с выбитыми дверями, будет пропускать мимо себя марширующие колонны сидоммских воинов. И даже если наоборот, по дороге на Архон будут проходить колонны гиамурских копейщиков, с тех ребят никакого навара уж точно не будет…
— Твой груз, почтенный?
— Да вот он весь, — расплылся в улыбке пират, всовывая стражу границы в ладонь добрую дюжину колец.
— О! — Глаза таможенника цепко обежали ослов и людей. — Похвально, весьма похвально… Недозволенных грузов в ослиной поклаже нет, сразу видно. Но что в том сундуке?
— Каком сундуке? — в свою очередь округлил глаза главарь разбойников. — Вот в этой коробочке?
— Мнээ? — прищурил глаза таможенник. — Очень любопытная коробочка.
— Ну хорошо, почтеннейший страж, — сдался Клоп, незаметно отсыпая ещё полдюжины колец. — Там вещи, которые мне лично очень дороги.
— А если заглянуть? — ещё сильнее сощурился почтеннейший страж.
— А ты уверен, почтенный, что не станешь потом жалеть об этом остаток всей жизни? — тихо, внятно спросил Клоп, перестав улыбаться. — Если я скажу, что там подарок для… — Он возвёл глаза к небесам.
— Сорок, — скучным голосом произнёс таможенник.
— Это очень много, почтенный, — смиренным голосом, с нехорошим блеском в глазах возразил пират.
— Тогда сорок пять, и не будем спорить. А то будет уже пятьдесят.
Поняв, что всякое сопротивление тут бесполезно, главарь бандитов отвязал кошелёк и сунул в руку неподкупного стража, где оный кошелёк растворился мгновенно и бесследно.
— Я не считаю, на честь твою полагаюсь, почтенный, — ласково улыбаясь, страж глядел клиенту прямо в глаза. — Сам понимаешь, караван с грузом идёт медленно… а мои люди быстро.
— Ну что ты, как можно, почтеннейший, — выдавил улыбку пират. — Тебя обмануть… никакого золота потом не хватит.
— Проезжайте!
— Открой рот!
Мальчишка испуганно открыл рот, и Герхем полез туда пальцами, рассматривая зубы.
— Ногу задери! Выше!
Закончив осмотр, Владыка шлёпнул пленника по голой ягодице.
— Этого я беру!
Главная площадь разорённого города была полна народу. Трупы уже убрали, наспех распихав по окрестным развалинам, ещё дымившимся, и на каменных плитах, густо украшенных чёрными пятнами засохшей крови, рядами стояли пленные, по сидоммскому обычаю нагие и босые. Немногие молодые мужчины и юноши были крепко связаны по рукам, более многочисленные женщины просто увязаны в гирлянду — верёвочные ошейники без ножа не так просто одолеть. Сидоммские купцы спорили, ощупывая живой товар, торговались до хрипоты.
Первое право, разумеется, принадлежало Владыке, который сейчас шествовал мимо уцелевших, бывших граждан бывшего великого города, выбирая то красивого стройного отрока, то прелестного мальчика с нежной смуглой кожей, то прекрасную девушку с кудрявыми волосами до пояса… Возможно, среди них были и знатные лица, а может быть, простолюдины или рабыни. Какая разница? Теперь это был говорящий скот.
— Ого!
Владыка остановился возле прелестной голубоглазой девочки лет двенадцати, стоявшей рядом с женщиной средних лет, ещё сохранившей стать и немалую долю былой красоты. Протянул руку к девчонке, та попятилась, глядя на мужчину в богатых одеяниях огромными, тёмными от ужаса глазами.
— Стоять смирно! — приказал он девочке. — Грудь вперёд. Руки за голову. Повернись. Ногу задери. Терпеть, я сказал!
Удовлетворившись осмотром, Герхем кивнул, и девчонку отвязали от общей верёвки, чтобы увести.
— Мой господин… а мама? — вдруг решилась спросить маленькая рабыня.
— Кто? — переспросил Герхем, разглядывая дерзкую девчонку, будто увидев впервые.
— Прости мою дочь, о Владыка! — Женщина, стоявшая рядом с новоприобретённой наложницей, упала на колени. Владыка кивнул, и дюжий телохранитель, взяв пленную за волосы, оттянул голову назад, коротко полоснул по горлу кинжалом.
— Твоя мамаша слишком стара, чтобы служить мне, — ухмыльнулся Герхем в лицо девочке, смотревшей на жуткую картину остановившимся взглядом. — И вообще, я люблю сироток.
Вместо ответа рабыня закатила глаза и повалилась навзничь, один холуй из свиты едва успел подхватить тоненькое тело.
Жаль, подумал, Владыка, морщась. Сомлела, толку не будет… Пожалуй, тихо тронется умом, никакого удовольствия… То ли дело терзать бьющуюся в рыданиях…
— …Почему мы ничего не предпринимаем?
Элентари щёлкнула пальцами, и дивный пейзаж, с цветами и журчащим ручейком, исчез, как не было. Осталась только грозная серо-стальная гладь пола и ровно сияющий купол над головой. Девушка стояла, раздувая ноздри тонкого носа, глядя на троих Валаров, расположившихся в невидимых шезлонгах вокруг бассейна с голубой водой. Ещё щелчок пальцев, и бассейн тоже исчез.
— Ну вот… зачем же так-то всё ломать, — огорчённо покачал головой Майар.
— Мне не до шуток! Почему мы сидим в цветущих кущах, когда там, внизу, творится такое? Ва, ответь — когда мы начнём действовать?
— Для начала я посоветовала бы тебе хорошенько пробежаться на тренажёрной дорожке. — Тон Варды был ровен. — Когда лишние гормоны перегорят, можно будет вернуться к разговору.
— Гормоны?! Ах, гормоны… — Теперь Элентари чем-то напоминала аннигиляционный заряд, готовый к немедленному использованию. — Гормоны, значит…
— А ну-ка хватит истерик мне тут! — Начальница тоже встала во весь рост. — Либо ты здесь и сейчас берёшь себя в руки, либо марш на тренажёр и потом в душ! Да попрохладнее! Девчонка!
Вместо ответа девушка вдруг расплакалась, горько и безутешно — так плачут маленькие дети, жестоко и несправедливо обманутые в самых светлых своих мечтах. Майар, порывисто встав, обнял подругу, прижал к себе.
— Варда, тебе не кажется, что ты понемногу перенимаешь нрав наших подопечных?
Немного постояв, Варда подошла к парню и девушке. Мягким ненавязчивым движением оттерев Майара, обняла младшую подругу.
— Ладно, ладно… Прости меня, Эли. Похоже, мне тоже не мешает пробежаться на дорожке. С полдня, не меньше побегать, чтобы выжечь всю кислятину на душе.
Илуватар, вздохнув, принялся делать пассы руками, восстанавливая порушенный пейзаж.
— Однако я задам тот же вопрос, Ва. Мне кажется, самое время для коррекции.
— Ещё один… Ну хорошо, Элентари совсем недавно работает… Помочь тебе посчитать порог вмешательства?
— Как хорошо, что есть учебники, правда? — В тоне Майара прорезался сарказм.
Варда медленно села, и гравитационное кресло с готовностью приняло требуемую форму — женщина сидела теперь, обхватив колени руками.
— Мне, что ли, заплакать? — тихо, задумчиво произнесла она, глядя в пространство. — Все будут меня утешать…
Некоторое время все молчали. Элентари, перестав всхлипывать, тихо произнесла:
— Прошу прощения, Ва… Я, наверное, не гожусь для этой работы.
Валарка вздохнула.
— Кому-то же нужно делать грязную работу, Эли… Ладно, поплакали и будет. Майар, ты должен был сделать анализ демографо-экономической ситуации по государственному образованию хомо Хаара-Па. Как успехи?
— Я сделал, — усмехнулся Майар. — Однако, если можно, пусть вперёд выступит с докладом Илуватар. Поскольку подразумевается, что его остроухие на текущий момент подлинный луч света в кромешной тьме.
— Не вижу повода для сарказма, Майар.
— И я не вижу, Илу. Какой уж тут сарказм…
— Ну хватит, Май, в самом деле, — разозлился Илуватар. — Доказательства?
— Нет у меня никаких доказательств. Только предчувствие. Все эти огнестрельные орудия, несвоевременно затесавшиеся в эпоху бронзы, громадные марширующие армии и бесчисленные зверства недозрелых дикарей, всё это ерунда, ребята. Тихони-философы с материализатором-гигантом, давным-давно превысившим все разумные пределы роста, — вот где настоящая угроза.
— Тебе пора высекать свои пророчества на скрижалях, Майар, как это принято у хомо. Или лучше рисовать охрой и углем на стене пещеры, как это делают гоблины, вследствие проваленного тобой проекта?
— А ну тихо! — не выдержала Варда. — Все! Работнички…
Дрова для очага на сей раз попались сухие, и огонь горел ровно, почти без дыма. И почти бесшумно. Аркуэнон поёжился — на миг показалось, будто ровный неживой огонь не только не греет, наоборот, высасывает тепло… Холодно. Как холодно в доме….
— Верно ли я понял, что никаких следов нашей дочери так и не обнаружено?
Тиарон, сидевший так близко к очагу, будто намеревался поджариться, тяжело вздохнул.
— Иногда я завидую хомо, глухим к течению мысли и способным по этой причине врать вслух, произнося пустые слова утешения. Сейчас как раз такой случай. Нет, Глава Аркуэнон. Никаких следов.
Пауза. Анкалимэ, молча поднявшись, проследовала к стене, распахнувшейся перед ней, и скрылась. Глава Дома проводил жену взглядом. Анкалимэ всегда была сильной женщиной. Она даже не будет плакать… сейчас. Только ночью.
— Что дальше?
Следователь потёр лицо руками.
— Прости, господин, я не спал эту ночь… Что дальше? А что нам ещё остаётся, кроме как искать? Владения дикарской Сидоммы велики, но земля гораздо больше.
— Гиамура? Хаара-Па?
— И даже Архон.
— Архон уже взят и разрушен полчищами хомо.
Тиарон снова потёр ладонями лицо.
— И тем не менее, Аркуэнон. Надежда умирает последней.
Воцарилось молчание.
— Иногда я тоже жалею, что нам дано такое свойство — читать невысказанные мысли. Ты ведь уже твёрдо уверен, что Фионны нет в живых, Тиарон.
— И тем не менее, я буду искать, Аркуэнон, — следователь криво усмехнулся. — Пока не найду Фионну Кассителнирру… или то, что от неё осталось.
Глава Дома Кассителнирров перевёл взгляд на молодого Хранителя, до сих пор молчавшего.
— Ты тоже считаешь, что моей дочери уже нет в живых, Вэон?
— Нет! — Молодой эльдар сверкнул глазами. — Я верю, что Фионна жива. Я это знаю!
— …Как долго ты ещё намерен возиться?