Однако я прошу Вас привлечь внимание британского кабинета к нынешнему состоянию умов во Франции и пояснить ему, что вывод войск из Алжира станет сигналом для самых жестоких обвинений против моего правительства, что он может повлечь за собой самые пагубные последствия и что для мира в Европе важно не лишать популярности только что возникшую власть, которая старается укрепиться. Необходимо поэтому, чтобы Его Британское Величество, успокоенный по части наших намерений и убежденный в нашей твердой воле выполнить обещание, данное ему правительством Реставрации, оставил за нами выбор времени и средств».
И кому же адресованы эти письма? Какому-нибудь другу, посвященному в самые сокровенные мысли государя, который приберег для него тайную мысль, какую нельзя было доверить никому другому?
Нет, они адресованы лорду Стюарту Ротсею, английскому послу.
И потому уже на другой день, 25 января, в «Вестнике» появилось такое сообщение:
«Несколько газет опубликовали отрывки писем, заведомо ложно и преступно приписываемых королю. В ответ на это только что было приказано предъявить иски по обвинению в подлоге и оскорблении особы короля».
И в самом деле, 4 февраля г-н Люби, главный редактор газеты «Франция», и г-н де Монтур, ее ответственный секретарь, были одновременно арестованы и после допроса судебным следователем, обвиненные в подлоге и оскорблении особы короля, помещены в Сент-Пелажи в предварительное заключение.
Однако, когда 24 апреля того же года г-н де Монтур предстал перед судом присяжных, обвинение в подлоге отсутствовало; это указывало на то, что письма действительно принадлежат Луи Филиппу, и теперь г-н де Монтур привлекался к ответственности лишь за оскорбление особы короля.
В итоге, после часовых судебных прений и защитительной речи г-на Беррье, г-н де Монтур был оправдан.
Вечером того же дня, оценивая этот судебный процесс и сообщая об оправдательном приговоре, «Французская газета» писала:
«Последствия подобного вердикта не нуждаются в подробном разъяснении; общественность осознала их и почувствовала всю их серьезность».
За эти три строчки «Французская газета» была в свой черед привлечена к ответственности.
В тот же вечер, сообщая, со своей стороны, об оправдании г-на де Монтура, правительственная газета добавляла:
«… Однако легитимистской партии, какой бы небоязливой она ни была, не следует преисполняться веры в себя. Ей не следует мечтать о безнаказанности в будущем. В руках у правительства есть законы, которых достаточно для того, чтобы призвать к порядку и усмирить нескольких вздорных смутьянов».
И действительно, «Французская газета» оказалась менее удачливой, чем «Франция». 30 апреля она была заочно приговорена к штрафу в пять тысяч франков, и 21 мая того же года суд присяжных подтвердил этот приговор.
Таким образом, вместо того чтобы успокоиться, рознь в обществе только усилилась. Власти надеялись придушить оппозицию посредством тюремных заключений и денежных штрафов, однако находились люди, наперегонки готовые рискнуть своей особой и своими деньгами за возможность сказать правительству слова проклятия. За брошюру, носящую название «Правда о демократической партии», Торе был приговорен к году тюремного заключения и штрафу в тысячу франков.
Такое же самое наказание отбывал в это время в Сент-Пелажи г-н де Ламенне.
Такому же наказанию предстояло вскоре подвергнуться Эскиросу за его «Народное евангелие».
Но это еще не все; «Национальная газета» опубликовала по поводу договора с Ла-Платой следующую статью:
«Мы надеялись, что Палата пэров, взяв на себя инициативу парламентского запроса по поводу договора с Ла-Платой, открыто начнет серьезную дискуссию, в которой честь Франции будет достойно защищена. Откровенно говоря, эта надежда нам улыбалась: увидеть старых генералов, вновь обретших энергию национального чувства; услышать сановников, бывших магистратов, людей, опытных в ведении государственных дел и требующих для нашей страны положения и влияния, которые ей подобают, — такому зрелищу мы рукоплескали бы, ибо при том гнусном положении, в каком пресмыкается сегодня государственная власть, наше презрение утомлено, наше негодование истощено, и малодушие общественного мнения поощряет растление правительства.
Мы пришли в Палату пэров со слабой надеждой, но вышли оттуда так, как выходят из больницы для неизлечимых больных; нет, жизнь никогда не проникнет в этот могильник; не может быть энергии там, где нет независимости. Эта видимость Палаты, которую создало своеволие монарха, умирает в атмосфере, куда не проникают ни свет, ни тепло. В этом зале стоит неясный запах одряхления, который расхолаживает вас и удручает. Кажется, что это некая конституционная комедия, разыгранная мертвецами, нечто вроде механического привидения, бегство которого все торопились увидеть, опасаясь, что пружинки в нем вот-вот сломаются».
«Национальная газета» была вызвана в суд Палаты пэров, и, хотя ответственный секретарь издания был болен и его интересы представлял там поверенный, его приговорили к месяцу тюремного заключения и штрафу в размере десяти тысяч франков.
Затем имел место более серьезный судебный процесс: 29 октября 1840 года король снова едва не стал жертвой покушения на его жизнь; покушавшийся, Аннемон Мариус Дармес, был приговорен 29 мая 1841 года к смерти как отцеубийца и казнен 31 мая.
Спустя три дня после этой казни король отправил матери Дармеса, томившейся в глубочайшей нищете, вспомоществование в размере тысячи двухсот франков.
Казнь Дармеса произошла в промежутке между крещением графа Парижского и смертью Гарнье-Пажеса.
Эта смерть послужила тому, что Ледрю-Роллен стал членом Палаты депутатов.
Изложение убеждений, сделанное Ледрю-Ролленом в начале его политической карьеры, стоило ему штрафа в размере трех тысяч франков и четырехмесячного тюремного заключения.
Между тем 13 сентября 1841 года, в тот момент, когда герцог Омальский, вернувшийся из Африки, во главе 17-го полка легкой пехоты совершал в сопровождении герцога Орлеанского и герцога Немурского торжественный въезд, произошло покушение, странное, как и все немотивированные преступления; раздался пистолетный выстрел, и на мостовую упала убитая лошадь.
Выстрел этот произвел некто Кениссе, по прозвищу Папар; 23 декабря того же года он был приговорен к смертной казни вместе с Бразье и Коломбье, которых суд признал его сообщниками.
Именно в связи с этим судебным процессом главный редактор «Народной газеты», г-н Дюпоти, был обвинен в моральном пособничестве и приговорен к тюремному заключению.
Подобный приговор был вынесен впервые в истории юстиции.
Газеты выступили с протестом.
В разгар этих протестов завершается 1841 год, при том что никто не знает, что будет со смертными приговорами, вынесенными Кениссе и двум его сообщникам.
Впрочем, этот год был изобильным по части смертей известных людей.
Второго января, в возрасте пятидесяти лет, в Лондоне умерла баронесса де Фёшер.
Тринадцатого января, в возрасте восьмидесяти пяти лет, в Тарбе умер Барер, бывший член Конвента, тот, кого современники прозвали Анакреонтом гильотины.
Двадцать восьмого апреля, в возрасте семидесяти восьми лет, в Болонье умер князь Баччокки, муж принцессы Элизы Бонапарт.
Девятнадцатого мая, в возрасте сорока шести лет, в Кёльне умер Эрнст Шиллер, младший сын немецкого Шекспира.
Четвертого июня в Париже умер герцог де Дудовиль.
Тринадцатого сентября, в возрасте семидесяти четырех лет, в Париже умер г-н Бертен, главный редактор «Газеты дебатов».
Второго октября в Париже умер Онорато V, князь Монако.
И, наконец, 13 декабря, в возрасте семидесяти восьми лет, в Париже умер г-н де Фрессину, епископ Гермопольский.
LXXIII
Начался 1842 год, содержавший в себе зачатки падения Июльской монархии, а именно два события, которые этому году предстояло увидеть:
отклонение закона об избирательной правоспособности;
смерть герцога Орлеанского.
Тем не менее в первые дни этого года власти во всеуслышание заявляли:
спокойствие будущего обеспечено; в стране и за ее пределами настал порядок; всеобщий мир не нарушает более ни один крупный политический вопрос; европейские державы заняты тем, что снижают свое вооружение, и каждая страна заботится о том, чтобы умножить быстрые средства сообщения, предназначенные для укрепления в будущем взаимных связей между народами.
Как только в Палате депутатов закончились прения по поводу приветственного обращения к королю и было проведено голосование по этому вопросу, г-н Ганнерон предложил свой проект закона о запрете совместительства.
Сто девяносто белых шаров было подано за то, чтобы принять его к рассмотрению, и сто девяносто восемь черных шаров — за то, чтобы отклонить.
Так что закон был отвергнут, но, как видим, большинством всего лишь в восемь голосов.
Сразу же после этого прозвучало предложение Дюко об избирательной правоспособности.
Оно было простым, ясным и лаконичным, каким и должно быть всякое предложение, касающееся нового закона.
Вот оно:
«Избирателями являются все граждане, внесенные в департаментские списки присяжных заседателей.
Избирателями являются также все граждане, которые не внесены в эти списки по причине запрета совместительства, вытекающего из 383-й статьи Кодекса уголовного расследования».
Несмотря на великолепную речь Ламартина, посредством которой он перешел из лагеря консерваторов в лагерь прогрессистов, предложение Дюко было отклонено большинством в сорок один черный шар.
Весь вопрос избирательной реформы был следствием этого отклонения.
Он и привел к взрыву в 1848 году.
Десятого июня, в тот самый день, когда большинством в сто двадцать голосов против девяти Палата пэров одобрила доходную часть бюджета, был издан королевский указ о закрытии заседаний обе