— Вы же видите, Варвара, — успокаивал он Касаткину, — капитан явно не в себе.
— Да, но почему он это свое «не в себе» нацелил на меня?
— Если честно, я хотел задать вам тот же вопрос, — щеки девушки вспыхнули гневным багрянцем. Она не была дурой и сразу поняла, на что намекает начмед. Предвидя надвигающуюся бурю эмоций, майор Ратушняк поспешил сдать назад:
— Варвара, сейчас я вижу, что проблема не в вас, а именно в капитане. Что-то в голове Бориса Владимировича надломилось. Мы постараемся выяснить, что именно, а вас я попрошу больше сюда не приходить. Ради вашего блага и блага капитана.
— Но у меня работа…
— Все рабочие вопросы отныне вы будете решать со старшим помощником Сорокиным.
— Но он же… — девушка вдруг осеклась. Она хотела сказать, что капитан второго ранга Сорокин — идиот, что вместо серого вещества у него в голове лишь устав (да, ее отец, адмирал Касаткин, многое поведал дочери о членах экипажа), но вовремя осеклась. На самом деле работать с таким недалеким офицером будет даже проще, нежели с капитаном, решила Варвара. Теперь она будет сама общаться с «шаром», а при Кольском была бы лишь переводчиком. Вот уж поистине говорят: что ни делается, то к лучшему.
— Что? — прищурился Ратушняк, поймав собеседницу на недосказанности.
— Ничего, — уверенно бросила Касаткина и ушла к себе, не испытав ни капли стыда за свои мысли о капитане и его первом помощнике.
Прошло восемь суток. И за это время на «Прорыве» ровным счетом ничего не происходило. Крейсер продолжал замедлять ход, влекомый загадочным гравитационным полем — силой, которую нельзя было ни измерить, ни отключить. На девятые сутки торможения скорость «Прорыва» позволила провести запланированный ранее эксперимент с истребителем. Эксперимент завершился неудачей, собственно, как и предрекал командир БЧ-5 Павленко. Оказалось, что в зоне действия гравитационного поля никакой объект активно маневрировать не может. Как ни пытались пилоты, управлявшие истребителем удаленно, удрать от пресловутого воздействия гравитации, как бы ни жгли они топливо, все их маневры свелись к полету вокруг самого «Прорыва». Максимальная дистанция, на которую пилотам удалось отлететь от крейсера, составила смешные полторы тысячи метров. При этом на самом большом удалении истребителям приходилось тратить вдвое больше топлива, а скорость полета падала практически до нуля. Это означало одно — покинуть крейсер не удастся даже на спасательных капсулах. Добраться до источника гравитационного воздействия на шаттлах или истребителях тоже не выйдет. Расчеты показывали, что «Прорыв» ляжет в дрейф за два километра до расчетной точки прибытия. Эту же точку офицеры МЗК справедливо считали источником этого странного гравитационного воздействия.
Как ни крути, а ситуация складывалась скверная. Прорыв еще не долетел до цели, но уже успел оказаться в плену неведомо кого. Настроение офицерского состава ухудшалось с каждым днем. Положение усугублялось и еще одним обстоятельством: как ни пытались высшие офицеры МЗК скрыть от остального экипажа реальное положение вещей, младший офицерский состав, мичманы, старшины и матросы — все до одного знали, что «Прорыв» попал в западню.
— А что вы хотели, господа? — высказался как-то на мостике все тот же Павленко. — Сарафанное радио никто не отменял. Один сказал другому, тот «по секрету» проболтался третьему, и так по цепочке вплоть до самых низших чинов.
Ввиду этого на корабле сильно просела дисциплина. Нет, грубых нарушений не было — так, по мелочи. То опоздание на вахту, то сон в неположенное время, то банальная халатность. Несколько раз затевались драки на пустом месте, правда, подобные нарушения дисциплины сиюминутно пресекались. Причем пресекались довольно жестко, а гауптвахты пополнялись регулярно.
— Не могу понять, — жаловался командир БЧ-1 Верещагин связисту Володину, — такое впечатление, что личный состав МЗК уже сдался.
— А чему ты удивляешься? — не понял Володин друга. — Они ведь не идиоты и понимают, что мы в западне. Ты же это понимаешь?
Верещагин не был согласен с такой трактовкой. Он покачал головой.
— Я не считаю наше положение безнадежным, Женя. Мы русские офицеры, продолжатели славных флотских традиций России! Не зря мы тут все носим именно флотские звания. Космос — все одно что океан. Звездолеты мы по-прежнему называем кораблями.
— Ты к чему все это сейчас рассказываешь? — Верещагин явно был не в духе, но и друга обижать не хотел. — Все, что ты говоришь, я прекрасно понимаю. И про традиции, и про преемственность звездного флота. Да, наш род войск называется ВКС, но в нас больше от военно-морского флота. Мы все это понимаем.
— Но тогда почему ведем мы себя, как сопляки из флота гражданского? Где храбрость? Где честь и достоинство? Где все эти «наверх, вы товарищи, все по местам…»? Где все это?
— Последний парад наступа-а-ет… — продолжил Верещагин и задумался. А ведь и правда, почему сегодняшний матрос ведет себя, как инфантильная барышня? Способны ли эти сопляки на подвиг? Способен ли он, кап-два Верещагин, на подвиг?
Володин думал, очевидно, о том же. Друзья помолчали несколько секунд, а затем, не сговариваясь, хором завершили песню:
«Врагу не сдается наш гордый „Прорыв“, — тут они расхохотались, — пощады никто не желает!»
Кульминацией падения дисциплины на крейсере стало и вовсе неожиданное обстоятельство. Несколько матросов попались на клептомании. В какой-то момент у некоторых членов экипажа начали пропадать личные вещи. Потерпевшие, как правило, обвиняли в воровстве тех сослуживцев, которых в последний раз видели возле своих вещей. Естественно, после таких обвинений оклеветанные люди пытались защитить свою честь и достоинство. Как итог, на корабле вновь участились драки. После короткого следствия выяснилось, что вещи брали и «забывали вернуть» несколько матросов. Ребят задержали и посадили на губу. Самое странное было в том, что ни один из них так и не смог внятно объяснить свое поведение. Более того, все они как один утверждали, что не помнят, как именно совершали кражу.
Ситуация была не столько критической, сколько курьезной. Старпом Сорокин и командир БЧ-2 Серов, расследуя это дело, решили проверить слова провинившихся матросов на полиграфе. Вывод был однозначным — они не лгут. Именно поэтому психолог и поставил такой диагноз: не воры, а именно клептоманы.
— Что же это выходит? — удивлялся старпом. — Матросы воровали у своих же товарищей вещи, которые им, по сути, не нужны, да еще и не помнят, как именно это делали?
— Выходит, что так, — отвечал не менее озадаченный Серов. — Я, если честно, вообще не припомню таких случаев на флоте.
— Так и я о том же! Нет, я слышал о фактах воровства или даже грабежа на круизных межпланетных лайнерах. Но чтобы во флоте, да еще и так глупо…
— Вот-вот, — кивал Серов, — именно что «глупо».
— И что нам с ними делать? — Сорокин ходил по кают-компании, размышляя вслух. — С одной стороны, провинность не велика. Но с другой…
— Вас смущает их тотальная амнезия?
Сорокин посмотрел на Серова исподлобья и кивнул.
— Да. Я просто думаю… — старпом не мог сходу подобрать слова, но после секундного замешательства все же сформулировал мысль. — Если сегодня они воруют и не помнят, как это делали, то где гарантия, что завтра они не пойдут на более серьезное преступление?
— Вот и я об этом думаю, — согласился Серов. — Грохнет один такой сослуживца, а после прикинется дурачком — мол, не помню ничего. Придется нам этих гавриков запереть от греха подальше.
Старпом согласился и принял такое же решение. Адъютант капитана, присутствовавший при этом разговоре, был отослан с приказом к командирам боевых частей, чьи матросы провинились. Офицеры же еще несколько неловких секунд смотрели друг на друга молча. Каждый понимал, что разговор не окончен. Наконец не выдержал Серов.
— Слушай, Володь, а не кажется ли тебе, что поведение этих матросов похоже на…
— … на недавнее поведение капитана? — закончил за Ареса старпом. Тот кивнул. — Да, Витя, кажется. И меня это пугает, если честно.
— Ты к нему заглядывал?
— К старику-то? — старпом горько вздохнул. — Да, вчера навещал. Плох наш капитан. Со мной вообще говорить не стал. Почти ничего не ест. Приходится все самому разруливать.
— Что, — понимающе хмыкнул Серов, — тяжело из тени легенды выходить?
— На что намекаешь? — Сорокин сдвинул брови. Ему не нравилось, что все вокруг считали его ненужным придатком к Кольскому и всерьез заместителем капитана никогда не считали. А сейчас, когда тот сдал позиции, старпому приходилось не на словах, а на деле доказывать, что назначили его на эту должность отнюдь не забавы ради и не по блату.
— Да не намекаю я, — спокойно ответил Серов, — прямо говорю. Ты когда сюда переводился, знал, под кем ходить будешь?
— Ну, знал. И что?
— И тебя авторитет Кольского не пугал?
— А чего мне его бояться? Я той же академии выпускник, что и он. Ну да, у Кольского покровителей больше, и старше он меня на пятнадцать лет. Так что ж с того? Я не менее его космос бороздил. Я боевой офицер, если ты вдруг забыл…
— Погоди-погоди, Володь, — постарался успокоить коллегу Серов, — не мороси… Я ж не к тому…
— А к чему? К чему ты это все? Думаешь, я не вижу, как вы на меня смотрите? Каждый царь и бог в своем БЧ, а меня за начальника не считаете. Что же никто из вас, раз Кольский такой непогрешимый был, на себя командование «Прорывом» не взял? Как ржать надо мной, так вы первые, а как отвечать за итоги миссии, так это пусть старина Сорокин отдувается? Нет уж, увольте. Я отдуюсь, уж поверь, но и вы будете у меня по струнке ходить. Все, и ты в том числе! — Сорокин внезапно начинал заводиться, и это не ускользнуло от внимательного Ареса.
— Ты ничего сейчас странного не чувствуешь? — как-то резко перевел тему Серов. Старпом опешил.
— Нет, а ты о чем?
— Ну, ты же понял? Я тебя слегка кольнул, а ты уже готов мне глотку перегрызть?