А Касаткина в первую минуту же пребывания у постели Романа поняла, что репликант попросту водит всех за нос. Они еще загодя договорились об условных знаках, которые позволят им общаться даже в условиях тотального контроля. Девушка прошла в палату, заперла за собой дверь, приглушила свет и первым делом накрыла обнаженного репликанта простыней. Затем она стянула с головы и рук Романа датчики биомониторинга и присела рядом с ним. Запустив под простынь свою руку, она нащупала и сжала его ладонь.
— Ты слышишь меня? — шепотом спросила она.
Одно нажатие. Касаткина улыбнулась одними уголками глаз — нельзя было показывать свои эмоции, за ними могли наблюдать.
— Тебя отправят на «Осирис» вместе с Павленко. Ты готов?
Еще одно нажатие.
— Отлично. Тогда ты должен изобразить полную амнезию, а затем очнуться. Запомни, ничего из прошлого ты не помнишь, ясно? Удивляйся всему, что видишь. Веди себя так, словно даже языка нашего не знаешь. Ты буквально чистый лист. Все ясно?
Нажатие.
— Отлично. Об остальном позабочусь я. Когда окажетесь на «Осирисе», расскажи все Дмитрию. Все, что знаешь. Все-все, слышишь? Даже то, что кажется тебе несущественным. Вам нужно будет…
— О чем это вы говорите с покойником?
Касаткина была так увлечена и взволнована, что не услышала, как открылись двери в палату. Девушка испугалась и резко обернулась. В проходе стоял сам Кольский, за его спиной маячила фигура майора Ратушняка.
— Отчего же вы его покойником называете, капитан? Он самостоятельно дышит. У него бьется сердце.
— Насколько мне известно, если мозг человека не реагирует ни на какие сигналы, медики констатируют биологическую смерть, — Кольский обернулся назад и обратился к начальнику медслужбы. — Вы же мне об этом говорили, майор? Репликант скорее мертв, чем жив?
— Строго говоря, он и не жил никогда, — смущенно пробубнил Ратушняк. — Репликанты изначально создавались с ограничениями когнитивных функций. Это биологические роботы, не более того. Сейчас же у данного экземпляра я не вижу даже этих ограниченных функций репликанта. Нейрон, вероятно, стер все его прежние установки и…
Касаткина не дала начмеду закончить свою мысль. Встав между офицерами и Романом, она обратилась к капитану Кольскому.
— Отправьте его вместе с Павленко на «Осирис», капитан.
— Зачем Павленко на «Осирисе» эта обуза? — Кольский чувствовал, что Касаткина чего-то недоговаривает, но не понимал, какую именно игру она затеяла. А когда он не понимал чего-то, это начинало его нервировать.
— Просто сделайте это, Борис, я вас прошу, — девушка смотрела прямо в глаза капитану, и ему этот взгляд показался даже несколько дерзким.
— Или вы объяснитесь, или я не смогу вам помочь, Варвара Сергеевна.
Оба понимали, что открыто обсуждать при Ратушняке свой уговор они не могут, но тем не менее оба вступили в эту странную игру.
Девушка закатила глаза, намеренно сделала пару глубоких вдохов, изображая попытку собраться с духом, и выпалила:
— Вы превратили мозг этого человека…
— Репликанта, — поправил девушку Кольский, не отводя от нее взгляда.
— Хорошо, репликанта, — согласилась Касаткина. — Вы превратили его мозг в чистый лист. На «Прорыве» он балласт и с биологической точки зрения действительно скорее покойник, — она посмотрела на Ратушняка, словно привлекая его на свою сторону. Начмед с готовностью кивнул, соглашаясь с девушкой. — А на «Осирисе» есть то, что сможет его заново перепрограммировать. Там есть нейроинтерфейс.
— И что нам с того? — не понял Кольский. — Зачем нам перепрограммированный репликант? Кроме того, там, на «Осирисе», практически ничего не работает, я потому и согласился отправить туда Павленко. Быть может, ему удастся установить причину неисправности реакторов «Прорыва», сопоставив увиденное здесь с тем, что происходит на «Осирисе». Как ему в этом поможет недееспособный кусок мяса?
— Я почти уверенна, этот кусок мяса, будучи перепрошитым, все-таки сможет помочь Дмитрию Фроловичу.
— Каким образом?
— Роман же был создан на «Осирисе», и создавали его с учетом специфики службы именно на этом корабле. Если Павленко удастся починить нейроинтерфейс, ему удастся оживить Романа. Вдвоем у них больше шансов разобраться с энергетической установкой «Осириса».
Кольский скептически покачал головой. Слова научного руководителя полета никак его не убедили, он все еще чувствовал какой-то подвох. У Касаткиной же закончились все убедительные аргументы, и она уже не знала, на что еще давить. Как ни странно, ей на помощь пришел майор Ратушняк.
— Вообще-то, капитан, в словах Варвары Сергеевны есть толика рацио. Репликанты были созданы именно для таких работ. Если он был послан вместе с миссией «Осирис», наверняка в его базовой программе заложена информация о самом корабле и о том, как справляться с поломками на нем. Если Павленко удастся оживить нейроинтерфейс хотя бы частично, есть шанс, что этот репликант еще послужит нашим интересам.
Кольский молчал, явно набивая цену своему решению. Касаткина видела это и решилась, наконец, на крайние меры.
— Вы не оставите нас с капитаном наедине, майор?
Кольский резко мотнул головой, давая понять Ратушняку, что пора убраться из палаты, что, собственно, медик незамедлительно и сделал. Оставшись наедине с капитаном, Касаткина поспешила включить максимум женственности. Она медленно подошла к Кольскому, положила обе руки на его сильную грудь и посмотрела на него снизу вверх. Несмотря на возраст, Кольский все еще был крепким мужчиной, и вблизи него девушка впервые поняла, насколько серьезную угрозу может он представлять, если вознамерится взять ее силой. Тем не менее нужно было рисковать, и Варвара на этот риск пошла.
— Вы не пожалеете о своем решении, Борис, — прошептала она еле слышно, глядя в глаза капитану снизу вверх.
Сейчас она изображала маленькую хрупкую девочку. Девочку-жертву, девочку-недотрогу — сладкий приз, который может достаться тому, кто сможет угодить этой капризуле. Ее руки медленно заскользили вниз по мундиру Кольского и замерли на его животе.
— Вы просили дать вам ответ? Так вот он — я дам вам шанс поухаживать за мной, если вы дадите шанс Павленко и Роману.
«Чертова ведьма! — подумал про себя Кольский, еле сдерживаясь. — Так беззастенчиво врать! Талант! Только попробуй после такого крутить хвостом — зашибу, сучку!»
Вслух же капитан произнес иное:
— Хорошо, Варвара Сергеевна, пусть будет по-вашему. Я распоряжусь. К вечеру они оба будут на «Осирисе». Надеюсь, что к тому времени мы с вами уже найдем общий язык, скажем, за ужином.
— Договорились, капитан, — шепнула в ответ Касаткина и, заставив себя забыть об отвращении, нежно поцеловала капитана в небритую щеку, оставив на его коже горячий влажный след поцелуя.
Часть вторая«Земля» — Глава 12
«И все же главным законом мироздания является закон увеличения энтропии».
Бывший руководитель миссии «Осирис» Реджи Синак пришел к этому выводу, лежа на полу своего загородного дома. Как и когда рухнул с лестницы, он не помнил, да и с лестницы ли он, собственно, упал? Навернуться он мог и с высоты собственного роста — последствия были бы не менее плачевными. Пол из натурального камня на первом этаже его дома гарантировал черепно-мозговую травму при любом падении, просто думать о полете именно с лестницы Синаку было почему-то приятнее. Сами посудите, одно дело услышать от кого-то простое «я упал» и совсем другое — «я навернулся с лестницы». Однозначно, две большие разницы. Простое падение никого не зацепит, никого не удивит. Просто так люди падают каждый божий день, да и не по одному разу. А вот упасть эпично, с лестницы, скатиться кубарем, приложиться головой чуть ли не о каждую третью ступеньку, пересчитать отекшим лицом кованые витые балясины, да так, чтоб в мясо, в кровь, завершить падение смачным ударом затылком о каменный пол — это нужно уметь. Это даже звучит солидно, а выглядит, должно быть, и вовсе кинематографично. Была лишь одна печаль — все это Реджи проделал на пьяную голову.
Сейчас же Синак знай себе лежал на полу и понятия не имел, кому и когда он расскажет о своих злоключениях и последующих за ними выводах про энтропию. Единственное, что он знал наверняка, так это то, что первым делом расскажет именно о падении, причем именно про второй вариант — про тот, что с лестницы. Это куда важнее разрывающегося на куски мира, куда серьезнее бесконтрольно увеличивающейся энтропии в отдельно взятой точке вселенной. Синак рухнул, нет, даже не так — СИНАК рухнул! Вот что было важно, а вовсе не то, что творилось за окном. И, кстати, факт недельного запоя он вообще опустит. Никому о таком знать не следует.
Хотя какая теперь разница, подумалось вдруг Реджи. Никому он не нужен, никто к нему не приедет и бред его слушать не станет. Разве что «эти» нагрянут с проверкой — не подох ли еще их подопечный, не истлел ли в горячке алкогольного делирия. Мысли про «этих» (так он называл людей из разведки и ФСИН) показались Реджи неуместными, и он переключил свое внимание на другой вопрос.
«Хорошо ещё сохранилась хоть какая-то самокритика», — подумал он, вяло подвигав ногами, дабы проверить, не повредился ли при падении позвоночник. Позвоночник оказался цел, ноги двигались. Это хорошо — значит, можно будет отдохнуть и попытаться встать. В баре еще было чем поживиться, на вечер точно хватит.
Как ни странно, Синак понимал, что бредит. Осознавал даже, что опустился до уровня горького пропойцы из романов русских классиков. Вся его жизнь теперь напоминала одну сплошную достоевщину. Реджи казался самому себе маленьким человеком в круговороте бытия. Центром его «Я», его ядром стали противоречивость чувств, душевная неуравновешенность, страдание и обреченность, а еще, ни много ни мало, горькое осознание себя маленьким человеком. Бред? Ну конечно же, все это было бредом!
На лице Синака промелькнула блаженная улыбка. Главное, не открывать глаз. Да, он знал это — глаза открывать нельзя ни в коем случае. Нельзя двигаться. Пока он лежит вот так, на полу, в луже собственной кро