ие богов и не посвященные им).
Обратный путь был сложнее: пришлось идти с арьергардными боями. Маршрут Филиппа пролегал через Ферм, Памфий, Мегапу, Акры, Конопу и Страт (Polyb., V, 13, 1–2). В теснинах этолийцы, насчитывавшие 3.000 человек под командованием трихонийца Александра, напали на замыкающие ряды македонян. Филиппу пришлось организовать засаду, чтобы неожиданным контрударом обратить их в бегство (Polyb., V, 13, 3–6). Памфий был сожжен, Метапа разрушена. В Страте македонян ждал другой отряд противника в количестве 3.000 пехоты, 400 всадников и около 500 критян (Polyb., V, 14, 1). Двинувшись мимо города к Лимнее, Филипп отбил атаку этолийцев и, хотя и с потерями, дошел до берега (Polyb., V, 14, 3–7). На этом поход успешно был завершен.
Однако до окончания военной кампании было еще далеко. Теперь Филипп намеревался нанести решающий удар по одному из союзников Этолии в Пелопоннесе — Спарте. Он объявил сбор войска в Teree (Polyb., V, 17, 8–9) и, набрав его, неожиданно вторгся в Лаконику. Согласно Полибию, эффект от его появления был ошеломляющим (Polyb., V, 18). Прошла всего неделя, как царь покинул Этолию, а македонская армия уже вторглась в Пелопоннес. Филипп опустошил земли Спарты, как говорит историк (Polyb., V, 19), «исходив ее всю». Спартанцы не оказали сколько-нибудь серьезного сопротивления[351]. Маршрут царя Полибий излагает так: от Амикл он двигался на юг, до так называемой стоянки Пирра, затем подошел к Карнии, потом безуспешно пытался взять Асину, спустился к Тенару, оттуда повернул на север, прошел мимо Гифия, где располагались верфи и имелась гавань, остановился в Гелии, оттуда вновь прибыл в Амиклы. Ему было отправлено подкрепление из Мессении, однако оно было разбито Ликургом (Polyb., V, 20). Битва между спартанцами и македонянами произошла в долине перед Спартой, принеся быструю победу Филиппу (Polyb., V, 23). Казалось, следовало ожидать повторения сценария с Фермом, но царь не последовал ему. Он вернулся в Коринф.
В историографии нет однозначной оценки действий Филиппа в этот военный год. По мнению В. Тарна, например, разорение Ферма в условиях, «когда он одним глазом смотрел на Италию, а другим — на заключение мира, было ошибкой, которая сделала примирение сторон невозможным»[352]. В противоположность ему Ф. Уолбэнк считает вторжение в Этолию эффективной кампанией, свидетельствующей о росте полководческих способностей царя[353]. Н. Хэммонд вообще называет этот поход «очевидным мероприятием»[354].
Не стоит игнорировать ни одну из указанных точек зрения. Как было сказано выше, для вторжения македонских сил в Этолию сложились весьма благоприятные условия. Военные способности Филиппа в этот сезон проявились столь же ярко, как и зимой 219/8 г. Он продумал стратегию этой кампании, его действия нельзя назвать спонтанными. Вероятно, не следует доверять и словам Полибия о дурных советах и влиянии окружения на царя.
Следует учитывать тот факт, что личное присутствие командующего на поле битвы в античное время было очень важно: он не только определял стратегию и тактику столкновения, но и лично вел армию в бой, хотя при этом мог потерять контроль над ходом битвы. Как пишет П. Левек, Полибий выделяет два типа полководца: «один — рассудительный стратег, герой, умеющий совместить ясновидение и отвагу, к ним автор относит Филопемена, Ганнибала, Эмилия Павла; второй — импульсивный полководец, который сам становится причиной своего поражения, отрицая логический подход»[355]. К последнему типу он причислил Филиппа V и его сына Персея. Однако, историк явно сгустил краски и был несправедлив к македонским правителям, во всяком случае к Филиппу, чей военный талант проявился уже в его первой войне.
Македонским войском было нелегко управлять, его преданность определялась лидерскими способностями полководца. Неудивительно, что Антигониды превзошли все другие династии по личному участию в боевых действиях. В отличие от государств Селевкидов и Птолемеев, македонская монархия не стала деспотией — царь не мог делать все, что ему заблагорассудится[356]. Более того, существует мнение, что к рассматриваемому времени македонская монархия испытала влияние федеративных идей, что нашло выражение в образовании «союза македонян» — объединения, напоминающего греческий κοινόν. Такой термин уже встречается в некоторых источниках, относящихся к более ранним временам: τό κοινόν των Μακεδόνων πλήθος (Diod., XVIII, 4, 3); τω κοινω των Μακεδόνων (Arr., 7, 9, 5). Ha такое объединение намекает и надпись на статуе Филиппа V на Делосе (Syll3, 575). Кроме того, прежде царь был олицетворением Македонии, теперь же в документах македоняне стали упоминаться отдельно от царя. Одна из надписей (Syll3, 518) содержит имя Антигона, союзников и македонян: …βασιλεύς Άντίγο[νος βασιλέως] Δημητρίου κα[ι Μακεδόνες] καί οί σύμμαχοι…[357] В договоре, заключенном в 215 г. между македонским правителем и Ганнибалом, македоняне также упомянуты отдельно от царя (Polyb., VII, 9, 5 и 7). По мнению В. Тарна, никаких прав и привилегий население не получило; тем не менее, этот шаг подразумевал «официальное признание ревниво охраняемого «товарищества» с царем, причем под названием, заимствованным из терминологии греческого федерализма»[358]. Н. Хэммонд упоминает, что к 187 г. относятся монеты — тетроболы и бронзовые тетрадрахмы с легендой «македоняне» вместо имени царя и указывает, в противоположность В. Тарну, что македонское собрание имело собственные финансы[359]. Вполне вероятно, сохранилась за собранием и судебная функция, хотя в нашем распоряжении нет столь ярких примеров вынесения приговора и приведения его в исполнение, какие мы имеем для периода правления Александра Македонского[360]. Есть лишь косвенное упоминание у Полибия в связи с заговором знати, раскрытым в конце данного военного сезона. Историк говорит, что в Деметриаде в Фессалии Филипп провел следствие над одним из заподозренных в соучастии в заговоре «в присутствии македонцев» и казнил его κρίνας έν τοΐς Μακεδόσιν άπέκτεινε — Polyb., V, 29, 6).
Армия и знать в македонском государстве иногда вспоминали о своих привилегиях. Последний всплеск подобных «воспоминаний» как раз и пришелся на этот военный сезон. Еще перед своей смертью Антигон Досон назначил в помощь Филиппу пять человек: упомянутого выше Апеллеса, Леонтия — начальника пельтастов, Мегалея — заведующего царской канцелярией, Тавриона — царского уполномоченного в Пелопоннесе, и Александра — начальника дворцовой стражи (Polyb., IV, 87, 8). Все они были опекунами Филиппа, а по достижении царем восемнадцатилетнего возраста (в 220 г.) остались на положении советников[361]. Но даже среди них сложились две конкурирующие группы, претендующие на формирование македонской политики. Полибий представляет нашему вниманию процесс, который зародился как кампания против Арата, а закончился государственной изменой. Однако его версия выглядит весьма смутно и неоднозначно. Не вдаваясь в детали событий, можно лишь отметить один итог: расправа над «заговорщиками» (Polyb., V, 29) означала, что Филипп не терпел ни малейшего покушения на свой авторитет, тем более в ходе боевых действий. Поэтому все заявления ахейского историка об оказанном на царя в тот или иной момент влиянии Арата или Деметрия Фарского не следует принимать на веру. Филипп уже в первый военный сезон показал, что не станет марионеткой ни в чьих руках.
Что касается его личных качеств на поле боя, то Полибий об этом либо умалчивает, либо говорит общими фразами. Однако из его материала следует, что царь лично принимал участие в битвах, как это было в сражении с Ликургом (Polyb., V, 20); за военную доблесть и отвагу он почитался соратниками на поле боя (Polyb., IV, 77). В связи с его операциями в 218 г. историк отмечает отвагу и ловкость Филиппа в предприятиях, которые были ему не по возрасту; он поверг всех врагов в недоумение и поставил их в беспомощное положение (Polyb., V, 18, 7). Другие свидетельства можно найти у Тита Ливия, который неоднократно восхищался действиями Филиппа на поле боя. К сожалению, они относятся к более позднему времени. Тем не менее, нет оснований не упомянуть о них в настоящей работе.
Однажды (Liv., 27, 32, 4–6) в ходе первой римско-македонской войны царь хотел избежать битвы и увести свои войска, но между этолийцами и иллирийцами, служившими Филиппу, уже завязалось сражение. Видя, как теснят его солдат, он бросился с конницей на римскую когорту. Лошадь, пронзенная копьем, упала, и царь свалился через ее голову — завязалась яростная битва. Мужественно бился он сам; ему, пешему, пришлось отбиваться от всадников. Бой был неравен; наконец он, выхваченный из боя своими воинами, ускакал на другом коне. В другом пассаже (31, 24, 11–14) Ливий сообщает, что «Филипп обратился к воинам с краткой речью; пусть они сражаются, не спуская с него глаз, пусть знают, что там, где царь, там место знаменам, там биться передовому строю… Затем с кучкой всадников Филипп опередил строй и пробился в самую гущу боя, вселяя ужас в сердца неприятелей и бодрость в сердца своих». В другом месте историк указывает (31, 37, 3), что самый жаркий бой разгорелся там, где находился царь. Говоря о битве с этолийцами и дарданами, автор заявляет (31, 43, 4), что Филипп укротил два племени и поправил свои дела; добился он этого доблестью, а не благодаря удаче. Это лишь некоторые примеры, свидетельствующие о личном участии царя в битвах и о его мужестве, что стало залогом преданности ему македонской армии. Такие качества не появляются неожиданно — они, конечно же, должны были проявиться уже в Союзническую войну. Следует вспомнить, что личный пример, побуждавший воинов к храбрости, был много раз проверен на практике еще Александром Македонским, который первым устремлялся навстречу опасностям и разделял с подчиненными все тяготы и лишения солдатской жизни (ср., например: Plut. Alex., 40; Curt., 3, 6, 19; 4, 14, 6; 8, 4, 10).