Вез, 28 апреля 1834 года.
Просмотрено в мэрии Веза 29 апреля 1834 года с целью удостоверить две поставленные выше подписи.
«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что Пьер Верон Лакруа, двадцати семи лет, проживавший в Везе, в доме Маньи, на улице Прожете, № 7, был вытащен из своего жилища, где он тихо и мирно пребывал, солдатами различных полков и расстрелян, причем у него не было возможности дать в свое оправдание хоть малейшее разъяснение, которое непременно было бы искренним и как нельзя более подтвердило бы его невиновность. В удостоверение чего мы подписали настоящий акт.
Вез, 27 апреля 1834 года.
Просмотрено в мэрии Веза 29 апреля 1834 года с целью удостоверить четыре поставленные выше подписи.
Смерть этого человека оказалась особенно страшной вследствие сопутствовавших ей подробностей.
Когда солдаты явились в дом несчастного Верона, он заявил им, что и сам был военным, и посадил их за стол; они выпили и закусили, а затем препроводили его к своему офицеру, который приказал расстрелять его, что и было сделано, причем ему даже не дали время показать свой отпускной билет.
Отец несчастного Франсуа Ловернья адресовал королю прошение, которое, разумеется, осталось без ответа.
Вот оно:
«Его Величеству Луи Филиппу I, королю французов.
Государь, царствие справедливости это царствие великих королей! Избранник нации, король баррикад, я прошу у Вас справедливости от имени моего несчастного сына, я прошу ее от имени сотни людей, ставших, как и он, жертвами преступной жестокости.
В субботу, 12 апреля, между полуднем и часом дня, мой сын взял немного денег и вышел из дома, намереваясь присоединиться к своей матери и моему старшему сыну, которые отправились в деревню Экюлли. По дороге его остановили соседи и друзья, спросив у него, куда он идет. Он на минуту зашел к съеру Верону и сьеру Нерару, в дом № 7 на улице Прожете, где оказался еще один его друг, съер Прост; эти господа были там со своими супругами. Тем временем в Вез вступили войска; они быстро овладели всеми выходами из коммуны, после чего солдаты 28-го пехотного полка и 13-го полка легкой пехоты, а также саперы стали вышибать двери и врываться в дома.
Мой сын, Верон и Прост получили по нескольку штыковых ударов и огнестрельные ранения; они испустили дух в коридоре и у подножия лестницы. Только съер Нерар каким-то чудом спасся. Одновременно по соседству погибло множество других мирных людей. Съер Коке, слесарь, проживавший на Тарарской дороге, № 7, был смертельно ранен у себя дома вместе с г-жой Сонъе; это был старик шестидесяти двух лет, и все знали, что его преданность Вашей особе доходила до восторженности. Мой сын, Верон, Прост и Нерар были чистосердечно преданы Вашему правительству и лично Вам. Вся моя семья, государь, любит Вас, а мой младший сын служит солдатом в 54-м пехотном полку.
Пусть же тот великий преступник, который дал приказ совершить столько злодеяний, предстанет перед судьями; таково мое желание, и его следует удовлетворить. Как отец, как француз я исполнил священную обязанность. Государь, исполните же и Вы те обязанности, какие налагает на Вас королевская власть.
Имею честь быть, государь, Вашим смиреннейшим, покорнейшим и преданнейшим слугой.
Вез, предместье Лиона, 12 мая 1834 года.
Другое прошение было адресовано лионскими собственниками королю и крупному собственнику, и этому прошению было воздано должное; правда, в нем была фраза, прекрасно рисующая всю эпоху:
«Правительство не желало, чтобы победа порядка досталась ценой слез и горестей. Оно знает, что время, мало-помалу сглаживающее печаль, которую вызывают человеческие потери, бессильно заставить забыть денежные потери и материальные разрушения».
Король придерживался того же мнения.
LXIII
В Париже побоище было не менее страшным. Разрушив баррикады у ворот Сен-Мартен и рассеяв их защитников, войска сосредоточились на улицах Бобур, Транснонен, Гренье-Сен-Лазар и Мишель-ле-Конт.
Баррикады, перегораживавшие эти улицы, были после упорного сопротивления взяты приступом, вслед за чем начались массовые убийства.
Эти массовые убийства дали повод к проведению судебного расследования; не решаясь рассказывать, мы просто цитируем отрывки из показаний свидетелей:
«Госпожа Добиньи. — Отряд солдат пришел в пять часов, со стороны улицы Монморанси; они открыли плотный огонь и захватили баррикаду.
Короткое время спустя со стороны улицы Транснонен появился другой взвод пехотинцев, впереди которого шли саперы; они пытались, но безуспешно, сломать дверь нашего дома, обладавшую исключительной прочностью.
"Это пехота! — стали кричать в доме. — О, вот и наши освободители! Мы спасены!"
И тогда господин Гитар, мой муж и я кинулись открывать дверь; в одну минуту мы спустились по лестнице. Более проворная, чем эти двое мужчин, я бросилась в каморку привратницы и дернула за веревку; дверь открылась. Солдаты бросились в проход, сделали пол-оборота направо и прицелились в моего мужа и господина Гитара в то мгновение, когда те достигли последней ступени лестницы. Господин Гитар и мой муж рухнули под градом пуль; залп был такой силы, что оконные стекла в каморке, откуда я еще не успела выйти, рассыпались вдребезги. У меня на минуту помутилось в голове, и это помутнение прошло, лишь когда я увидела бездыханное тело моего мужа, распростертое возле тела г-на Гитара, голова которого была почти отделена от шеи множеством попавших в него пуль».
«Госпожа Пуарье-Бонвиль. — Быстрые как молния, солдаты во главе с офицером взлетают на третий этаж; первая дверь, глухая и двустворчатая, уступает их усилиям, но двойная остекленная дверь пока еще держится. Появляется старик, который открывает ее: это господин Бреффор-отец.
"Мы мирные и безоружные люди, — говорит он офицеру, — не убивайте нас!"
Едва успев произнести эти слова, старик падает, пронзенный тремя штыковыми ударами. Он кричит, зовет на помощь.
"Мерзавец, — произносит офицер, — если ты не заткнешься, я прикончу тебя!"
Услышав крики г-на Бреффора, из соседней комнаты выбегает Аннета Брессон, чтобы помочь ему, однако один из солдат круто поворачивается, втыкает ей штык под нижнюю челюсть и, в таком положении, стреляет в нее из ружья; сила выстрела такова, что клочки ее головы долетают до стен. За ней следует молодой человек, господин Анри де Ларивьер; в него стреляют с такого близкого расстояния, что на нем загорается одежда, а свинец проникает в самую глубину его легких. Однако несчастный всего лишь ранен, хотя и смертельно. И тогда разъяренный солдат бросается на него, отвесным ударом штыка рассекает ему лоб и раскраивает череп; одновременно ему наносят множество ударов в спину. Комната уже превращена в море крови. Господина Бреффора-отца, у которого, несмотря на его ранения, хватило сил добраться до алькова, преследуют солдаты; госпожа Бонвиль прикрывает его своим телом; ноги ее запачканы кровью, она воздевает руки к небу и кричит солдатам:
"Вся моя семья лежит у моих ног! Здесь некого больше убивать, кроме меня!"
И солдаты пять раз пронзают штыками ее воздетые в мольбе руки».
А в это время на пятом этаже солдаты, только что убившие г-на Лепера и г-на Робике, говорили их женам:
— Бедняжки! Вы страшно несчастны, потеряв таким образом ваших мужей! Но мы люди подневольные и вынуждены подчиняться приказам; мы столь же несчастны, как и вы!
Но кто же отдавал эти страшные, безжалостные приказы?
Быть может, кто-нибудь подумает, что г-жа Добиньи и г-жа Бонвиль преувеличивали и внесли в свой рассказ поэтические небылицы, как говорили судьи, или нервические выдумки, как говорили придворные? Послушаем другого свидетеля:
«Аннетта Ваше. — В десять часов вечера Луи Бреффор вернулся ко мне и лег спать. Ночь у нас была беспокойная. В пять часов утра господин де Ларивьер, который провел ночь на третьем этаж, у господина Бреффора-отца, поднялся наверх, чтобы пожелать нам доброго дня; он сказал, что очень плохо спал и всю ночь слышал какие-то крики.
В это время снизу, из комнаты господина Бреффора-отца, послышался голос, звавший Луи. Господин де Ларивьер спустился вниз сказать, что Луи скоро придет. Луи был занят тем, что одевался; я и сама была едва одета, как вдруг на лестнице послышался сильный шум, и любопытство повлекло меня на пятый этаж.
"Куда ты идешь?!" — крикнули мне солдаты.
Я была настолько испугана, что у меня не было сил ответить.
"Откинь шаль!" — кричит один из них.
Я откидываю шаль; они стреляют в меня из ружья, но промахиваются.
"Стой!" — кричат мне снова и стреляют во второй раз.
Я пронзительно кричу и с трудом добираюсь до двери Луи.
"Ты ранена?" — спрашивает он меня, закрывая за мной дверь.
"Думаю, нет; они стреляли в меня с такого близкого расстояния, что не могли промахнуться; видимо, в ружьях у них были холостые заряды, без пуль".
"Как это без пуль? Смотри, твоя шаль продырявлена в нескольких местах!"
"О Боже! Они убьют нас! Луи, Луи, давай спрячемся! Давай попытаемся забраться на крышу: мы поможем друг другу".
"Успокойся, — произносит Луи, — людей вот так не убивают; я поговорю с ними".
Между тем солдаты уже стучат в дверь.