Андре — так звали рабочего шелкоткацкой мануфактуры — страдал, как уже было сказано, чахоткой; Полетта слышала, как он прерывисто дышал, стонал и кашлял, поднявшись на седьмой этаж и войдя в свою комнату; она поняла, что он одинок, и предложила ему заботы сестры, сделавшиеся вскоре заботами любовницы.
Однажды вечером, когда Полетта рукодельничала, сидя подле уснувшего Андре, в дверь неожиданно постучали и послышались незнакомые голоса. Стыдясь быть застигнутой в такое позднее время возле постели молодого человека, Полетта бросилась в каморку, смежную со спальней; стук в дверь продолжался.
Андре проснулся, решил, что Полетта вернулась к себе, пока он спал, и пошел открывать.
У дверей стояли Дидье и еще один заговорщик.
— Чтобы сбить со следа полицейских ищеек, — промолвил Дидье, — я назначил встречу с посланцем парижского комитета в вашей квартире.
Андре впустил их в свою бедную комнату, и там, откровенно беседуя, оба заговорщика обменялись мнениями об образе правления во Франции, о низвержении Людовика XVIII с трона, о восхождении на него герцога Орлеанского и о том, чтобы, заменив католицизм кальвинизмом, сделать его господствующей религией.
Полетта слышала все; испуганная тем, что ей довелось услышать, она дождалась ухода незнакомцев и, когда более ровное дыхание Андре дало ей знать, что он снова уснул, выбралась из своего укрытия, вернулась к себе и, упав на колени, попросила совета у Господа; возмущенная особенно этим заговором против католической религии, она решила во всем признаться на другой день своему исповеднику, позволив ему все сообщить властям, лишь бы он спас Андре жизнь и свободу.
Исповедник донес о заговоре, однако обещания данные ему в отношении Андре, выполнены не были. Полетта с прискорбием увидела, как арестовали любовника, на которого она донесла, и, поскольку суровость тюремного заключения, продолжавшегося полгода, ускорила развитие его болезни, Андре умер в тюрьме, не дождавшись суда.
Полетта, пребывавшая в отчаянии, опередила своего любовника и умерла за неделю до него.
Дидье был бы арестован, как и все другие, если бы жандарм, которому поручили задержать его, не состоял в заговоре; через свою любовницу жандарм предупредил Дидье и явился к нему лишь тогда, когда обрел полную уверенность, что не застанет его дома.
Поль Дидье бежал, как мы уже сказали, и добрался до границы Савойи.
Однако заговорщики не считали себя побежденными. Было решено удовлетвориться департаментом Изер, одним из самых передовых наших департаментов: то, что потерпело неудачу в Лионе, должно было получиться в Гренобле.
Префектом департамента Изер был граф де Монливо, человек испытанного мужества и неподкупной честности.
Командующим войсками в этом департаменте был генерал Доннадьё, храбрый солдат, бурбонист с головы до пят, хотя и кальвинист по вере.
Дидье потратил три месяца на то, чтобы организовать мятежи в различных точках департамента; прежде всего он изучил здешнюю скудную почву и понял, что на ней могут прорасти лишь те семена бунта, что связаны с именем Наполеона.
Так что напоказ, для простонародья, он действовал во имя императора, а вот для Талейрана, Фуше — короче, высших руководителей заговора — в пользу герцога Орлеанского.
Свой главный штаб Поль Дидье устроил в Ке, небольшом городке к северу от Гренобля, в доме наполеоновского офицера по имени Брён и прозвищу Дромадер, которое ему дали потому, что он участвовал в Египетском походе и служил в созданном Бонапартом кавалерийском отряде, где лошадей заменили дромадеры.
Первое собрание заговорщиков происходило в Ла-Бюиссерате, деревне у ворот Гренобля, на дороге в Лион; Дидье ораторствовал там со всей пылкостью своего характера, однако как в его речи, так и в зачитанном им воззвании ни слова не было сказано ни об императоре, ни о Наполеоне II.
— Да что вы тут нам плетете?! — воскликнул Брён. — В вашем воззвании и слова нет об императоре; мы готовы действовать во имя Наполеона, а иначе, предупреждаю вас, лично я ничего делать не буду.
Вследствие этого возражения встреча в Ла-Бюиссерате оказалась, по существу говоря, бесплодной.
Самые живучие корни восстание пустило в горах Уазана; два человека сделались его главарями, подчиняясь при этом Дидье: Дюссер, бывший проводник Альпийской армии, отставной мэр Альмона, и Дюриф, бывший мэр Вожани; оба они были отстранены от должности, и отсюда проистекала их ненависть к Бурбонам.
Будучи уверен в этих пособниках, Дидье переместился в сторону Ла-Мюра — Ла-Мюр еще был полон восторженных воспоминаний о Наполеоне, который от силы за год до этого всего лишь одним словом заставил здесь примкнуть к нему войска, посланные из Гренобля для того, чтобы сражаться с ним. И потому здесь Дидье удалось навербовать много новых приспешников; список заговорщиков пополнился именами Древе, бывшего солдата-гвардейца; братьев Бюиссонов, один из которых был аптекарем, а другой бакалейщиком; земледельцем Женевуа, двумя братьями Гийо, а также Дюфреном и Дюмуленом, отставными офицерами на половинном жалованье.
В Ла-Мюре, как и в горах Уазана, Поль Дидье оставил двух вожаков: Бьоле, отставного батальонного командира, и капитана Пелисье. Благодаря им всего лишь за полтора месяца к заговору примкнули более трехсот офицеров и унтер-офицеров.
Подложное письмо г-на де Меттерниха обещало поддержку Наполеону II со стороны Австрии. Что же касается Англии, то, дабы она вела себя спокойно, ей, по словам руководителей восстания, было позволено верить, что оно произойдет в пользу герцога Орлеанского.
XXXII
Примерно в это же время были предприняты также попытки привлечь к заговору учащихся и преподавателей Школы права в Гренобле. Господин Гро, адвокат при королевском суде Парижа, опубликовал в 1841 году письмо под названием: «О ДИДЬЕ И ДРУГИХ ЗАГОВОРЩИКАХ В ЭПОХУ РЕСТАВРАЦИИ», адресованное редактору «Газеты Дофине».
«Я учился в Школе права в Гренобле, — говорит г-н Гро, — когда разразился заговор Дидье.
Мне довелось быть тогда мишенью для довольно навязчивых обхаживаний со стороны руководителей этого заговора, желавших вовлечь меня в него. Особенно настойчиво уговаривал меня принять в нем участие Жоаннини, отставной офицер жандармерии. Но, прежде чем ввязаться в этот заговор, я хотел узнать, какова его цель и кто им руководит. Я стал расспрашивать Жоаннини, чтобы заставить его покончить с недомолвками, к которым он до этого прибегал, и в конце концов услышал от него признание, что цель заговора состоит в том, чтобы возвести герцога Орлеанского на трон; приняв сдержанность, с которой я встретил его слова, за недоверие, он показал мне письмо, где этого принца не называли, по правде говоря, прямо, однако обрисовывали таким образом, что его нельзя было не узнать.
"Принц, — говорилось в этом письме, — который с ранней юности давал доказательства верности свободе, который храбро сражался в наших рядах и либеральные убеждения которого таковы, что они не могут не проявляться, тем самым приводя к тому, что он находится на подозрении у остальных членов его семьи…"
Будучи тогда в возрасте двадцати двух лет, — продолжает г-н Гро, — и преданный императору, которому был обязан своим обучением в лицее и своим офицерским чином, я наотрез отказался принять участие в заговоре, в котором мог оказаться заинтересован кто-то из членов семьи Бурбонов».
Генерал Доннадьё начал улавливать время от времени какие-то смутные слухи о сборищах и подстреканиях к бунту; он стал собирать сведения, разослал, в свой черед, агентов, и мало-помалу у него сложилось убеждение, что в департаменте затевается нечто серьезное и оно вот-вот разразится. И тогда он написал в Париж, указав на Дидье как на главу заговора; однако из Парижа ему ответили, что Дидье находится за пределами Франции и что департамент Изер является самым спокойным из всех восьмидесяти шести департаментов страны.
Между тем герцог Беррийский женился на дочери короля Неаполя; она должна была приплыть в Марсель и оттуда проследовать через Лион в Париж. На рассвете 4 мая воинские отряды, стоявшие гарнизоном в Гренобле и его окрестностях, покинули места своей дислокации, чтобы расположиться вдоль дороги на Сен-Валье, Вьен и Лион.
И как раз ночь с 4 на 5 мая Дидье выбрал для осуществления своего заговора.
Странное дело: прибыв во Францию, герцогиня Беррийская была встречена там заговором, а по прошествии нескольких лет подверглась страшному испытанию, когда был убит ее муж.
Заговор разразился, однако войска, вместо того чтобы примкнуть к заговорщикам, держались твердо: стороны сошлись в схватке; после ожесточенной, страшной, отчаянной борьбы заговорщики потерпели поражение, и полковник Вотре в тот же вечер вернулся в Гренобль в сопровождении трех карет, заполненных пленными.
Дидье отчаянно сражался в первых рядах мятежников, но, понимая, что дело, которое он представлял, проиграно, и видя, что две трети его людей убиты или взяты в плен, покинул поле боя и добрался до леса вблизи Сен-Мартен-д’Эра.
Расследование началось 6 мая; из ста двадцати пленных были отобраны вначале четыре человека; в тот же вечер трех из них приговорили к смерти, а четвертого оправдали.
Приговоренными к смерти были: Древе, бывший солдат императорской гвардии; бакалейщик Бюиссон и Дави.
Все они были жителями Ла-Мюра.
Дави был препоручен милосердию короля.
Восьмого мая, в четыре часа пополудни, когда толпа заполнила все проходы к площади Сент-Андре, Главную улицу и площадь Гренет, посреди которой был возведен эшафот, ворота тюрьмы распахнулись и в них появились вначале жандармы, а затем два священника; один из священников поддерживал под руку Древе, другой — Бюиссона.
Выйдя из ворот и оказавшись напротив этой плотной толпы, Древе и Бюиссон тотчас же крикнули: «Да здравствует император!»
Неужели они действительно думали, что их заговор был устроен в его пользу? Неужели они думали, что этот возглас скорее любого другого пробудит сочувствие к ним в этой толпе?