Считать же Хилона проахейски настроенным также не следует. Во-первых, провозглашенные им планы социальных преобразований, хотя они и не были внедрены в жизнь, не соответствовали ахейскому политическому курсу — ахейское руководство было противником подобных реформ. Во-вторых, видные спартанские сторонники Эллинской лиги были убиты в прежних смутах (Polyb., IV, 22–23). Если роль Хилона в государственной жизни была незначительной, то Арат мог о нем вообще не знать. Но в таком случае Хилона нельзя считать проводником ахейской политики. В-третьих, бегство в Ахайю также не является аргументом в пользу его политической ориентации. Дело в том, что в ходе войны ему ничего не оставалось, как бежать в Ахайю и просить убежища у врага Спарты. Поэтому гораздо ближе к истине утверждение о том, что он пытался организовать переворот в личных целях, желая стать царем.
Вполне допустимо предположение, что на переворот его подтолкнул пример самого Ликурга, чьи права на трон были сомнительны. Кроме того, на момент прихода к власти Ликург также не пользовался поддержкой ни одного определенного социального слоя или политической партии. Примечателен тот факт, что сам царь в момент смуты предпочел скрыться; вернулся он только после бегства Хилона (Polyb., IV, 81, 7; V, 5, 1). Ликург не предпринял никаких мер, чтобы подавить путч. Весьма вероятно, что он, как никто другой, понимал переменчивость удачи, поэтому не стал испытывать судьбу и бежал. Последнее явно свидетельствует о непрочности его собственного положения.
Во многом попытка Хилона захватить власть была обречена на провал именно вследствие бегства царя. Ведь несмотря ни на что, пока Ликург был жив, он оставался законно избранным царем Спарты. Физическое устранение царя давало Хилону шанс занять его место и следовать выбранным Ликургом курсом. В сложившейся ситуации сопоставление обещаний узурпатора с реальными делами законного царя было не в пользу Хилона. Таким образом, компромисс Ликурга с партией клеоменистов позволил царю преодолеть этот политический кризис. Хилону нечего было противопоставить и военным шагам царя. Поэтому, несмотря на свою непрочную позицию в государстве, Ликург сумел сохранить власть.
Однако уроки из этого переворота, во всей видимости, царь извлек. С одной стороны, поведение народных масс убедило Ликурга в правоте избранной им политики, но с другой — это понимание привело к обратному результату. Царь допустил ошибку, полагая, что располагает поддержкой народа и поэтому его власти более ничто не может угрожать. Он забыл о непостоянстве народных симпатий и о том, что настроения широких слоев населения требуют особого внимания политика. Последствия пренебрежения этим правилом быстро сказались. В следующем году в Спарте вновь разразился кризис власти. Эфоры получили донос, что Ликург затевает переворот. Они собрали молодежь и ночью пришли к дому царя. Однако Ликург был предупрежден и успел бежать в Этолию (Polyb., V, 29, 8–9). Вернулся он лишь на следующий год, летом 217 г., когда была обнаружена лживость доноса (Polyb., V, 91, 1–2).
Сообщения Полибия очень скупы, они порождают неоднозначное толкование этих событий. Можно сделать вывод, что ситуация в государстве не только не стабилизировалась, но еще более обострилась. Борьба за власть между царем и эфорами продолжалась. Восстановление доклеоменовой конституции способствовало этому. Вероятно, именно эфоры управляли государством в течение почти годового отсутствия царя. Но теперь это старинное противостояние двух ветвей власти вступило в новую фазу — эфоры почувствовали свое преимущество над царем. Этому обстоятельству в немалой степени способствовало убийство во время путча Хилона эфоров — сторонников Ликурга (Polyb., IV, 81, 4). Вероятно, вновь избранные на эту должность лица не были лояльно настроены по отношению к царю. Они вновь привлекли молодежь к решению государственных вопросов, хотя должны были помнить последствия недавнего прошлого, когда слабоуправляемая экстремистская масса молодых людей была использована для государственного переворота, после того как народное собрание отказалось вступить в союз с Этолией (Polyb., IV, 35, 1–5). Теперь же, всего год спустя, этих же молодых людей попытались привлечь для ареста, а, возможно, и устранения царя — союзника Этолии и неплохого командующего. Внешне рамки законности были соблюдены. Молодежь выполняла приказ эфоров, обладавших, как и в старые времена, функцией надзора за установленным порядком. Хотя не так давно они с неменьшим энтузиазмом по приказу других эфоров нарушили все установленные правила, не остановившись и перед убийством должностных лиц. Такое поведение молодого поколения можно объяснить отсутствием политической позиции; в обоих случаях они руководствовались скорее эмоциями, чем приказами. Кроме того, в случае с Ликургом, видимо, определенную роль сыграли какие-то неблаговидные поступки царя, вызвавшими в Спарте недовольство широкого круга лиц.
Возможно, донос о стремлении Ликурга к перевороту был недалек от истины. Примечательно, что Тит Ливий (34, 26, 14) называет Ликурга, как и Клеомена, тираном. Следует вспомнить о втором царе — Агесиполиде, который был выбран одновременно с Ликургом, но был еще ребенком, так что Ликург с самого начала фактически правил один. Ливий говорит, что Агесиполид был изгнан Ликургом, хотя и не указывает, когда именно это произошло (ibid.). Есть лишь весьма расплывчатое указание на то, что это случилось после смерти Клеомена (Liv., 34, 26, 14). Как известно, спартанский реформатор погиб весной 219 г. А обвинение Ликурга в стремлении к тирании приходится на лето 218 г. Таким образом, хронология событий не нарушена ни в малейшей степени. Сначала потребовалось время, чтобы известие о гибели Клеомена пришло в Грецию, потом шли боевые действия кампании 219 г., затем весной 218 г. Ликург вторгся в Мессению. Изгнание Агесиполида вполне могло иметь место по окончании первых операций войны, но до начала кампании второго года, т. е. в начале 218 г. В таком случае, именно изгнание второго царя в начале 218 г. могло вызвать негативную реакцию спартанцев. Даже сторонники Ликурга решились лишь предупредить его о грозящей опасности (Polyb., V, 29, 9), но не оказали помощи в противостоянии с эфорами.
Примечателен и тот факт, что за последние несколько десятилетий в Спарте по сравнению с прежними временами усилились монархические настроения. Прерогативы царской власти еще в правление Агиса IV были расширены; причем этот процесс сопровождался прямым нарушением полисной конституции. В борьбе с политическими противниками часто использовались тиранические приемы: изгнание царей, физическая расправа с ними, опора правителя на наемников[446]. Вероятно, ликвидация института царской власти после разгрома при Селассии преследовала вполне определенную цель: управление переходило вновь в руки эфората, что порождало элемент нестабильности в государстве. Однако расчет руководителей Эллинской лиги на отстранение таким способом Спарты от активного участия во внешнеполитических делах не оправдался. В обстановке внутренней смуты накануне Союзнической войны эфорат был вынужден назначить нового царя. Опыт недавних лет и опора Ликурга на наемников (Polyb., IV, 36) таили в себе угрозу узурпации власти. Поэтому изгнание второго царя не могло быть оценено иначе, как дальнейший шаг в этом направлении.
Довольно странно в изложении Полибия выглядит и оправдание Ликурга. Потребовалось около года, чтобы установить лживость доноса. Закономерен вопрос, а проводилось ли по делу какое-либо следствие? Скорее всего, нет. Ввиду отсутствия подозреваемого разбор дела должен был быть приостановлен либо ему могли заочно вынести приговор. Тем не менее через год Ликург был оправдан. Но Полибий не приводит никаких подробностей о том, как это произошло. Как была установлена истина? Путем признания доносчика? Весьма сомнительно, если его словам верили так долго. Возможно ответ кроется в смене эфоров. На следующий год должны были быть выбраны другие люди, среди которых могли быть сторонники Ликурга.
Кроме того, изгнание Агесиполида, видимо, было не главным источником недовольства. Основную причину народного гнева следует искать в неудачах на поле битвы. Действительно, все первые успехи начала войны были перечеркнуты безрезультатными походами 218 г. В начале лета Ликург вторгся в Мессению, но его операция оказалась неудачной — никаких приобретений сделано не было. Затем он захватил Тегею, однако акрополь взять не смог и вернулся в Спарту фактически ни с чем (Polyb., V, 17, 1). Едва его войска оставили Тегею, как туда прибыл Филипп (Polyb., V, 18). Как только к македонскому правителю подоспело ахейское ополчение, Филипп незамедлительно вторгся в Лаконику. По свидетельству Полибия, спартанские земли были опустошены (V, 19). На помощь Филиппу шли мессенские воины, однако они были разбиты Ликургом (Polyb., V, 20). Тем не менее эта маленькая победа не дала Ликургу никаких преимуществ. На поле битвы под стенами Спарты сражение между македонским и спартанским войском закончилось победой Филиппа (Polyb., V, 23). Путь на Спарту был открыт, однако царь предпочел вернуться в Коринф, поскольку перед ним стояли иные цели. Столь быстрая и полная победа македонян унизила возродившееся было чувство национальной гордости спартанцев. Естественно, что во всех неудачах они винили прежде всего Ликурга. На фоне столь явных провалов изгнание царем соправителя позволяло обвинить Ликурга в желании изменить государственный строй.
Примечательно, что за следующий год — год без Ликурга — Спарта не вела активных боевых действий. Полибий не приводит никаких данных на этот счет. Складывается впечатление, будто спартанцы понесли столь ощутимый урон, что долго не могли придти в себя после поражения. Но, вероятно, не меньшую роль сыграло и то, что Ликургу просто не нашлось достойной замены. Конечно, во внутренних делах эфоры были вполне компетентны и управляли сами, но другого командующего в их распоряжении не было. Возобновление походов началось после возвращения в страну царя. К сожалению, действия его вновь были неудачными. Совместный план нападения на Мессению в 217 г. был выработан со стратегом этолийцев в Элиде Пиррием. Однако войска союзников не смогли соединиться друг с другом, были отбиты и вер