— Подумайте над тем, что мы намерены применить четырнадцатую статью.
— Это и мое мнение тоже, — промолвил г-н де Перонне.
Все шло прекрасно, поскольку все пребывали в таком дивном согласии.
И в самом деле, внешне все обстояло как нельзя лучше: Карл X только что совершил поездку в Эльзас, и, за исключением того обстоятельства, что, дабы сменить лошадей, король остановился в Варение, в том самом месте, где столь роковым образом была прервана поездка Людовика XVI, все прошло безукоризненно.
Правда, в Нанси, в тот момент, когда королевское семейство появилось на балконе префектуры, чтобы поприветствовать народ, несколько раз слышался свист; но, как это делает автор пьесы в день ее первой постановки на сцене, король не принял этот свист на свой счет.
Дофин, не настолько слепой, с яростью захлопнул окно и весь в слезах вернулся в свои покои.
Тем не менее внутреннее положение не беспокоило короля, полагавшего, что он действует в соответствии с волей большинства населения Франции и ему прекословят лишь несколько крикливых, но бессильных смутьянов; все шло превосходно и во внешних делах.
Готовилось грандиозное изменение, которое должно было вернуть Карлу X всю популярность, утраченную Людовиком XVIII в связи с подписанием договора от 2 сентября.
Мы намеревались вернуть себе наши пограничные области по Рейну.
У Карла X, при всех его ошибках, хватило ума понять, что нашим истинным врагом была Англия, а нашим естественным союзником — Россия.
И потому министерские кабинеты Тюильри и Санкт-Петербурга незадолго до этого подписали договор о союзе, направленный преимущественно против Англии.
Мы позволяли России водвориться в Константинополе, а Россия возвращала нам наши Рейнские провинции.
Оставалось вознаградить Пруссию и Голландию.
Ничего не было проще.
Ганновер, отнятый у Англии, делили на две части: одной из этих частей удовлетворяли Пруссию, другой — Голландию.
Кроме того, в пользу прусских провинций Силезии откусывали кусок Саксонии, которую, в свой черед, вознаграждали за счет Польши.
Что же касается Австрии, то она хранила молчание благодаря не входившему в ее владения куску Далмации, который бросили ей, словно лепешку Церберу, чтобы она не кусалась и даже не лаяла.
С другой стороны, Карл X подготавливал Алжирскую экспедицию.
Человек, уничтоживший Варварийское государство, этот вечный ужас Средиземноморья, то есть совершивший подвиг, который не удался Карлу V, и вернувший Франции ее Рейнские провинции, то есть отвоевавший путем переговоров то, что Наполеон потерял в ходе военных действий, стал бы одновременно великим воином и великим политиком.
Вот такая слава была обеспечена Карлу X, и 1830 году предстояло увидеть свершение двух этих великих деяний.
Англия решила предпринять попытку помешать нам; хотите знать, что в царствование Бурбонов старшей ветви мы ответили Англии?
С тем надменным видом, какой присущ исключительно английским дипломатам, лорд Стюарт потребовал у нас объяснений.
— Если вы хотите получить дипломатический ответ, — ответил ему г-н д'Оссе, — то господин председатель совета вам его даст; если же вы хотите услышать мой ответ, то есть ответ военно-морского министра, то он будет кратким и определенным: я скажу вам, что нам на вас наплевать!
Лорд Стюарт передал эти слова своему правительству, которое посчитало этот довод основательным, ибо оно позволило нам действовать.
В разгар всех этих беспокойств произошло достаточно серьезное событие, привлекшее к герцогу Орлеанскому все взгляды.
Король и королева Неаполя покинули свое королевство и нанесли визит своей сестре и своему зятю, герцогине и герцогу Орлеанским.
Королем Неаполя был подлый Франциск I: избранный либералами в 1820 году их представителем, он предал либералов; назначенный опекуном революции, он задушил революцию. Хотя коронованные путешественники были бы превосходно приняты при дворе короля Карла X, префект департамента Сена и муниципалитет Парижа не решились устроить праздник в их честь, настолько велико было отвращение к ним.
Опираясь на собственную популярность, продолжавшую неуклонно возрастать, и выставляя оправданием родственные узы, герцог Орлеанский осмелился сделать то, на что не решился префект департамента Сена.
Мы оставляем в стороне вопросы этикета, которые покрыли шипами короткую дорогу, отделяющую Тюильри от Пале-Рояля. Король нарушил все правила этикета, согласившись прийти на бал к принцу крови. Конечно, существовал прецедент подобного нарушения: лет за сто до этого Людовик XV провел три дня в доме принца де Конде, но это было за городом.
Правда, идя к герцогу Орлеанскому, Карл X отчасти шел и к герцогине, а герцогиня была дочерью короля и настоящих Бурбонов, как выражалась герцогиня Ангулемская; кроме того, герцог Орлеанский уговаривал его столь почтительно, а король Неаполя просил с такой настойчивостью, что Карл X дал обещание прийти на бал к своему кузену, но при условии, что отряд королевских телохранителей разместится в Пале-Рояле за час до его прихода.
Все эти вопросы этикета были совершенно ничтожными в сравнении с главным вопросом, который обсуждался в то время между народом и королевской властью.
Тридцать первого мая, в девять часов вечера, герцог Орлеанский вместе со своей семьей встречал короля Карла X у дверей парадного вестибюля.
Войдя в дворцовые покои, они образовали пары: король подал руку герцогине Орлеанской, дофин — принцессе Аделаиде, герцог Орлеанский — дофине, герцог Шартрский — герцогине Беррийской — и увидели, что навстречу им идут король и королева Неаполя.
Празднество тотчас же началось.
Описывая это празднество, г-н де Сальванди пересказывает весь свой разговор с Луи Филиппом, начавшийся с остроты, которая обеспечила автору «Алонсо» его политическую карьеру:
— Монсеньор, это настоящий неаполитанский праздник: мы танцуем на вулкане.
И в самом деле, вулкан, уже давно грохотавший, не замедлил исторгнуть первые языки пламени.
Они вышли из Пале-Рояля, кратера, который все считали потухшим и который в действительности лишь дремал.
В тот день сад Пале-Рояля оставался открытым позднее обычного часа: герцог Орлеанский пожелал, чтобы народ тоже получил свою долю празднества, однако народу уже стало надоедать видеть лишь снизу внутренние покои дворца и празднества вельмож. Внезапно в саду послышался сильный гул, и яркое пламя заставило потускнеть свет тысяч свечей, освещавших бал: чьи-то неведомые руки поместили лампионы, наполненные жиром, под кучу стульев, стулья загорелись, и вулкан изверг пламя.
На какую-то минуту в гостиных Пале-Рояля воцарились суматоха и страх; в течение нескольких секунд король Карл X полагал, что он попал в какую-то западню, и уже готов был крикнуть, как это делают короли на сцене Французского театра: «Эй, гвардейцы, ко мне!» Но через мгновение все объяснилось, и толпу заставили покинуть сад. Празднество продолжалось без перерыва до утра, ничем более не омрачаясь, и в ту ночь монархия отделалась всего лишь шалостью.
То было слово, которым публике назвали ночное происшествие.
Вскоре сто пушечных выстрелов загремели в честь великой новости: они возвестили Парижу, Франции и Европе о взятии Алжира.
Как только эта великая новость пришла, барон д’Оссе бросился к королю.
Выслушав доклад своего военно-морского министра, король кинулся к нему, раскрыв объятия. Господин д'Оссе хотел поцеловать ему руку, но Карл X привлек его к своей груди.
— Нет, сударь, нет, — произнес он с присущей ему особой учтивостью, — нет, сегодня все обнимаются!
И король и министр обнялись.
Эта новая милость фортуны в еще большей степени, если только такое было возможно, увеличила доверие короля к г-ну де Полиньяку, ибо вскоре станет видно, в связи с подписанием ордонансов, что никто из министров не разделял мнение о безопасном состоянии общества.
Однако прозорливые умы, те, что видят сквозь туман людского брожения, встревожились.
Господин де Виллель, который, возможно, видел лучше других, поскольку он наблюдал издали, приехал в Париж и открыто высказал королю свои опасения, хотя это и не возымело никаких последствий.
Господин Бёньо воскликнул, словно охваченный страхом лоцман:
— Берегитесь! Монархия вот-вот опрокинется и пойдет ко дну, словно корабль, несущийся под всеми парусами во время урагана!
Господин де Меттерних сказал г-ну де Рейневалю, нашему послу в Вене:
— Я тревожился бы куда меньше, если бы князь де Полиньяк тревожился больше.
И в самом деле, чего бояться, если г-н Дюпен, один из вождей оппозиции, заявляет во время обсуждения достопамятного адреса:
— Фундаментальной основой этого адреса служит глубочайшее уважение к особе короля; он в высочайшей степени выражает почтение к древнему роду Бурбонов; он рисует легитимность не только как установленную законом истину, но и как общественную необходимость, которая для всех здравомыслящих людей является сегодня итогом опыта и убежденности.
Чего бояться, если общество «Помогай себе, и Бог тебе поможет», собравшееся на банкете в ресторане «Бургундский виносбор», решает, что король является главной властью в государстве, и провозглашает тост за здоровье Карла X?
Чего бояться, если во время банкета, устроенного шестью сотнями выборщиков и украшенного двумястами двадцатью одной символической короной, г-н Одилон Барро смешивает в одном тосте короля и закон?
О государственные деятели, могильщики монархий! Когда, наконец, вас оценят по вашему истинному достоинству! Когда, наконец, вас назовут вашими настоящими именами!
Двадцать четвертого июля министры держали совет.
— Все мы были единодушны в отношении необходимости ордонансов и права их издать, — заявил г-н де Полиньяк. — Один лишь господин де Ранвиль пожелал, чтобы их исполнение отложили на несколько недель; так что это был лишь вопрос времени.
Именно на этом заседании 24 июля было принято решение о подписани