— Я вас понял, Владимир Иванович, — проговорил наконец Сопкин севшим от напряжения голосом. — Могу я попросить вас ещё об одной услуге?
— Да, конечно, — спокойно ответил Ильин.
Капитана поражала выдержка этого человека. Ни жестами, ни голосом он не выдавал ту бурю эмоций, которая должна была бушевать в его душе. Или она уже давно отбушевала?
— Не говорите пока экипажу о капсулах. Если спросят, скажите, что всё ещё работаете над ними. Ваша битва выиграна, а мне сражение ещё только предстоит.
— И я вам не завидую, капитан, — серьёзным тоном ответил Ильин. — Да, конечно, я пока придержу эту информацию. Могу поговорить с Медведевым и пилотами насчёт предстоящей вылазки на «Марк». В любом случае, без хладагента запустить капсулы не удастся, так что в некотором роде мне и врать-то не придётся — мы действительно ещё ничего не решили. Но, как только мы добудем эти ёмкости, правду открыть придётся. И я честно не знаю, как мы будем объяснять людям необходимость избавиться от троих членов экипажа.
— Вы сказали «избавиться», доктор?
— Бросьте, капитан, — горько усмехнулся Ильин, — вы не меньше моего думали над этим и прекрасно понимаете, что после гибернации на борту не должно оставаться живых. Во-первых, это просто негуманно — оставлять людей задыхаться, а во-вторых, я уверен, что они не вынесут такого испытания. Искушение будет непреодолимым. Только представьте, что за жизнь будет у этих людей. Жить, зная, что, по сути, ты уже умер. Жить, зная, что в соседнем отсеке есть спасительные капсулы, жребий находиться в которых выпал не тебе. Я не уверен даже в половине из них. А если после гибернации капсулы будут вскрыты неправильно, это убьет тех, кто в них находится.
— А как же вы? Себя вы к «неблагонадёжным» не относите?
— Себя я к ним отношу в первую очередь, капитан. Именно поэтому я уйду из жизни по своей воле сразу после того, как запущу последнюю капсулу.
— И как вы сделаете это?
— О, Георгий Васильевич, а вот это оставьте на мой личный откуп. Я совершаю геройский поступок, могу же я в таком случае побаловать себя хотя бы иллюзией выбора.
— Выбора?
— Выбора способа, которым… — тут он запнулся и дал слабину. Сопкин понял, что перед ним всё-таки простой смертный. Живой человек из плоти и крови, которому тоже страшно.
— Я понял вас. Давайте-ка до поры до времени не будем поднимать подобные вопросы. Кто знает, может, и мне суждено совершить героический поступок, — Сопкин опустил взгляд. Ему было стыдно признаваться, но он всё же не стал скрывать своих мыслей. — Хотя, признаться, я очень надеюсь, что не придётся.
Глава 16
Обсудив все детали предстоящей работы, Сопкин и Ильин покинули медицинский отсек. Физик запер гермодверь, развернулся к капитану и неожиданно бодро предложил:
— Раз уж в нашей жизни появилось некое подобие определённости, не отметить ли нам это парой глотков чего-нибудь эдакого?
Провокационное предложение сопровождалось заговорщическим подмигиванием и ударом пальца по шее — жестом, не допускавшим двусмысленной трактовки. Впрочем, Сопкин и сам об этом пару раз думал.
— На «Марке» всё «эдакое» под строжайшим запретом! — возразил капитан и пристально посмотрел на физика, хотя сам еле сдерживал улыбку.
— Ну мы же не на «Марке» сейчас, капитан, — Ильин положил руку на плечо Сопкину. Если не брать в расчёт субординацию, по возрасту они вполне могли позволить себе такую фамильярность. — Так что формально мы ничего не нарушаем. И потом, не думаете же вы, что экипаж, на восемьдесят процентов сформированный из мужиков, не догадался пронести в личных вещах алкоголь?
— Ну, Балычев или Медведев, это я могу понять, — наигранно изумился Сопкин, отвечая на дружеский жест, — но от вас, Владимир Иванович, я такого не ожидал.
— Мы все полны сюрпризов, мой друг…
Так, полуобнявшись, шутя и подначивая друг друга, мужчины пошли по длинному коридору «Осириса» в сторону жилых отсеков. Чёткое осознание перспектив, пусть и мрачных, по всей видимости, придало им сил. Оно и верно — лучше знать о тяжких испытаниях и готовиться к ним, чем жить в слепом неведении, полагаясь на волю случая.
Увлекшись шутливой беседой, ни Ильин, ни Сопкин не заметили затаившегося в коридоре Балычева. Оператор буровой установки прятался в маленьком подсобном помещении напротив медицинского отсека и слышал весь разговор. Нет, Андрей не планировал шпионить за капитаном, это вышло случайно — к медицинскому отсеку он пришел в поисках Медведева. Балычев разыскивал напарника как раз для того же, чем планировали заняться физик и капитан — хотел предложить тому напиться.
С самых первых часов пребывания на «Осирисе» Андрей понимал, что не вывозит таких психических нагрузок. Сначала ему даже казалось, что он сходит с ума. Особенно страшно было осознавать, что на все мысленные реплики тебе помимо твоего желания кто-то отвечает. Такая беседа не имела ничего общего с тем банальным внутренним монологом, который, по уверению психологов, является нормой для любого человека. У Балычева появился реальный собеседник. Умный, хитрый, коварный и злой. Ужас ситуации был в том, что Балычев сразу понял — собеседник этот не кто иной, как он сам, точнее, его худшая версия. Эдакий тайный Балычев, которого настоящий Андрей уже знал и всегда боялся.
Этот второй Балычев появился ещё там, на «Марке», в момент столкновения рудовоза с блестящей штуковиной. Тогда в запаре никто не обратил внимания на крики Андрея, все решили, что он просто испугался. Как бы не так! В тот момент его сознание разорвалось надвое, и первому Балычеву пришлось встретиться лицом к лицу со своим двойником, своим альтер эго — с тем, вторым Балычевым, которого он прятал от людей всю свою сознательную жизнь.
Мало кто понял бы тогда Андрея. Трудно описать, каких усилий стоило ему скрыть факт присутствия в голове этого навязчивого голоса. Своего собственного внутреннего голоса, но принадлежащего отныне ещё одному человеку. Человеку, из-за которого, откровенно говоря, Андрей и вёл себя по жизни, как полный мудак — так он спускал пар, стравливал давление, копившееся в нём всю жизнь.
Андрей понимал, что тот, второй Балычев — зло. Зло если и не во плоти, то по сути своей. Зло, поддавшись которому, самого Балычева будут ждать только неприятности. Все свои сорок лет мужчина умудрялся держать это зло в клетке, лишь подкармливая его время от времени. Каждая матерная фраза, каждый хамский поступок, каждый пошлый анекдот — всё, что позволял себе Балычев оригинальный, шло во благо и сдерживало порывы того, второго Балычева. Андрей понимал, что выпускать этого монстра было нельзя, но и убить его он не мог, поскольку это было бы равносильно суициду.
Так и жили они бок о бок, надзиратель и его заключенный, до тех пор, пока узнику не подвернулся шанс на побег. Ключом к побегу стал нейроинтерфейс «Осириса», и второй Балычев воспользовался этим незамедлительно.
Андрей не понимал, как тому, второму Балычеву удалось завладеть частью его сознания, и не знал, что теперь с этим делать. Ему было страшно, очень страшно. А ну как эта медичка Мирская вызнает правду? Что с ним будет?
— Вероятнее всего, они признают тебя психом, накачают снотворным, свяжут и оставят в каком-нибудь отсеке подыхать, — такое предположение выдвинул второй Балычев.
После такого красочного пророчества Балычев первый старался лишний раз в диалоги с командой не вступать, эмоции держать под контролем и на Мирскую не засматриваться. Не всегда получалось соблюдать все три пункта, но тем не менее Андрей старался. И старания его принесли опредёленные плоды — второй Балычев стал вести себя скромнее.
В последние сутки этот второй Балычев и вовсе вёл себя спокойно, даже рассудительно. Подсказывал первому Балычеву, где и что сказать, как реагировать на людей, чем заняться. Он ни разу не спровоцировал Андрея на какую-нибудь подлость или язвительный комментарий в адрес команды. Поискать Медведева в медицинском отсеке тоже было его идеей.
— Пойдем, напряжение снимем, — внезапно предложил второй Балычев после тяжелой работы по разбору шлюзовой камеры. Андрей уже находился в своей каюте, но тем не менее разговаривал с собой вполголоса.
— Я не могу, — отозвался он шёпотом, — возле неё все время Корнеев трётся.
— И после этого я у него злой… — усмехнулся второй Балычев. — Я имел в виду не трахнуть медичку, а употребить алкоголь, накидаться, выпить с кем-нибудь. Дошло? Ты же понимаешь, что, если не расслабишься, тебя удар хватит или я полностью займу твоё место. Так что в твоих интересах расслабиться, поговорить с кем-нибудь по душам, а может, и песни погорланить. И никаких мыслей о девках! Особенно о ней.
— У меня закончилось всё давно, — шикнул Андрей, хотя выпить действительно хотелось.
— Ты же знаешь, у кого может быть.
Андрей знал. У Витьки всегда было. Он быстро вышел из своей конуры и направился к каюте Медведева, но Виктора там не оказалось. Балычев прогулялся до кают-компании, встретил там Вершинина и поинтересовался у того:
— Медведя не видел?
— И тебе доброго утра, Андрей, — с упрёком в голосе поздоровался пилот. — Нет, я не видел Виктора. Если он не у себя, то либо в медотсеке, либо возле шлюза поищи.
Не поблагодарив пилота за подсказку, Балычев направился к медицинскому отсеку, где и услышал чью-то оживленную беседу. Андрей узнал голоса капитана и физика, спрятаться же в подсобку и послушать, о чём они там беседуют, предложил именно второй Балычев. Причём, гад, таким елейным голосом предложил, словно знал заранее, что ничего хорошего Балычев не услышит. Андрей даже заподозрил своё альтер эго в том, что тот нарочно подстроил всё это, прекрасно зная, что Медведева тут нет.
— Как чудесно всё складывается, не находишь? — тем же противным заискивающим голосом поинтересовался Балычев злой, когда капитан и физик покинули медицинский отсек.
Нельзя сказать, что Андрей был сильно удивлён новой информации — в сложившихся обстоятельствах рассчитывать на хорошие новости и не приходилось. Но это уже было перебором.