Как завязалась, если воспользоваться театральным выражением, сцена, происходившая тогда между маршалом и принцем, никто сказать не может, поскольку они были одни, но вскоре послышались громкие крики, и дверь резко распахнулась; вначале показался маршал, торопливо пятившийся, а следом за ним, с непокрытой головой и блуждающим взглядом, шел дофин, оскорбляя его и одновременно угрожая ему; наконец, откликаясь на ответ маршала на все эти оскорбления и все эти угрозы, он вскричал:
— Вы предатель, сударь! Вы предали нас, как прежде предали другого! Вашу шпагу! Вашу шпагу!
И, бросившись на маршала, он попытался отнять у него шпагу и наполовину вытащил ее из ножен.
Стремительным движением маршал втолкнул шпагу обратно в ножны, и ее лезвие, скользнув между рук дофина, порезало ему пальцы, так что из них брызнула кровь.
При виде своей крови принц потерял рассудок.
Зал был полон телохранителей.
— Ко мне, господа! — воскликнул он, показывая им свою окровавленную руку.
Телохранители подчинились и окружили маршала, возможно, правда, не только для того, чтобы арестовать маршала, но и для того, чтобы защитить его от гнева принца.
Тем не менее приказ был категорический: маршала препроводили в его покои и удерживали там в качестве пленника.
Стоило этой неприятной сцене произойти, как слух о ней докатился до короля; он вывел благородного старика из состояния безучастности, в котором тот пребывал. Необходимо было исправить великую несправедливость, смягчить мучительную обиду.
— Скажите маршалу, что арест с него снят, — крикнул он через приоткрытую дверь, — и что я прошу его немедленно прийти ко мне.
Минуту спустя маршал появился на пороге комнаты короля.
Карл X сделал несколько шагов навстречу герцогу Рагузскому и произнес, обращаясь к нему:
— Господин маршал, я знаю, что произошло; примите мои извинения, пока перед вами не извинится дофин.
В облике этого старика, нашедшего в тот момент, когда его лишили трона, время утешить оскорбленную гордость, было столько печали, что гордость эта смягчилась; у маршала на глаза навернулись слезы, и он глухим голосом поблагодарил короля за его доброту.
Король воспользовался этим моментом и попросил маршала пойти к дофину.
— Зачем? — спросил герцог Рагузский.
— Чтобы предложить ему свои извинения, дорогой маршал, — ответил король, — но прежде всего, чтобы принять извинения от него.
Герцог опустил голову в знак повиновения и пошел к дофину, но, когда дофин протянул ему руку, он отступил на шаг, поклонился и вышел из комнаты.
Рука его отказалась прикоснуться к руке дофина.
После обнародования воззвания герцога Рагузского, после этой сцены, неожиданно случившейся между ним и принцем, не было уже никакой возможности привести в исполнение план противодействия, представленный г-ном де Шампаньи.
Впрочем, вся энергия дофина израсходовалась на эту стычку.
Все разошлись по своим покоям, и каждый, сообразно своей силе или своему слабодушию, либо пытался сопротивляться судьбе, либо склонился под гнетущей десницей Всевышнего.
Около полуночи, примерно в то самое время, когда герцог де Мортемар покидал Пале-Рояль, унося с собой письмо, в котором герцог Орлеанский заявлял о своей преданности королю, герцогиня Беррийская, охваченная внезапным и непреодолимым материнским страхом, поднялась с постели, бросилась к дофину и стала умолять его не упорствовать, оставаясь долее в Сен-Клу, который находится под угрозой.
Никому не пришло в голову спросить, а кто угрожает Сен-Клу; слова «Сен-Клу находится под угрозой» тотчас же распространились по коридорам и комнатам дворца. В одно мгновение все оказались на ногах; короля разбудили, сказали ему, что Сен-Клу находится под угрозой, и попросили у него приказов.
Два часа спустя король, герцогиня Беррийская и двое ее детей отправились в Трианон, сопровождаемые сотней телохранителей.
Дофин остался в Сен-Клу, чтобы руководить отступлением войск.
На другой день было обнародовано воззвание, подписанное герцогом Орлеанским и извещавшее парижан о его согласии принять на себя обязанности королевского наместника:
«Жители Парижа!
Депутаты Франции, собравшиеся в настоящий момент в Париже, изъявили желание, чтобы я отправился в столицу, дабы исполнять там обязанности королевского наместника.
Не колеблясь, явился я разделить ваши опасности, стать среди героического населения и употребить все мои силы, чтобы предохранить вас от междоусобной войны и анархии.
Возвращаясь в Париж, я с гордостью надел славную трехцветную кокарду, которую снова стали носить вы и которую долго носил я сам.
Палаты скоро соберутся; они примут меры для установления царства законов и сохранения прав нации.
Отныне хартия будет истиной.
Но, перед тем как написать это воззвание, перед тем как принять на себя это обязательство, герцог Орлеанский, подобно тем древним, которые не предпринимали ничего важного, не обратившись за советом к оракулу Дельф или Додоны, герцог Орлеанский обратился за советом к Калхасу с улицы Сен-Флорантен.
Услышать мнение умирающего, который еще распоряжался коронами, принц поручил г-ну Себастьяни. Войдя в спальню г-на де Талейрана в ту минуту, когда тот совершал свой утренний туалет, генерал вручил ему письмо принца, написанное в форме обращения за советом.
— Пусть соглашается, — промолвил г-н де Талейран.
И принц согласился.
Благодаря этому согласию в стране свершилась великая революция: буржуазная монархия заменила монархию аристократическую.
XLIV
Воззвание герцога Орлеанского было зачитано в Палате депутатов и встретило там восторженный прием. В этот момент имела место короткая передышка, когда все огляделись по сторонам, желая знать, куда пришли.
Бенжамену Констану, г-ну Гизо, г-ну Берару и г-ну Вильмену поручили хоть немного навести порядок на этой шахматной доске, где накануне было опрокинуто столько пешек и где королю, потомку стольких королей, был поставлен шах и мат.
Вот какой был итог работы этих господ:
«Французы! Франция свободна. Деспотическая власть поднимала свое знамя; героическое население Парижа низвергло его. Подвергшийся нападению, Париж силой оружия доставил торжество священному делу, которое тщетно пыталось восторжествовать на выборах. Власть, незаконно распоряжавшаяся нашими правами, возмущавшая наше спокойствие, угрожала одновременно свободе и порядку; мы снова обретаем порядок и свободу. Нет более опасности для прав, приобретенных прежде; нет более преград между нами и правами, которых нам еще недостает.
Правительство, которое безотлагательно обеспечило бы нам эти блага, является сегодня первой потребностью отечества. Французы! Те из ваших депутатов, что уже находятся в Париже, собрались и, в ожидании законного участия Палат, призвали француза, всегда сражавшегося только за Францию, а не против нее, герцога Орлеанского, исполнять обязанности королевского наместника. В этом они видят надежное средство быстро и мирным путем закрепить успех самой законной обороны.
Герцог Орлеанский предан национальному и конституционному делу; он всегда защищал его интересы и исповедовал его принципы. Он будет уважать наши права, поскольку свои права получит от нас. Посредством законов мы обеспечим себя всеми гарантиями, необходимыми для того, чтобы сделать свободу сильной и прочной:
восстановление национальной гвардии с правом участия национальных гвардейцев в выборах ее офицеров;
участие граждан в формировании органов муниципального и департаментского управления;
суд присяжных для правонарушений со стороны печати;
законным образом установленная ответственность министров и второстепенных служащих органов управления;
законным образом упроченное положение военных;
переизбрание депутатов, получивших государственные должности.
Совместно с главой государства мы дадим нашим институтам развитие, в котором они нуждаются.
Французы! Герцог Орлеанский уже и сам высказался, и речь его была такой, какая подобает свободной стране.
"Палаты скоро соберутся, — заявил он вам. — Они примут меры для установления царства законов и сохранения прав нации.
Отныне Хартия будет истиной "».
Все было правильно, за исключением одного небольшого изменения, сделанного в последней строке.
Изменение это казалось мелким, но значило много. Вместо слов «Отныне хартия будет истиной» эти господа вставили: «Отныне Хартия будет истиной».
Эта опечатка избавляла от необходимости создавать новую хартию и приводила к тому, что правительство, возникшее благодаря баррикадным боям, намеревалось использовать прежнюю хартию и брало на себя обязательство предоставлять народу лишь ту совокупность свобод, какую обещало свергнутое правительство.
К герцогу Орлеанскому была направлена депутация Палаты: ей предстояло вначале поздравить его со вступлением в должность королевского наместника, а затем сопроводить в Ратушу.
В Ратушу, то есть в крепость, где на протяжении последних девятисот лет при каждом мятеже укрывается великая народная богиня, именуемая Революцией.
На сей раз Революция тоже пребывала там, и, когда она получила власть, понадобилось, чтобы туда пришел герцог Орлеанский, дабы власть эта была освящена.
Принц и сопровождавшая его депутация двинулись в путь.
Герцог Орлеанский ехал верхом, испытывая в глубине души тревогу, но внешне был спокоен.
За ним следовал г-н Лаффит, и, поскольку он не мог идти пешком, так как вывихнул себе ногу, и не мог ехать в карете, так как мостовые были разворочены, его несли в портшезе савояры.
Все обстояло хорошо от Пале-Рояля до набережной: они находились еще в буржуазном квартале, и буржуазия бурно приветствовала своего избранника.