Еще один вопль, на сей раз раздавшийся сзади, заставил Думминга оглянуться. На тех местах, где раньше были волшебники, возвышались лишь кучки одежды. Он поднял шляпу декана как раз в тот самый момент, когда легкое «блуп» стало свидетельством того, что Наверн Чудакулли вновь обрел привычные годы.
– Это декан, Тупс?
– Может быть, аркканцлер… Э-э… А от некоторых вообще ничего не осталось!
Чудакулли это известие не слишком взволновало.
– Под воздействием высокоэнергетического магического поля временнáя железа начинает пошаливать, – сообщил он. – Наверное, ей кажется, что раз сейчас далекое прошлое, то нас здесь быть не должно. Ничего, скоро их организмы приспособятся, и они вернутся…
У Думминга вдруг перехватило дыхание.
– И… хви-и… думаете, это профессор современного руносложения… ну да… хви-и… конечно… хви-и… все младенцы… хви-и… на одно лицо…
Раздался еще один вопль – на этот раз он донесся из-под шляпы главного философа.
– Здесь прямо… хви-и… ясли какие-то, аркканцлер, – прохрипел Думминг.
Когда он попытался выпрямиться, спина издала пронзительный скрип.
– Главное, их не кормить, и они обязательно вернутся, – заверил его Чудакулли. – А вот с тобой, сынок, – то есть с вами, отец, – будут проблемы.
Думминг поднес руки к лицу. Сквозь бледную кожу просвечивали вены. Еще чуть-чуть – и будут видны кости.
Груды одежды вокруг одна за другой вновь наполнялись содержимым – это опять входили в свой возраст волшебники.
– На сколько… хви-и… выгляжу? – тяжело дыша, вымолвил Думминг. – Хви-и… хотите сказать, что за толстую книжку… хви-и… мне сейчас лучше не браться?
– И за длинные предложения тоже, – кивнул, подхватывая его под локти, Чудакулли. – На сколько лет ты себя чувствуешь? Внутри?
– Хви-и… кажется… примерно на двадцать четыре, аркканцлер, – простонал Думминг. – Я чувствую себя… хвии… как двадцатичетырехлетний, который… хви-и… только что отпраздновал свое восьмидесятилетие.
– То есть тебе двадцать четыре. Твердо держись этой мысли. Ты должен внушить ее своей временнóй железе.
Думминг попытался сосредоточиться, но это было нелегко. Какая-то часть его личности хотела спать. А другая ворчливо бормотала себе под нос: «Ха, и это ты называешь временнóй дисфункцией? Посмотрел бы ты на временны́е дисфункции, с которыми мы имели дело во времена моей молодости…» И еще одна часть весьма недвусмысленно намекала, что если прямо сейчас он не отыщет где-нибудь поблизости туалет, то она за себя не отвечает.
– Зато волосы у тебя прям как в молодости, – ободряюще произнес главный философ.
– А помнишь старика Барахляного Шпрунгеля? – с удивлением услышал Думминг собственный голос. – Вот у кого была… шевелюра… так шевелюра… – Он попытался взять себя в руки. – Но ведь Шпрунгель еще жив! – прохрипел он. – Ему столько же, сколько мне. О нет… я помню вчерашний день так, как будто он был… хвии… почти шестьдесят лет назад!
– С этим можно справиться, – сказал Чудакулли. – Все, что требуется, это упорно твердить себе, что тебя такой расклад не устраивает. И главное, не паниковать.
– А я паникую! – взвизгнул Думминг. – Просто… хви-и… очень медленно! И у меня такое чувство… хви-и… будто я все время падаю вперед!
– О, это называется «принятие собственной смертности», – ответил Чудакулли. – Рано или поздно нечто подобное переживают все.
– И еще… хви-и… кажется, моя память начала… хви-и…
– И почему тебе так кажется?
– Что значит «почему»? Вы что, издеваетесь… хви-и… надо…
В голове Думминга что-то взорвалось. Его оторвало от земли. На какое-то мгновение ему показалось, будто он с головой погрузился в ледяную воду.
А затем кровь вновь хлынула в сосуды.
– Прекрасно, юноша, – поздравил Чудакулли. – Седина уходит.
– О-о… – Думминг рухнул на колени. – Это было все равно что надеть свинцовый костюм! Не хотелось бы снова пережить такое!
– В таком случае лучше тебе покончить жизнь самоубийством, – пожал плечами Чудакулли.
– Вы хотите сказать, это повторится?
– Весьма вероятно. Один раз наверняка.
Когда Думминг поднялся на ноги, глаза у него блестели металлическим блеском.
– Давайте найдем тех, кто строит это место, и попросим их вернуть нас домой, – предложил он.
– Знаешь, они ведь могут и не внять нашей просьбе, – ответил Чудакулли. – Боги довольно сумасбродные типы.
Думминг решительно закатал рукава. На языке волшебников это было все равно что передернуть затвор пистолета.
– А мы настоим на своем, – заявил он.
– В самом деле, Тупс? А как насчет вреда, который мы можем нанести волшебной экологии?
Взглядом Думминга сейчас можно было прошибать стены. Чудакулли недавно перевалило за семьдесят, однако в волшебной среде это даже за возраст не считалось (главное для волшебника – пережить первые полвека; потом волшебники живут еще два раза по столько, а то и больше). Назвать свой нынешний возраст Думминг затруднился бы, но он словно наяву слышал, как уже сейчас где-то точится лезвие, готовое вскоре вонзиться ему в спину. Одно дело – знать, что движешься из пункта А в пункт Б, и совсем другое – увидеть пункт назначения воочию.
– А не пошла бы она, – ответил Думминг[22].
– Правильно замечено, господин Тупс. Вижу, из тебя все-таки может получиться волшебник. А вот и декан… О…
Одежда декана вдруг начала раздуваться – но своего прежнего размера так и не достигла. Остроконечная шляпа держалась теперь на голове декана исключительно благодаря ушам, которые выглядели куда краснее и больше, чем это помнил Думминг.
Чудакулли приподнял шляпу.
– Руки прочь, дедуля! – рявкнул декан.
– Ага, – произнес аркканцлер. – Лет этак тринадцать. И это многое объясняет. Ну что, декан, ты с нами или как?
– Еще чего! – Подросток-декан громко хрустнул суставами пальцев. – Ха! Я опять молод, а все вы очень скоро откинете копыта. Тогда как у меня впереди вся жизнь!
– Во-первых, вся твоя жизнь пройдет здесь, а во-вторых, декан, тебе кажется, что нет ничего лучше, чем быть деканом, когда тебе тринадцать? Но через пару минут ты вообще забудешь, что когда-то занимал деканскую должность. Старушка временнáя железа придет в себя, и она не допустит, чтобы ты помнил что-то еще, кроме того, что положено в тринадцать лет. Ты следишь за моей мыслью? Да ты уже начал забывать, иначе бы все это знал! В общем, придется тебе, декан, начинать все заново…
Скорее не мозг контролирует тело, а оно – мозг. Подростковый возраст не самое лучшее время жизни. Как и старость, если уж на то пошло, но, по крайней мере, в старости вас не беспокоят прыщи, да и некоторые другие железы поунялись, и можно себе позволить прикорнуть после обеда или беззастенчиво таращиться на юных красоток. Всеми прелестями пожилого возраста декан еще не успел насладиться, а вот каждый юношеский прыщ, все сопровождающие взросление моральные и физические муки твердо отпечатались в его морфогенетической памяти. Одного раза, решило его тело, более чем достаточно.
И декан стал расширяться. Особенно голова: она словно бы раздулась и теперь вполне соответствовала по размеру ушам.
Декан довольно потер лицо. Ни единого прыщика.
– Уж пять минут-то могли бы дать мне побыть молодым, – ворчливо произнес он. – Что это было?
– Временнóй провал, – объяснил Чудакулли. – Ты уже с ними сталкивался. О чем ты вообще думал?
– О сексе.
– Ну да, конечно… Глупо было спрашивать. – Чудакулли окинул взглядом пустынный берег. – Господин Тупс считает, что можно… – начал он и осекся. – О боги! Там люди!
К ним двигалась молодая женщина. Покачивая бедрами.
– Ого-го, – сказал декан. – Это, случаем, не дикарка?
– Дикарки должны носить юбки из травы, – покачал головой Чудакулли. – А это… Что это такое, Тупс?
– Саронг.
– А мне так и саронга вполне достаточно, ха-ха! – оживился декан.
– Сразу хочется помолодеть лет этак на пятьдесят, – произнес заведующий кафедрой беспредметных изысканий.
– Мне хватило, – заявил декан. – Кстати, кто-нибудь заметил, как я удачно пошутил? Тупс сказал, мол, это саронг, а я…
– А в руках она что держит?
– …Нет, послушайте, а я ему и говорю, мол, мне…
– Кажется… кокосы… – приставив к глазам руку козырьком, определил Думминг.
– Скорее нечто похожее на кокосы, – уточнил главный философ.
– …Мне саронга вполне достаточно, типа…
– Один кокос точно, – сказал Чудакулли. – Я, конечно, ничего не имею против, но эти дикарки – разве они обычно не черноволосые? Рыжие волосы – по-моему, это как-то не совсем типично.
– …Мне все равно, юбка из травы или…
– Интересно, откуда она этот кокос взяла? – осведомился профессор современного руносложения. – Или он сюда приплыл, как и мы?
– …Да послушайте же, когда Тупс сказал о саронге, я…
– Кого-то она мне напоминает. – Чудакулли задумчиво потер подбородок.
– Я как-то был в Музее Своеобычных Необычностей, – вступил в беседу главный философ. – Так там есть один прибор, называется коко… гм… мер. Да, кокомер. Весьма любопытной формы. Бьюсь об заклад, вы ни за что не догадаетесь, о ком я при виде его сразу подумал!
– Уж не о госпоже ли Герпес? – предположил Думминг.
– Гм, должен признать…
– Лично мне этот прибор показался лишь слегка забавным, – ехидно заметил декан.
– А ведь это она и есть, – сказал Чудакулли.
– …Сначала я подумал о кокосе, ну а потом…
Главный философ внезапно осознал, что его никто не слушает. Он обернулся, посмотрел, выдавил: «Ммяяя…» – и рухнул на песок.
– Йа не совсем поняла, что произошьло с госьподином библиотекарем, – произнесла госпожа Герпес голосом, от которого главный философ даже в обмороке забился мелкой дрожью.
Кокос открыл глаза и воззрился на волшебников так, словно увидел нечто ужасное. Но такой взгляд для младенцев-орангутанов абсолютно нормален. Тем более если учитывать, что данный младенец-орангутан смотрел на декана.