ордонанс старшей ветви.
Никто из этих людей никоим образом не должен был дорожить Одилоном Барро.
И потому, когда король предложил отправить его в отставку, воспротивился такому решению один лишь Дюпон (из Эра).
Это означало самому заявить о своей скорой отставке.
Вне кабинета министров г-н Одилон Барро еще имел поддержку со стороны Лаффита и Лафайета.
Положение было затруднительное; г-н Себастьяни предложил предпринять попытку призвать префекта департамента Сена самому подать в отставку; прерванное заседание совета министров должно было возобновить работу в тот же вечер.
Вечером министры собрались снова; один лишь король, вопреки своей привычке, опаздывал. Внезапно дверь распахнулась и появился король, довольный и улыбающийся.
— Господа, — заявил он, — сообщаю вам, что отставка префекта департамента Сена решена и что генерал Лафайет, понимая своевременность этой отставки, дает на нее согласие.
— Господин де Лафайет дает согласие на отставку господина Одилона Барро?! — воскликнул Дюпон (из Эра). — Но, государь, то, что ваше величество сейчас сказали, просто невозможно!
— Сударь, я слышал это из уст самого генерала, — живо ответил король.
— Государь, позвольте мне полагать, что это какая-то ошибка с вашей стороны, — поклонившись, с упорством продолжил Дюпон (из Эра). — Беседуя со мной, генерал вел речь о совершенно ином, а я не считаю его способным противоречить себе до такой степени.
Вспышка гнева пробежала по лицу короля, однако он смолчал.
— Впрочем, — добавил Дюпон (из Эра), — поговорим лишь обо мне… Поскольку господин Одилон Барро покидает свою должность, я снова обращаюсь к вашему величеству с просьбой принять мою отставку.
— Но еще этим утром, сударь, — поспешно откликнулся король, — вы обещали мне остаться в правительстве вплоть до суда над министрами.
— Да, но при условии, что господин Барро останется на своем посту.
— Никаких условий не было, сударь.
— На этот раз, государь, я утверждаю, что ваше величество заблуждается.
— Как, сударь! Вы опровергаете мои слова? Ну это уж слишком! Все будут знать, что вы проявили ко мне неуважение.
— Государь, — ответил хранитель печати, — когда король скажет «да», а Дюпон (из Эра) скажет «нет», то еще неизвестно, кому из двоих поверит Франция.
С этими словами хранитель печати поклонился королю и направился к входной двери.
Однако на пороге этой двери он столкнулся с герцогом Орлеанским, который преградил ему путь, взял за руки и привел обратно к королю.
— Государь, — произнес молодой принц, — все это какое-то роковое недоразумение. Господин Дюпон настолько честный человек, что никакого другого объяснения здесь быть не может.
Король обнял г-на Дюпона, и г-н Дюпон дал обещание остаться в кабинете министров.
Однако все это было лишь бесполезной перетасовкой в правительстве, оказавшейся несостоятельной, и если г-н Дюпон (из Эра) согласился остаться в составе министерства вместе с господами де Бройлем, Гизо, Моле, Казимиром Перье, Дюпеном и Биньоном, то господа Биньон, Дюпен, Казимир Перье, Моле, Гизо и де Бройль не согласились остаться в нем вместе с г-ном Дюпоном (из Эра).
Подав в отставку, доктринеры вынудили Луи Филиппа сформировать новый кабинет.
За эту трудную операцию вновь взялся г-н Лаффит.
По прошествии двух или трех дней переговоров, 2 ноября, «Вестник» обнародовал список новых избранников.
Это были господа:
Лаффит, министр финансов и председатель совета министров,
Дюпон (из Эра), министр юстиции,
Жерар, военный министр,
Себастьяни, военно-морской министр,
Мезон, министр иностранных дел,
Монталиве, министр внутренних дел,
Мерилу, министр народного просвещения.
Трое министров без портфеля — Дюпен, Казимир Перье и Биньон — подали в отставку.
Две недели спустя новая реорганизация кабинета привела маршала Сульта на пост военного министра, г-на Себастьяни — на пост министра иностранных дел, г-на д'Аргу — на пост военно-морского министра.
Между тем дни текли и близился роковой момент — дата, назначенная для начала судебного процесса над бывшими министрами.
Еще 4 октября Палата пэров, взявшая на себе функции суда, приказала перевести бывших министров в Малый Люксембургский дворец и назначила открытие судебных прений на 15 декабря.
Король, поменяв состав правительства, достиг своей цели, заключавшейся в спасении бывших министров; Палата пэров и так была в его руках. В новом министерстве он располагал Лаффитом, своим другом; Себастьяни и Монталиве, своими приверженцами; Жераром и Мезоном, своими угодниками; что же касается г-на Мерилу, то завоевать его оказалось нетрудно; оставались Дюпон (из Эра), который должен был сделать то, что сделает Лафайет, и Лафайет, ставший изгнанником по вине г-на де Полиньяка и намеревавшийся отомстить ему на свой лад — спасти его голову.
Однако в промежутке времени, отделявшем начало судебного процесса от формирования нового министерства, г-н Лаффит получил от руки человека, которого он сделал королем, первую рану, тем более болезненную, что она была совершенно неожиданной.
L
По-видимому, встряска, которую Франция испытала от падения правительства Карла X, в действительности была намного глубже, чем это казалось на поверхности, ибо банкротства следовали одно за другим, доверие к самым солидным банкирским домам пошатнулось и даже г-н Лаффит начал опасаться, что, бросившись в революцию, по его словам, телом и добром, он сохранит, возможно, тело, но подвергнет сильной опасности добро.
Понимая, что его коммерческие дела вскоре окажутся в затруднительном положении, г-н Лаффит предложил купить принадлежавший ему Бретёйский лес королю, и король согласился на это предложение; но, для того чтобы продажа осталась в глубокой тайне, между ними было условлено, что купчую они составят в простой письменной форме и она не будет зарегистрирована.
Так что г-н Лаффит был весьма удивлен, когда утром 18 ноября получил от короля следующее письмо:
«Дорогой господин Лаффит!
По словам одного нашего общего друга, о котором я не скажу Вам ничего более, Вы должны знать, почему, воспользовавшись отсутствием г-на Жаме,[1] которому секрет покупки был доверен не мной, а Вами, я в максимально возможной тайне зарегистрировал купчую, составленную нами в простой письменной форме.
Любящий Вас
Это письмо, не вполне понятное читателю, было понятно г-ну Лаффиту нисколько не больше. Что это за общий друг, которого король не назвал? И почему король воспользовался отсутствием г-на Жаме, чтобы сделать то, что он обязался не делать?
Лишь одно обстоятельство было ясным, определенным и неоспоримым: купчая, составленная в простой письменной форме, была зарегистрирована в максимально возможной тайне.
Но все знают, что такое тайна регистрации, особенно когда речь идет о покупке ценой в восемь или десять миллионов.
Это явилось страшным ударом, нанесенным деловой репутации г-на Лаффита, и первой благодарностью Луи Филиппа тому, кто сделал его королем.
Но разве не нужно было Луи Филиппу уничтожить одного за другим тех, кто возвел его на престол?
Господин Лаффит имел очень простую возможность отомстить королю: ему нужно было лишь подать в отставку, что повлекло бы за собой уход Дюпона (из Эра) из состава министерства, уход Лафайета с поста командующего национальной гвардией и уход Одилона Барро с должности префекта департамента Сена.
Он оставил бы тогда Луи Филиппа беспомощным и безоружным перед лицом народного озлобления, вызванного судом над бывшими министрами.
Однако у него достало великодушия не делать этого, и, скрывая свои опасения за будущее, опасения, как доказало будущее, вполне обоснованные, он упрятал эту кровоточащую обиду в самых дальних глубинах своей души.
В итоге г-н Лаффит решил, что он и его друзья, Дюпон (из Эра), Лафайет и Одилон Барро, окажут содействие королю в ходе суда над бывшими министрами, грозившего стать камнем преткновения, о который после пяти месяцев своего существования могла споткнуться Июльская монархия.
Бороться предстояло против трех партий:
легитимистской,
бонапартистской,
республиканской.
Легитимистской партии, как все знали и как все увидели, когда дело коснулось того, чтобы защищать Карла X, особой опасности не представляла. Впрочем, определенную значимость придавало этой партии ее богатство, но во время народных волнений богатства могли подвергнуться опасности: разве не кричали все во всеуслышание, что если бы Июльская революция продлилась четыре дня, а не три, то на четвертый день народ принялся бы грабить?
Бедный народ! Мало того что его лишили плодов победы, его еще и оклеветали!
Что касается бонапартистской партии, то имя Наполеона II едва звучало в дни Июльской революции, когда вследствие мошенничества все оказались застигнуты врасплох и корона досталась герцогу Орлеанскому. Однако позднее партия эта пополнилась и, подведя подсчет своих поборников, увидела, что, благодаря корням, имевшимся у нее одновременно в народе, армии, администрации, пэрстве и даже в королевском дворе, она была сильнее, чем полагала сама. Однако ее кандидат был далеко, вне пределов ее возможностей, и, даже если бы ее сторонники располагали троном, чтобы предложить его Наполеону II, вряд ли бы Австрия позволила ему согласиться на такое предложение.
Но вот с республиканской партией дело обстояло намного серьезней.
Менее многочисленная, возможно, в тот момент, когда разразилась Июльская революция, она затем значительно пополнилась и стала ощущать себя достаточно сильной для того, чтобы с ней считались. К тому же ее сила зиждилась на ее убежденности: какой-то внутренний голос говорил ей, что будущее за ней. Она не была замарана бесчинствами 93 года и гонениями, устроенными Несравненной палатой. Да, у членов этой партии отсутствовал опыт, но какое это имело значение? Ведь они были готовы умереть за то, чтобы сокрушить преграды, которые их собственная неопытность могла возвести на их пути. Они обладали мужеством, самоотверженностью и честностью; чего еще можно требовать от людей, не требующих себе ни должностей, ни денег, ни почестей!