— Когда мы вернёмся домой, я непременно уволюсь, — заговорила вслух Элентари, разглядывая густо кишащие на поверхности лужи пузыри. — Пойду в Службу Океанов биологом-генетиком… Майар возьмёт наконец меня замуж, я рожу маленького, с острыми такими копытцами… Сама, без ниды, как в древнейшие времена. А, Май?
— Давно предлагал. Я с радостью. Надоело быть богом для дикарей. Хочу обустраивать планеты.
— Ну поплакались и хватит. — Варда встала. — Майар, прекрати наконец этот дождь, сделай милость. Всем за работу!
Густой звон невидимого гонга.
«Внимание» — Шелестящий безликий голос бортового квазимозга-компьютера ровен. — «На планете происходит экзотермический процесс глобального масштаба, происхождение неясно. Параметры…»
— Что такое, Ва? — Илуватар смотрел изумлённо.
— Неясно… так… ага…
— А я догадываюсь, — Майар одним движением пальцев выключил дождь. — Похоже, Илу, твои любимые остроухие пустили наконец в ход столь старательно выращенное Сердце Тланты.
Ведро на голове гудело от частых дробных ударов, точно сверху сыпали морскую гальку. Волосатые лапы держали за руки и за ноги, скользили по телу, жадно лаская груди, бёдра, живот…
«Не бойся ничего. Я спасу тебя». Юноша-хомо возник из тьмы, и враз утих жуткий грохот, сменившийся тихим шуршанием дождя. И мохнатые лапы куда-то исчезли…
Новый раскат грома окончательно пробудил девушку, Фионна вздрогнула и раскрыла глаза. За окнами то и дело вспыхивали трепещущие зарницы, слышался плеск дождя. По местным обычаям окна не имели стекол, и на ночь их просто закрывали снаружи ставнями — в данном случае золотыми. Однако по просьбе Фионны одно окно всё же оставляли открытым, чтобы свежий воздух попадал в помещение. От ночного холода девушку спасала шкура медведя, убитого где-то далеко на севере и используемая в качестве одеяла. Сейчас шкура была скинута, холодный воздух беспрепятственно леденил обнаженное тело. Бррр!
Забравшись вновь под тёплую шкуру, девушка задумалась. Отчего её мысли то и дело обращаются к этому парню-хомо? Верховный жрец дикого города, полного мерзостей… фу-ты ну-ты! Наперсник толстого борова, кровавого тирана… И вообще, какой смысл? Хомо эльдар не товарищ, в лучшем случае недолгий попутчик. Сколько лет осталось жить этому юноше? Сорок, ну пятьдесят. Ну пусть шестьдесят. Из них тридцать уже в виде ходячей мумии, сморщенной и беззубой, подточенной врождённой генетической болезнью, именуемой старостью…
Фионна слабо улыбнулась. Врать самой себе бесполезно. Если бы это было просто отсутствие отвращения или даже симпатия… Она влюбилась. Влюбилась в хомо, мохнорылого… ну пусть пока не очень мохнорылого, но в перспективе… короче, в эфемера. Извращенка. Ещё совсем недавно она была твёрдо уверена — все хомо должны умереть, и они обязательно умрут. Говорящие обезьяны могут быть зверями более или менее, однако это не повод для того, чтобы сохранить кому-либо из них жизнь. Потому как даже от наименее свирепых хомо расплодится потомство, в точности повторяющее ныне живущих.
И как быть теперь?
Фионна чуть усмехнулась уголком рта. Жирный бабуин, хозяин этих мест, искренне уверен, что власть, — это не главное, власть — это всё. И нет ничего сильнее опьяняющей жажды власти. Что ж, инстинкт доминирующего самца в стае обезьян, усиленный непомерно разросшейся хитростью псевдоразумной твари, не допускает иного толкования смысла жизни. Толстяк будет искренне изумлён, увидев направленный на него ствол лучемёта. И даже умирая со сквозной дырой в необъятном брюхе, не поймёт — как же так, не может такого быть, чтобы эта остроухая отказалась от столь выгодного предложения…
А Киллиану власть не нужна. Ему нужна любовь, хоть капелька любви. Душа, мечущаяся в огне, не приемлющая мерзости этого мира… Выходит, не все хомо просто говорящие обезьяны. Ведь он ничем не хуже наших эльдар. И ещё вопрос, что выросло бы из ребёнка эльдар в таких скотских условиях. А он смог. Цветок, проросший сквозь толщу окаменевшей грязи…
И что теперь делать?
Перед глазами вновь всплыла жуткая сцена, подсмотренная в голове у жирного главаря. Корчащиеся в агонии тела на каменном дне осушенного бассейна, и он сам, наблюдающий за гибелью соплеменников с неподдельным любопытством. Ещё несколько дней назад она просто пожала бы плечами — ну это же естественно для хомо, неспособных чувствовать чужую боль…
А она сама? Наблюдать, как корчится в агонии, медленно умирая, целая раса… Чем она, благородная эльдар из Дома Кассителнирров, отличается от этого жирного убийцы? Масштабом эксперимента и продолжительностью?
Сон вновь наползал на девушку, и сквозь сомкнутые веки трепещущее зарево ночной грозы вновь обернулось прекрасным юношей. «Не бойся ничего, Фионна Кассителнирра. Я спасу тебя…»
— … Вот смотри, Владыка… Этот сосуд точно влазит в дуло орудия, почти без зазоров. Внизу деревянная пробка-пыж, вот, гляди… Вот это выемка. Горловина сосуда почти утоплена, и это вот стекло является пробкой… Посудина выстреливается, при падении стекло лопается, и летучая отрава испаряется…
Учёный астролог вовсю размахивал руками, демонстрируя своё изобретение — медный шарообразный кувшин на деревянной подставке с круглой выемкой. Владыка с усмешкой разглядывал и изобретение, и изобретателя.
— Ты всё время будешь отвлекать меня по пустякам, Варбур?
— Какие же это пустяки, о Владыка? — От обиды у звездочёта даже оттопырилась нижняя губа. — Вдруг тебе не понравится или замечания какие… Потом, как зальём эти снаряды, поздно будет…
— Нет у меня никаких замечаний, кроме одного — эта отрава должна сработать. Всё остальное на твоё усмотрение, хоть из ослиных шкур бурдюки применяй. Не сработает — с тебя шкуру спущу, как с дохлого осла. Всё понял?
— Д-да, о Владыка, — осознал наконец истинную меру ответственности учёный.
— Работай!
Покинув лабораторию, наполненную миазмами, Герхем постоял, несколько раз вдохнув полной грудью. Там, в Гиамуре, уже вовсю льют ледяные дожди. И в руинах Архона тоже наверняка пузырятся лужи. Здесь, в Сидомме, холодов не бывает почти никогда, и зима самое лучшее время — нет зноя и роёв наглых мух, норовящих залететь прямо в рот. И великая река Хаппа ровно несёт воды к северному морю…
— К литейщикам! — скомандовал Владыка, садясь в носилки. Да, мастера-медники его сегодня порадовали. Шесть орудий уже отлиты и поставлены на колёса, и готовится ещё два, на весь запас бронзы, наработанной за время войны. Итого будет двадцать. Таким образом, перевес гиамурского борова в огненных трубах сведён к нулю.
Герхем усмехнулся. Если Варбур успеет — а он, похоже, успевает — Гиамуре осталось жить от силы месяц. Возможно, меньше. Хорошо бы управиться где-то к зимнему солнцевороту. Может, не ждать эти последние орудия? Тогда в поход можно выступить уже завтра. Нет, послезавтра, для верности…
Владыка помрачнел. Гарнизон доблестного Гаура потерял почти половину из десяти тысяч, и мор до сих пор не стих. Да, это проблема. В любом случае войну следует закончить как можно скорее, иначе… Нельзя медлить.
Орудие дёрнулось назад, изрыгнув облако огня и белого дыма, и тысячи сверкающих на солнце хрустальных осколков со свистом улетели прочь.
— Плохо. — Верховный жрец извлёк из ушей восковые пробки, которые теперь всегда применял при орудийной стрельбе. Не хватает ещё получить тугоухость… — Третий сосуд не выдерживает. Надо думать. Может, сделать стенки потолще?
— Да куда уже толще, — развёл руками мастер-стеклодув, готовивший изделия. — И так в три пальца стекло.
— Ну, значит, придётся сделать в четыре пальца. Или заняться самим стеклом, изменить рецептуру… Короче, хватит на сегодня. Все свободны!
Кланяясь Верховному жрецу, народ начал рассасываться. Киллиан вытер руки тряпкой. Ещё и с рецептурой стекла возиться придётся…
Всё последнее время юношу не покидало странное ощущение. Будто бы он раздвоился. Тело, как и положено, двигалось, отдавало приказы и выслушивало доклады… Занималось стеклянными шарами, способными вместить Дыхание Смерти и при этом ещё выдержать выстрел из орудия. Самой отравой тоже приходилось заниматься — после того, как скоропостижно скончался храмовый казначей, приставленный следить за процессом. И ещё трое храмовых прислужников… Киллиан усмехнулся, вспомнив лицо Урбе, осознавшего, сколь велико оказанное ему доверие. Все отговорки насчёт занятости были безжалостно отметены Верховным жрецом. Все заняты, всем некогда. Никому иному доверить это дело невозможно, поскольку тайна изготовления известна только им двоим. Когда заниматься казначейскими делами? Ночами, вместо сна, когда же ещё?
На войне как на войне. Интриган напоролся на своё же открытие. Понятно, очень непросто уследить за сложным химическим процессом, не выспавшись толком… Очень жаль отца казначея. Кто теперь будет заниматься финансами?
— Носилки готовы, мой господин, — поклонился храмовый служитель.
— Хорошо.
Носильщики размашисто шагали, экипаж чуть покачивался на бамбуковых шестах. Вот у Повелителя рабы-носильщики обучены шагать не в ногу, и носилки будто плывут над землёй… Какие глупости лезут в голову. Об этом ли надо думать? Ведь он сейчас увидит ЕЁ!
Да, он раздвоился. И уже мёртвая душа явила чудо. Так иногда оживает в воде высохшая палочка, давая зелёный росток. Да, его душа утонула в этих невероятных глазах. И он рад этому.
Гиамура должна быть разрушена. И все погибнут. Слишком много зла скопилось в этом городе, чтобы он мог жить дальше. Пророчество исполнится, судя по всему, в эту зиму. И никто не станет жалеть…
Но есть одно существо, спасти которое необходимо. Любой ценой. Потому что эта девушка, остроухая нелюдь, должна жить. Жить долго, жить тысячи лет. Смерть самого Киллиана вполне естественна. И заслуженна, чего уж там. А она не может, не должна умереть.
Потому что он любит её.
Холодный ветер рябил свинцовые лужи на раскисшей дороге. Деревья, имеющие обыкновение сбрасывать листву при наступлении холодов, густо украсили ветви жёлтым и багряным, и только жёсткие листья финиковых пальм, не боящиеся ночных заморозков, колебались под порывами северного ветра. Меньше месяца осталось до зимнего солнцеворота… Увидит ли нынче тот день великий город, как и отражение его?