— Капитан! — осторожно подал голос штурман Верещагин, но Кольский продолжал бушевать. Его гнев начал разливаться по отсеку и перебросился уже на всех подчиненных.
— Что капитан, что капитан?! Я не могу командовать крейсером, имея в подчинении настолько бездарных командиров! Сегодня я узнал, что вы просрали появление «Осириса», хотя основной целью экспедиции, напомню, было найти этот пропавший корабль и тот сраный рудовоз с экипажем! Завтра выяснится, что и рудовоз барахтается где-то неподалеку, а к прибытию мы упремся в целый вражеский флот? Здрасте, приехали, мы земляне!
— Капитан! — это уже Серов рискнул обратиться к разбушевавшемуся Кольскому. Он даже взял его за плечо и сжал его крепкой рукой. — Что с вами, Борис Владимирович?
И тут с глаз Кольского словно пелена спала. Он отшатнулся от группы офицеров и испуганно оглядел рубку связи, затем затравлено посмотрел на экипаж. Перед ним стояли почти все высшие офицеры крейсера и не спускали с Кольского озабоченных взглядов. Ближе всех был Серов.
— Вы как себя чувствуете, капитан? — Арес отпустил плечо Кольского и отошел на шаг назад. Его тон был мягким, словно он говорил не с прославленным капитаном, а с малым нашкодившим дитем.
Кольский и сам не понимал, что происходит. Он еще раз огляделся по сторонам. Как он здесь оказался? Последнее, что он помнил, это брифинг на капитанском мостике.
— Почему мы в рубке связи? Что произошло? — тихо спросил он Серова.
Естественно, все вокруг услышали этот вопрос командира. По отсеку прокатилась волна перешептываний, а по спине Кольского — волна страха. Он вдруг понял, что совершил серьезную ошибку. Что бы тут ни происходило, он должен был молчать. Сейчас же он сам расписался в собственной беспомощности и недееспособности. Арес медленно подошел к капитану, приобнял его за плечи и осторожно вывел из отсека.
— Пойдемте, капитан, вам лучше посетить медицинский отсек, — тихо шепнул он на ухо Кольскому. За ними последовали и другие офицеры.
— Продолжать мониторинг! — отдал приказ своим подчиненным выходящий последним Володин. — Расшифровать все данные и предоставить мне лично по готовности. О том, что здесь было, ни полсловом остальному экипажу. Капитану нездоровится. Всем всё ясно?
Офицеры БЧ-4 отозвались хором: «Так точно!»
— Гляди у меня, Фролов, — Володин погрозил молодому каплею пальцем. — За языки своих подчиненных лично ответишь!
— Есть! — буркнул каплей, вытирая испарину со лба.
Капитана проводили в медотсек и передали лично в руки начальнику медицинской службы Ратушняку. Выглядел Кольский не лучшим образом. Сейчас он больше походил на старика-потеряшку с обострившейся деменцией. Он растеряно оглядывался по сторонам, не в состоянии сообразить, что происходит. Все в его голове сейчас перепуталось. «Прорыв», задание, земные интриги, офицеры, Касаткина, «шар»…
— Ни с того ни с сего, — прошептал Серов начмеду, — набросился на экипаж, разорался, разве что пена изо рта не шла, а после пришел в себя и не смог вспомнить, как очутился в рубке связи.
Ратушняка симптомы заинтересовали. Майор даже остановился и пристально посмотрел в глаза Серову.
— Речь была связной? Язык не заплетался?
— Нет, говорил он четко. Я бы даже сказал, хлестко.
— Походка не нарушалась? Его не штормило?
— Нет, — Серов вдруг сообразил. — Да вы и записи можете посмотреть, доступ я вам организую.
Ратушняк кивнул.
— Да, ознакомлюсь, будет здорово. Раньше таких эпизодов агрессии не было?
Серов покачал головой.
— Не замечал. Мы вообще все в шоке. Я уже сообщил старпому, он принял командование крейсером на себя. Думаете, что-то серьезное?
Ратушняк подозвал жестом санинструктора и тихо распорядился:
— Сразу в томограф его. Инсульт ищем, — молодой мичман коротко кивнул и пошел исполнять приказ. Ратушняк же вернулся к разговору с Серовым. — Кто знает? Здоровье у капитана было ого-го какое, молодые позавидуют. Но мало ли… Проверим, нет ли инсульта или «транзиторки», подержим у себя, понаблюдаем. Вы не в курсе, Виктор Сергеевич, он какие-нибудь препараты принимал? — последний вопрос Ратушняк специально задал небрежно, так, между делом, словно стандартный анамнез собирал. Он даже не смотрел сейчас на Ареса, делая вид, что занят заполнением карты больного. На самом же деле этот вопрос по понятным причинам интересовал майора медслужбы более других.
Арес пожал плечами.
— При мне — нет.
— Ладно… — задумчиво протянул Ратушняк. — Вы правильно сделали, что привели его сюда. Мы разберемся, — медик повернулся спиной к Аресу, намереваясь покинуть приемный покой.
— Док, — Арес придержал за локоть уходящего медика, — как только что разузнаете, загляните на мостик. Доложите о состоянии капитана старпому. Думаю, сегодня мы будем там всем составом допоздна.
— Случилось что? — Ратушняк действительно не знал об обнаружении «Осириса», вопрос не показался Серову наигранным, что, собственно, и спасло медика. На самом деле Арес был дьявольски прозорлив и чувствовал даже самую незначительную фальшь в общении с людьми. На долю секунды ему показалось, что медик что-то знает. Знает и пытается скрыть. Но его удивление перекрыло это подозрение — доктор удивился совершенно искренне.
Арес понизил голос до шепота, наклонился к уху медика и сказал:
— Мы «Осирис-3» обнаружили. Собственно, именно после этого у капитана этот припадок и начался.
Ратушняк высвободил руку и кивнул вояке:
— Как что будет известно, доложу вам. Томограф, потом автодок, неврологический осмотр… все сделаем в лучшем виде.
Серов кивнул медику и покинул медотсек, а майор Ратушняк, задумчивый и слегка озабоченный, приступил к осмотру капитана Кольского. Более всего сейчас начмеда интересовал вопрос, успел ли командир принять те таблетки, что он ему прописал, или еще нет. Волноваться майору было из-за чего. Глупо было с его стороны не обратить должного внимания на те странные жалобы капитана. Постоянное половое возбуждение, эрекция, навязчивые мысли… Ратушняк принял эти симптомы за последствия стресса, а на самом деле там мог назревать инсульт. Если это так и если инсульт спровоцировали таблетки, прописанные им капитану, то не сносить ему головы.
Ратушняку повезло. Строго следуя регламенту обследований, ему удалось выяснить, что навязчивое состояние Кольского была именно навязчивым состоянием и ничем иным. Оно было вызвано психическим расстройством, а не физическим недугом. Никаких инсультов, опухолей или иной органической патологии мозга выявлено не было. Комплексный анализ крови, в том числе биохимический, также не показал никаких изменений.
Кольского проконсультировал штатный психолог крейсера, была назначена седативная терапия. Однако, несмотря на все это, капитану с каждым днем становилось все хуже. Он замкнулся в себе, на контакт шел неохотно, причем это касалось как медицинского персонала, так и экипажа. Ни с кем из офицерского состава МЗК «Прорыв» Кольский общаться не желал. На все вопросы коллег отвечал односложно, а в беседах с медперсоналом и вовсе молчал. Было трудно добиться от капитана сколь бы то ни было важной информации — что при сборе анамнеза врачами, что при общении с ним командиров всех боевых частей. Капитана словно накрыла тотальная апатия. Он целыми днями просто лежал в своей палате и тупо пялился в потолок, при этом с физиологической точки зрения оставаясь абсолютно здоровым.
Первым делом Ратушняк отобрал у капитана препарат, который сам же и вручил ему сутками ранее, благо капитан просто протаскал лекарство с собой. Начмед дважды пересчитал капсулы в пузырьке, убедился, что ни одной капитан не употребил, и выдохнул с облегчением. Больше к этой теме начмед не возвращался. На всякий случай он не стал вносить тогда тот странный разговор и жалобы капитана в журнал наблюдений. И ведь как в воду глядел! Мало ли какое будет после полета разбирательство, подумал он тогда. Одно дело, если с катушек слетел матрос или сержант (такие случаи на флоте действительно были нередки), и совсем другое, если с ума на ровном месте сходит целый капитан первого ранга.
В целом Кольский не доставлял медикам проблем. Врачей больше беспокоило то, что его аппетит с каждым днем становился все хуже, но и эту проблему можно было решить парентеральными вливаниями нужных препаратов. В крайнем случае Ратушняк планировал поместить Кольского в гибернатор и продержать его там до окончания миссии.
Лишь единожды апатия капитана сменилась возбуждением и гиперактивностью. В своем журнале Ратушняк так и записал: «…проявлял недвусмысленные знаки внимания к Варваре Сергеевне Касаткиной, предлагал совокупиться, склонял к сожительству. Не получив желаемого, попытался завладеть женщиной силой». Странным было даже не само происшествие (психи довольно часто поворачиваются на какой-либо половой пластинке), интересным было то, что другие женщины такой реакции у капитана не вызывали. Та же штатный психолог Майер, женщина во всех смыслах видная (и не только по мнению Ратушняка), Кольского никак не заинтересовала. А вот появление научного руководителя Касаткиной вызвало у капитана приступ. Девушка не раз приходила в медицинский отсек, чтобы навестить капитана и обсудить с ним какие-то важные вопросы, но начмед к капитану никого не пускал, справедливо опасаясь ухудшения его психического здоровья. Однако после того как Кольский впал в ступор и практически перестал есть, Ратушняк позволил Варваре Касаткиной зайти к нему в палату — ему было интересно, как отреагирует капитан на появление в его окружении нового лица. Кольский же отреагировал так отреагировал! Касаткина выбежала из его палаты ошеломленная и до крайности возмущенная таким поведением капитана. Сыграть такое никому было не под силу, реакция девушки была искренней, и у Ратушняка отпала очередная немыслимая гипотеза. Он-то сперва подумал, что между капитаном и научным руководителем полета и впрямь что-то было. Оказалось, нет. Касаткина знать не знала о «чувствах» капитана и была полна решимости доложить о случившемся на Землю по дальней связи (наверняка папочке жаловаться собиралась). Майор Ратушняк убедил девушку в том, что такие радикальные меры ни к чему хорошему не приведут.