался, что к власти вновь придет Арат Старший, представлявший, по мнению ближайшего окружения Филиппа, угрозу македонским интересам в Греции. Даже слабые полководческие способности Арата и передача общего командования царю не позволили бы последнему действовать по своему усмотрению. Ему пришлось бы учитывать пожелания и требования союзников, за которыми стояла фигура этого политика. Поддерживая оппозиционного лидера, царь освобождался от груза опеки Арата и имел возможность усиливать свое влияние на союзников. Еще один аспект мог повлиять на позицию македонского правителя на выборах. Новая кампания, как покажут дальнейшие события, требовала дополнительных финансовых вложений. Македонский царь, конечно, рассчитывал получить их от союзников с большей легкостью, если у власти не будет стоять ставленник Арата[340]. С другой стороны, в военном отношении выбор нового стратега нельзя назвать наилучшим разрешением ситуации. Эперат оказался еще более бездарным полководцем, чем Арат. При этом новый стратег совершенно не обладал качествами лидера: он был лишен и политической дальновидности, и дипломатических способностей (Plut. Arat., 48.; Polyb., V, 30, 1; 30, 5–6; 91, 4–5).
Начало кампании македонский царь запланировал перенести на море. Этот шаг можно расценить как поворот в его политике — отныне допустимо говорить о его опоре на флот в западных водах[341]. Примечательно, что до сих пор Филипп вел разумную политику: как отмечает В. Тарн, он не отрезал Этолийский союз от Адриатики, не заставил Элиду и Спарту войти в Эллинскую лигу. Вероятно, он рассчитывал заключить с Этолией договор в духе Антигона Гоната и Антигона Досона[342]. В таком случае, необходимо выяснить, чем же была вызвана столь серьезная перемена в его политике? Можно ли говорить, что уже в 218 г. Филипп разглядел угрозу с запада? Действительно ли он поддался влиянию Деметрия Фарского, находившегося при царе всего несколько месяцев (Polyb., IV, 66, 4–5), или этот шаг был результатом иных обстоятельств?
Едва ли следует придавать большое значение версии о пристальном внимании Филиппа к италийским делам, тем более, что он был основательно занят войной в Греции. Еще менее правдоподобным выглядит предположение о влиянии на царя уже в это время авантюриста Деметрия. Филипп в первой же военной кампании показал, что не желает быть марионеткой ни в чьих руках, он стремился даже избавиться от давления Арата, к которому он питал давнее уважение. Конечно, он мог прислушиваться к советам Деметрия. Но, вероятно, вопросы царя касались не Рима, а методов ведения войны пиратами, особенностей судостроения, преимуществ какого-то типа кораблей перед другими и т. п. Поскольку действия Деметрия Фарского мало чем отличались в прежние годы от деяний этолийцев, его знания имели большое значение для македонян, которые после правления Антигона Гоната не совершенствовали свои навыки сражений на море.
До сих пор молодой царь действовал весьма осторожно, когда дело касалось установления македонского влияния в Греции, следуя в этом вопросе принципам Антигона Досона, добившегося своей умеренностью большой популярности. Однако некоторое шаги, предпринятые Филиппом в этой войне, свидетельствуют, что он окреп и как полководец, и как правитель. Под его контролем оказались земли в Пелопоннесе, он оценил преимущества мобильной переброски сил. Определенно, он должен был придти к мысли, что флот — не обязательно в западных водах, а флот вообще — необходим для успешного ведения и мирных, и военных дел. Вероятно, стоит прислушаться к мнению Ф. Уолбэнка, что «морская программа Филиппа могла зародиться в ходе кампании 219 г. Царь был поражен потенциальными возможностями Эниад, которые он укрепил»[343]. Эта кампания открыла западный путь в Пелопоннес через Амбракию и Акарнанню, нужны были лишь удобная база и флот. В ходе боевых действий Филипп получил Эниады, так что первая задача была решена; дело было за второй. Можно также добавить, что подобный путь стал бы удачной альтернативой традиционной дороге через Фермопилы, которая в самый неподходящий момент, как это было с войсками Антигона Досона, легко блокировалась врагами македонян.
Тот факт, что корабли оказались в Адриатике, вовсе не говорит об иллирийских и тем более италийских планах царя[344], хотя появление нового флота не осталось незамеченным римлянами. Целью македонского царя в атом сезоне был разгром Этолии и пресечение действий этолийских пиратов, рейды которых вызвали эту войны. Только военный флот мог гарантировать свободу мореплавания в регионе и создавать угрозу коммуникациям врага в Элиде и Этолии. С флотом Филипп мог высадиться на территории любого члена вражеской коалиции и разбить противника поодиночке. Поэтому, как гегемон лиги, в задачу которого входило обеспечение безопасности союзников, Филипп и начал осваивать морское пространство. Правда новых кораблей, видимо, построено не было. Царь собрал старые македонские суда и флот союзников. Полибий говорит о его обращении к мессенцам, эпиротам, акарнанцам и Скердилаиду. Последний, в частности, предоставил 15 судов (Polyb., V, 3, 3; 4, 3).