открытие заседаний Палат; это облегчило бы мое положение и позволило бы мне сделать для него больше, чем я смогу сделать, если он продолжит протестовать против революции.
— Монсеньор, я до конца останусь верным слугой короля и, веря в искренность вашего высочества, отдаю себя в ваше распоряжение.
Так что вопрос о депутации был решен; в нее входили, как мы уже сказали, г-н де Шонен, маршал Мезон и г-н Одилон Барро.
Кроме того, г-н де Мортемар, то ли не желавший удаляться от центра событий, то ли, возможно, сохранивший горькое воспоминание о том, сколь мало любезности проявил Карл X, назначая его министром, г-н де Мортемар, повторяю, вместо себя включил в эту депутацию герцога де Куаньи.
Король согласился принять лишь герцога. Разговор их продолжался долго; в конце концов г-н де Куаньи, человек с безупречными манерами, тактичный и сердечный, сумел убедить Карла X и вышел из его комнаты со следующей декларацией, которая была незамедлительно отправлена герцогу Орлеанскому:
«Король, желая положить конец смутам, существующим в столице и части Франции, и полагаясь, кроме того, на искреннюю преданность своего кузена герцога Орлеанского, назначает его королевским наместником.
Король, считая приемлемым отменить свои ордонансы от 25 июля, дает согласие на созыв Палат 3 августа и вправе надеяться, что они восстановят спокойствие во Франции.
Король будет ожидать здесь возвращения лица, которому поручено доставить в Париж эту декларацию.
Если же кто-нибудь попытается посягнуть на жизнь короля и его семьи или на его свободу, то он будет защищаться до последней капли крови.
Учинено в Рамбуйе, 1 августа 1830 года.
Это обращение дошло до герцога Орлеанского в семь часов утра. Рядом с принцем уже был в это время г-н Дюпен.
Господин Дюпен сильно осмелел, увидев, что обе Палаты и Ратуша высказались за герцога Орлеанского.
Так что 2 августа он был настолько же твердым и резким, насколько нерешительным выглядел 27, 28 и 29 июля.
И потому он посоветовал дать королю решительный ответ. А чтобы быть уверенным в решительности этого ответа, он написал его сам.
Герцог прочитал его, одобрил, переписал собственной рукой и вложил эту копию в конверт.
Он уже хотел было запечатать конверт, но передумал и произнес:
— Дорогой Дюпен, я все хорошо взвесил и не могу послать столь важное письмо, не посоветовавшись с женой.
Господин Дюпен счел подобную чувствительность настолько оправданной, что примирился с ней.
Герцог Орлеанский вышел, а четверть часа спустя вернулся с посланием, запечатанным в том же самом конверте.
— Что скажете? — спросил г-н Дюпен.
— Вот ответ, — промолвил принц.
И этот ответ был вручен посланцу Карла X.
Конверт определенно был тем же, но был ли в нем тот же ответ? Это маловероятно, поскольку, прочитав его, Карл X позволил себе расчувствоваться и почти сразу же, перейдя в кабинет, собственноручно написал следующее письмо, доставить которое в Париж он поручил генералу Латур-Фуассаку.
Этот ответ на ответ герцога Орлеанского был актом отречения, составленным в следующих выражениях:
Мой кузен, я слишком глубоко огорчен бедами, удручающими мои народы ныне и могущими угрожать им в будущем, чтобы не искать средства предотвратить их. И потому я принял решение отречься от короны в пользу моего внука, герцога Бордоского.
Дофин, разделяющий мои чувства, также отказывается от своих прав в пользу своего племянника.
Посему Вам надлежит, в Вашем качестве королевского наместника, провозгласить восшествие на престол Генриха V. Кроме того, Вы примете все имеющие к Вам отношение меры, чтобы определить формы правления в период несовершеннолетия нового короля. Тут я ограничиваюсь уведомлением об этих распоряжениях, ибо это средство избежать в дальнейшем многих бед.
Вы сообщите о моих намерениях дипломатическому корпусу и как можно раньше ознакомите меня с воззванием, посредством которого мой внук будет признан королем под именем Генрих V.
Я поручаю генерал-лейтенанту, виконту де Латур-Фуассаку, передать Вам это письмо; он имеет приказ условиться с Вами относительно договоренностей, которые следует принять в пользу сопровождавших меня лиц, равно как и договоренностей, касающихся меня лично и остальных членов моей семьи.
Позднее мы согласуем прочие меры, которые явятся следствием смены царствования.
Вновь заверяю Вас, мой кузен, в неизменности чувств, с которыми я остаюсь любящим Вас кузеном.
Помимо этого письма, г-н де Латур-Фуассак имел при себе еще два письма, которые он взялся доставить герцогине Орлеанской: одно было от г-жи де Гонто, другое — от Мадемуазель.
XLVI
Посланец павшей монархии прибыл в Пале-Рояль вечером 2 августа; все двери дворца были распахнуты; на лестничных площадках дремали люди из простонародья, а рядом с ними лежали их заряженные ружья. Между этими странными телохранителями передвигались, несколько испуганные, правда, царедворцы нового двора, однако передвигались они без помех и без всяких пропусков и паролей.
И потому г-н де Латур-Фуассак решил, что ему не составит никакого труда проникнуть к герцогу Орлеанскому, однако испытал сильное удивление, когда дежурный адъютант преградил ему путь в покои принца.
— Но, сударь, — сказал ему генерал, — вы совершаете ошибку, которая может оказаться очень серьезной. Остерегитесь!
— Сударь, я имею приказ.
— Я господин де Латур-Фуассак.
— Я имею честь знать вас, генерал.
— Я послан его величеством Карлом Десятым, и мне поручено доставить послание высочайшей важности.
— Господин генерал, прохода нет.
— Обратите внимание, сударь, я имел честь сказать вам, что пришел от имени побежденного короля, но еще не лишенного престола.
— Я могу лишь повторить, сударь, то, что уже имел честь сказать вам: его королевское высочество монсеньор герцог Орлеанский никого не принимает.
Господин де Латур-Фуассак удалился и кинулся к г-ну де Мортемару, умоляя его отправиться вместе с ним в Пале-Рояль и посмотреть, не окажется ли он удачливее.
Они сели в фиакр и велели отвезти их к воротам дворца.
Как только фиакр приехал туда, герцог де Мортемар взял из рук г-на де Латур-Фуассака письмо и один вошел в Пале-Рояль.
Запрета в отношении него, несомненно, дано не было, поскольку его приняли.
Несколько минут спустя он возвратился к г-ну де Латур-Фуассаку: герцог Орлеанский взял у него послание, но категорически отказался принять посланца.
Тогда г-н де Латур-Фуассак решил обратиться за содействием к герцогине Орлеанской, которой, напомним, ему нужно было вручить два письма.
Вначале он получил такой же отказ, как и у герцога, но затем, поскольку племянник г-на де Мортемара, школьный товарищ молодого герцога Шартрского, приехавшего утром в столицу, воззвал к его порядочности, тот сам провел г-на де Латур-Фуассака к своей матери.
Герцогиня залилась слезами, читая письмо, которое адресовала ей Мадемуазель, но в этих обстоятельствах она ничего не могла сделать: герцог слишком глубоко увяз в обязательствах и не хотел, да уже и не мог повернуть обратно.
Между тем настойчивое желание Карла X отдать своему внуку трон Франции испугало герцога Орлеанского: довод, который принц выставил г-ну де Мортемару, отказываясь взять на себя регентство, он почерпнул из истории своего предка.
— Нет-нет! — воскликнул он. — Я никогда не возьму на себя регентство; при первой же колике герцога Бордоского все будут кричать об отравлении!
Увы, Луи Филипп не догадывался, что восемнадцать лет спустя, в свой черед соскальзывая вниз по склону, ведущему к трону и становящимся таким крутым, когда по нему спускаются, он, уже став стариком, тоже будет толкать своего внука навстречу бунту, надеясь, подобно Албукерке, отвратить бурю, собственными руками вознося к ней дитя, и увидит в свой черед, как граф Парижский, отвергнутый Ламартином, как сам он отверг герцога Бордоского, вступит на путь изгнания, который не имеет конца и откуда зачастую нет возврата.
И потому следовало любой ценой удалить Карла X, изгнать его из Рамбуйе, как его уже изгнали из Парижа, и толкнуть на дорогу, ведущую в Нормандию и представляющую собой склон, по которому скатываются в море короны наших королей.
Для начала было решено назначить четырех комиссаров, чтобы защитить Карла X от гнева народа.
Этими четырьмя комиссарами стали маршал Мезон, г-н Жакмино, г-н де Шонен и Одилон Барро.
Затем, как это уже было сделано в первый раз, к ним присоединили, чтобы смягчить суровость уведомления, г-на де Куаньи.
Все четверо были вызваны в Пале-Рояль; Луи Филипп принял их, заявил им, что Карл X попросил для себя охрану, и объяснил им цель их миссии.
Они должны были охранять короля до того момента, пока он не окажется вне пределов Франции.
— Однако необходимо предвидеть все, монсеньор, — заявил г-н де Шонен. — Если Карл Десятый передаст герцога Бордоского в наши руки, что нам тогда делать?
— Да, конечно! — воскликнул Луи Филипп, явно раздосадованный этим вопросом. — Герцог Бордоский! Но ведь это же ваш король.
Герцогиня Орлеанская присутствовала при этом разговоре; она радостно вскрикнула и бросилась в объятия мужа.
— Ах, сударь, — промолвила она, рыдая, — вы самый честный человек во всем королевстве!
Комиссары удалились, зная теперь, что герцог Бордоский является их королем, но не имея понятия о том, что они должны с ним делать, если Карл X передаст его в их руки.
Решить это предстояло им самим.
Впрочем, в тот же самый день герцог Орлеанский распорядился напечатать во «Французском курьере» свое протестное заявление, ставящее под сомнение законность рождения герцога Бордоского.