тавиться, — лично я исхожу из тех задач, что ставятся передо мной.
— Да, да… — Синак выглядел растерянным и возбужденным одновременно. Фролов так и не понял смысла его вопроса. Меж тем Реджи продолжал бубнить себе под нос что-то невразумительное. — Понять, что им нужно. Тогда мы сможем… — вдруг взгляд ученого просветлел, словно и не было в нем двухсот миллилитров бурбона. — Я вам еще нужен?
Все, что требовалось от Синака в этом месяце, Фролов уже получил, а посему мужчина просто покачал головой. Теперь уже у дипломата был озадаченный вид. Что задумал этот странный ученый?
— Тогда, с вашего позволения, я вылечу в столицу, а оттуда прямым рейсом на Восточный.
— Не вылетите, господин Синак, я еще не подготовил шифровку, которую вы должны…
— Ах, да… — раздосадовано протянул Реджи. — А почтой никак? — наткнувшись на укоризненный взгляд куратора, он все понял. Никак такие данные нельзя было пересылать электронной почтой. Только лично в руки. И лететь он должен не один, а в сопровождении сотрудников безопасности делегации. — Что ж, тогда я жду от вас утром документы и вылечу со всеми.
— Вот это правильно, — похвалил Фролов подопечного. Для себя же он сделал мысленную пометку — приставить к Синаку наблюдение. Что-то в его поведении насторожило дипломата. Как бы этот тщедушный ученый не выкинул какой фортель на пьяную голову. Однажды он уже ставил государственные органы под удар, подобное не должно было повториться.
Глава 14
Валерия стояла в кунсткамере и смотрела в глаза репликанта. Как и прежде, все его органы и системы парили в воздухе и казались целыми и невредимыми, но сейчас это ужасное зрелище Валерию не коробило. За два года она привыкла видеть в несчастном не монстра, а человека — жертву ужасающего, бесчеловечного эксперимента.
В отсеке царил полумрак, отражение Валерии замерло в огромных зрачках репликанта. Сегодня Роман был в настроении и даже пытался общаться. Да, около года назад Валерия дала ему имя. Ей было некомфортно проводить с репликантом часы, а иногда и целые дни, обращаясь к нему, как к коллеге, имя которого никак не можешь запомнить, а спросить уже стыдно. Валерия не могла дать себе ответ — это имя изменило ее отношение к репликанту или же сперва изменилось ее отношение к нему, а следствием этого стало имя? В любом случае, общаться теперь было куда приятнее. Все эти «эй», «ты», «дружок», «коллега» и прочие обезличенные вводные слова, не подразумевающие обращения к личности по имени, достали Мирскую пуще горькой редьки. Она, кстати, никогда не ела редьки, просто знала это устойчивое выражение, читала его в книгах, слышала в ретрофильмах. Она вообще не считала зазорным употреблять подобные устаревшие фразеологизмы: «Пуще горькой редьки», «Проще пареной репы», «До морковкина заговенья», «После дождичка в четверг» и так далее… Было в таком неформальном общении и в обращении к репликанту по имени нечто интимное, нечто сближающее.
Но было и иное. Дав репликанту имя, Валерия постаралась загладить свою вину перед ним. Два года назад она имела неосторожность анонсировать парню (да-да, парню, а как еще назвать молодое антропоморфное существо, пусть даже и разобранное на составные части?). Так вот, тогда она анонсировала парню невероятное событие. Тогда, почти два года назад, приняв предложение Добряка (к слову, на самом деле корабль назывался «Юкко», но это Валерия узнала много позже), она первым делом пошла к репликанту и рассказала ему о том, что в скором времени сможет собрать его обратно. Парящие в воздухе глаза оживились, Валерия видела, как в них зародился огонек надежды. Он все понимал, все чувствовал, он надеялся. Валерия не знала, на что именно он надеялся — на избавление или на реабилитацию, но в том, что в этих страшных человеческих глазах вспыхнула именно надежда, Мирская не сомневалась.
Она зря обнадежила человека, зря подарила ему веру в невозможное. Она видела, как радостно он воспринял это известие. Он мог чувствовать, он понимал обращенную к себе речь, он верил Валерии. Верил, как ребенок верит матери. Он и был, по сути, ребенком. Да, великовозрастным, если смотреть с биологической точки зрения, но по уровню психоэмоциональной зрелости — дитя.
Она обманула это дитя. Сделать ничего не получилось. Вернее, она даже не пробовала. Добряк обманул ее. Обманул их всех. После такого фиаско Валерия чувствовала себя не в своей тарелке, так что пришлось как-то компенсировать свою оплошность. Тогда-то и возникло это острое желание дать репликанту имя. Роман — в честь первого космонавта планеты Земля, вступившего на поверхность Марса. Репликант не сопротивлялся, кстати. И даже принял свою участь стоически. Во всяком случае, Валерии так показалось.
Вообще-то Валерия догадывалась, что за последнее время стала более сентиментальной. Она стала склонна приписывать человеческие эмоции существу, который не мог их выражать чисто физически. Попробуй тут, улыбнись, если твое лицо парит в метре от мышечного каркаса, а нервы с глазами висят напротив скелета. И тем не менее Валерии казалось, что глаза Романа могут улыбаться, могут радоваться, способны грустить, злиться и даже плакать. Нет, слез не было, для этого нужен был постоянный обмен веществ в организме, ткани же Романа висели в кунсткамере, лишенные даже подобия такого обмена. Одному богу было известно, какими технологиями ваэрры поддерживали в репликанте жизнь. Но ведь плакать можно и без слез, верно? Плакать может не только тело, но и душа. За все то время, что Валерия провела в обществе Романа, она уже не сомневалась в том, что душа у него есть. Она не знала, что есть на самом деле душа, не была религиозна — в ее мире это было уже немодно. Но она точно знала, что где-то в каждом из нас есть то, что делает человека человеком, то, что отличает нас от животных. Душа была у каждого. У кого-то светлая, чистая, а у кого и попачканная, изношенная, настрадавшаяся.
— Знаешь, а ведь сегодня ровно два года, как мы с тобой познакомились.
Глаза Романа ожили. Кажется, голос Валерии разбудил его.
— Ой, прости, ты спал? Я долго тут стою?
Один медленный оборот глазами по часовой стрелке и несколько быстрых. Неподготовленный человек упал бы в обморок, увидев такое. Девушка же смутилась, но не от того, как выглядела своеобразная «речь» Романа, а от того, что провела перед ним час с небольшим — именно это сказали его глаза. Она так долго стояла тут перед ним недвижимо, что репликант попросту отключился. Он научился спать, не закрывая глаза веками. Его веки были на лице, которое, в свою очередь, висело в воздухе безжизненной маской неподалеку. Валерия очнулась, проснулся и Роман.
— Я просто подумала, — продолжила Валерия, — было бы неплохо отметить нашу вторую годовщину.
Неопределенный жест глазами снизу вверх и наискосок, что, вероятно, означало — «как хочешь».
— Я хотела приготовить что-нибудь вкусненькое, но у меня закончились припасы. Глюкозы больше нет. Заменителей тоже. Представляешь, кофе есть, вода есть, а сахара нет. Тортик не замесить. Вот я и стояла, думала, чем могу порадовать нас.
Глаза напротив лица Мирской замерли — Роман не мог предложить никаких вариантов.
— Вот вы все такие, мужики, — деланно обиделась Валерия и отошла на шаг назад, — вам всегда плевать на женские инициативы. Мы для вас стараемся, суетимся, заботимся о мелочах, а вам плевать. Неужели так трудно выразить заинтересованность? Мне что, одной все это надо?
Репликант закатил глаза к небу, что на всех языках мира означало мужское: «Как же ты меня достала…».
— Ты еще языком цокни! — возмутилась Мирская, но тут же насторожилась. Что-то во взгляде Романа ей не понравилось. Он что-то увидел. Увидел и насторожился.
Валерия не могла заметить, как у нее за спиной появился ваэрр. Высокий, яйцеголовый, в своем чешуйчатом костюме-комбинезоне он бесшумно подкрался к Мирской сзади. Роман увидел в его руках что-то острое и пытался предупредить Валерию об опасности. Девушка не сразу поняла, в чем дело, а когда сообразила обернуться, ваэрр уже стоял в шаге от нее.
— Твою ж мать! — выкрикнула она, отшатнувшись от него в испуге. — Разве можно так подкрадываться?
Ваэрр замер. Валерия тут же скосила глаза на его руки — он держал заточку из металлической пластины, добытой на складе.
— Уже наточил? Быстро ты.
— Я полдня эту штуку затачиваю, — ответил ваэрр. Губы его не шевелились, он говорил мыслеформами, но Валерия улавливала их. — Вот, пришел показать. Так пойдет?
Девушка взглянула на заточку оценивающим взглядом.
— Не знаю, надо пробовать.
— Ты же знаешь, ничего не выйдет. Я зря стер руки.
— Не ной, ты лучше меня знаешь, что нужно перепробовать все варианты.
— Эта посудина сконструирована иначе, нежели земные корабли. Двери тут запираются амальгитом, они не механические.
— А мы все равно попробуем! — повысила голос Валерия. Ее раздражали такие прения. — На этом чертовом корабле огромное количество локаций, куда нам с тобой путь заказан. Кто знает, может, там ключ к нашей свободе.
— Ты знаешь путь к свободе, только боишься признаться.
— Я…
Валерии вдруг захотелось плакать. Ее глаза замерли на амимичной физиономии инопланетянина, по щекам скатились две крупные слезы. Еще две маленькие слезинки застыли в уголках глаз, но так и не сорвались. А она вдруг расхохоталась. Смеялась она с минуту, а потом ее лицо вновь окаменело. Посмотрела на ваэрра и спокойно сказала:
— Да, я в курсе.
— В курсе чего?
— У меня кукушка едет. Не думай, что я не знаю, я же врач.
— У кого угодно поедет, — успокоил ее ваэрр.
— Пошли, посмотрим, что получилось.
— Пойдем.
Девушка попрощалась с Романом и вышла в операционный отсек, ваэрр проследовал за ней. Роман проводил обоих глазами. Сейчас Валерия увидела бы в них злость бессилия, но оглядываться она не стала. Она понимала, что общество аватара Роману не нравится. Он не доверял ему. Мирская не злилась на репликанта за это, на его месте она вела бы себя так же. Но как объяснить ревнивому репликанту абсурднейшую вещь — что аватар на самом деле и не аватар вовсе, а она сама? Она и себе-то не могла объяснить, как именно это происходит.